П.С. Рейфман

Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Архив сайта

Главная ЧАСТЬ II. Советская и постсоветская цензура Глава 1

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ.  «САМЫЙ ЧЕЛОВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК».

               (Первые годы советской власти)

 

                                  С Лениным в башке и с наганом в руке

                                   Ленин и партия – близнецы – братья.

                                   Кто более матери – истории ценен?

                                  Мы говорим – Ленин, подразумеваем – партия,

                                   Мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин.

                                                                              .Маяковский) Сверить

 

                                     Весь мир насилья мы разроем

                                     До основанья, а затем

                                     Мы наш, мы новый мир построим

                                     Кто был ничем, тот станет всем

                                                                          ( «Интернационал», первоначальный текст)

 

                                      Мы на горе всем буржуям

                                      Мировой Мировой пожар раздуем

                                      Мировой пожар в крови…

                                                         . Блок)

       

                                        Мы раздуем пожар мировой,

                                       Церкви и тюрьмы сравняем с землей

 435

 Октябрьская революция. К вопросу о Гражданской войне. «Декрет о печати». Первые постановления и распоряжения Советской власти в области печати. Борьба вокруг них. Военные трибуналы печати (1917 — 19 гг.). Создание Госиздата, период его диктата (1919-21).Частные и кооперативные издательства. П.Витязев. Письма писателей к Луначарскому. Цензура и художественная литература в 1917-21 гг. Ленин и вопросы художественной литературы. Партийное постановление «О пролетарской культуре» (1920). Группы писателей: пролетарские, футуристы, отношения их и власти. «Попутчики». «Добровольцы» — осведомители. Журнал «Красная Новь».

 

 

       Название первой главы – цитата из Маяковского. Так поэт называл В.И. Ленина и, видимо, искренне в это верил. Как и десятки миллионов людей в Советском Союзе и вне его. Один из первых и самых устойчивых мифов советского государства – миф о Ленине. Даже тогда, когда, после доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС, был поколеблен миф о Сталине, миф о Ленине сохранился. Более того, Ленин стал противопоставляться Сталину как положительный пример. Лишь в 1990-е годы ленинской миф в Советском Союзе начал пересматриваться. Появились исследования, начали публиковаться материалы, противоречащие иконописному облику Ленина. Одно из таких исследований – двухтомное издание Акима Арутюнова «Досье без ретуши. Ленин. Личностная и политическая биография» (см. список литературы). Обещание «сравнять с землей» частично выполнили. Церкви, действительно, во многих случаях сравняли (например, монастырь ХП в. в Твери). С тюрьмами не получилось. Сохранились не только старые, но и строились новые. Более того, монастырь во Владимире превратили в тюрьму (вероятно, были и другие случаи такого рода). Возник огромный ГУЛАГ, о котором в дореволюционной России и думать не могли. Да и в послереволюционной обычные люди о нам плохо знали.

 

 Прежде всего остановимся на одном советском мифе, мифе о Гражданской войне. Согласно ему молодой советской власти, выражавшей интересы народа, пришлось вести ожесточенную вооруженную борьбу со сторонниками дореволюционного строя, самодержавия, свергнутого царя – белогвардейцами, генералами, с поддерживавшими старые порядки войсками иностранных государств-оккупантов. Всех участников Гражданской войны делили на два лагеря: наших, красных, хороших, справедливых, воюющих за народное дело и врагов народа, белых, воплощающих все отрицательные качества, все пороки. Естественно, красные должны победить и они побеждают. Уже в представлениях о Гражданской войне возникает схема, проводимая затем на всем протяжении восприятия советской действительности: мы (хорошие, революционные) и они (плохие, контрреволюционные). На самом деле соотношение сил совсем другое. В Гражданской войне участвовала еще одна, очень многочисленная и могучая сила.
          436 Она отнюдь не являлась сторонницей самодержавия, возвращения к царской власти. Более того, она активно боролась с белыми, но и с красными тоже.

 

                           Эх, яблочко, распрекрасное,

                           Бей справа белого, слева красного, –

 

пелось в одной из частушек времен Гражданской войны. И это были не бандиты (хотя уголовная стихия была сильна во всех лагерях). Это был народ, в первую очередь крестьяне, стихийно протестующие против установления большевистской диктатуры, а вовсе не народной власти. Махновщина, о которой шла речь в последней главе раздела о дореволюционной цензуре, – характерное выражение этого протеста. Он охватил страну от западных границ до Дальнего Востока. Власти расправлялись с ним самым жестоким образом, по сути ведя борьбу против народа. Более того, отголоски такого протеста сказались и в более позднее время, через много лет после окончания Гражданской войны, на грани 20-х – 30-х годов, в движении против колхозов, подавленным советской властью с безжалостной жестокостью (раскулачиванье, голодомор на Украине и пр.).


  Да и с лагерем белых было не так просто: в нем часто сражались честные, искренне желающие добра народу люди, которые поняли суть большевистской диктатуры.

  Было и другое. Разгромив генералов, разогнав атаманов, окончив поход на Тихом океане, власти начали грызться друг с другом. Более сильный уничтожал более слабого. Как скорпионы в банке. Появились новые «враги народа». И они, и их победители были  «одного поля ягодами».

 Но вернемся к конкретному материалу. 25 октября (7 ноября) 1917 года произошла Октябрьская революция. Я назову только некоторые события, ставшие позднее основой советского мифа, не останавливаясь на них. Победа большевиков. Залп «Авроры». Штурм Зимнего дворца. Установление Советской власти, в Петрограде, по всей стране. Диктатура пролетариата. Период Военного коммунизма. Продотряды и ЧК. Красный террор. Гражданская война. НЭП (Новая экономическая политика).

 

 Кратко о последней. При противопоставлении Ленина Сталину, о котором уже упоминалось, НЭП приводился как пример ленинской прозорливости, как понимание необходимости постепенного перехода к рыночной экономике. Сталину приписывался отход от такого верного понимания. На самом деле происходило нечто другое. Ориентации на рыночную экономику не было и у Ленина. НЭП он рассматривал как необходимость «временно отступить» от завоеваний военного коммунизма, «сделать шаг назад с тем, чтобы набраться сил для скачка к социализму», без отказа от идеологических воззрений и командных методов руководства. Речь шла не об изменении стратегии, а о некоторой временной тактике. Все это мало похоже на принципы рыночного государства. Как и в решении вопроса о цензуре.

 

 437 С первых дней советской власти на словах объявлено ее уничтожение, хотя она с самого начала существования нового государства осуществлялась с крайней строгостью и жестокостью, распространяясь на все печатные издания  (Ай м³ 3,197). Власть оказывается в руках большевиков. Объявляются первые её декреты. О земле. О мире. Провозглашается ряд свобод. В числе их – полная свобода мысли, слова. О них идет речь   в Конституции РСФСР, принятой 10.07.18 г. на 5 Всероссийском съезде Советов:  «14. В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы   выражения своих мнений Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика уничтожает зависимость печати от капитала и предоставляет в руки рабочего класса и крестьянской бедноты все технические и материальные средства к изданию газет, брошюр, книг и всяких других произведений печати и обеспечивает их свободное распространение по всей стране». Все последующие Конституции по сути повторяли эту формулировку, декларативно провозглашая свободу слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций (Бох 31, 601). Та же формулировка, с вариантами, приводится в различных изданиях советских энциклопедий, в заметках о цензуре (см. вступление к первой части). Так что многочисленные государственные и партийные деятели на вопросы иностранных корреспондентов о цензуре в СССР с апломбом могли отвечать, что ее не существует.

 

    На самом же деле одним из первых декретов советской власти – декрет о цензуре. Он подписан Лениным 10 ноября 1917 г., через 3 дня после взятия власти, и в тот же день опубликован в газете «Правда». Называется он «Декрет о печати»: «В тяжелый час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, временный Революционный Комитет вынужден был принять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков. Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая социалистическая власть нарушила, таким образом, основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати. Рабочее и крестьянское правительство обращает внимание населения на то, что в нашем обществе за этой либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущих классов захватить в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс. Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий (так! — ПР) буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага, в то время, как оно не менее опасно, чем бомбы и пулеметы. Правительство обращает внимание на то, что за этой либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущих классов захватить львиную долю всей прессы, отравлять умы и вносить смуту в сознание масс. Вот почему и были приняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса. Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полностью свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному закону. Считаясь, однако, с тем, что стеснение печати даже в критические моменты допустимо только в пределах абсолютно необходимых, Совет Народных Комиссаров постановляет».

 

   После этого, насквозь лживого и демагогического, довольно развернутого вступления, следует конкретное перечисление принимаемых мер, тоже лживое, направленное на успокоение общества: «Общее положение о печати: 1. Закрытию подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению и неповиновению рабочему и крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту явно клеветнического изложения фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, т.е. уголовно-наказуемого характера. 2.Запрещения органов прессы, временные или постоянные, производится лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров. 3. Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни» (Бох27-28).

 

  438 Обращаю внимание на ряд деталей. На подчеркивание временного характера действия декрета о печати, что было явною ложью. На повторение слова либеральное значении «мнимо либеральное») в контексте осуждения «врагов революции и народа». На военную терминологию: сравнение печати с чрезвычайно опасным оружием.

    Несмотря на успокаивающие заверения, на самом деле сразу закрыто большинство периодических изданий, выходивших до Октябрьской революции, в том числе оппозиционных царскому режиму. Закрыто даже до появление «Декрета о печати», о чем идет речь в самом «Декрете…»: «вынужден был принять ряд мер». Запрещения были не временными, а постоянными. Выносились они не только постановлением Совета Народных Комиссаров. Уже в пункте 2 «Общего положения о печати» шла речь о возможности постоянных запрещений, что противоречило словам пункта 3 о «временном характере» декрета, который стал по сути первым цензурным уставом советской власти. Содержание его сводилось к тому, что всё, власти неугодное, будет запрещаться. Декрет определял отношение советского государства к печати на многие десятилетия. Он превращал периодическую печать из средства информации в средство правительственной пропаганды. Сделан первый шаг к всеохватывающей монополии на средства массовой информации, которые вскоре полностью переходят в руки государства. Конфискация и закрытие газет и журналов, издательств, типографий. Изъятие «вредных» изданий из государственных и общественных библиотек. Таким образом регламентирование печати, поставленной под полный контроль власти – одна из важнейших, наиболее первостепенных задач послереволюционного государства в России с первых его дней.

 

   Сразу же начинается ложь. Идет в ход демагогическая терминология ( «всякий знает, что…»), создается образ врага, наличие которого оправдывает любые меры советского правительства. Позднее сторонники мифа о «терпимом Ленине» пытались оправдать декрет, ссылаясь на его примирительные обещания, которые были лживыми и совершенно расходились с реальными действиями.

 

  В примечании к декрету о печати редакция сборника  «История советской политической цензуры» отмечает, что 73 года советское государство оставалось в режиме «чрезвычайного положения»; отсутствовали правовые основы в области печати; безуспешно закончились в разное время попытки подготовить и принять закон о печати; тексты проектов которого пылились на архивных полках (Бох600-601). Многотысячные запретительные списки Главлита в десятки и сотни раз превышают запрещения периода царской цензуры.

 

           В руки государства берутся запасы бумаги. Распределение её строго регламентируется. 2 января 23 года принимается специальное постановление Совнаркома СССР о положении с бумагой, о нехватке ее, о закупке ее за границей на «нужды политической литературы» и распределении «по указанию Главполитпросвета»  (Бох38).   Конфискуется  бумага у  частных  издателей  (см. ниже письмо  Сытина).

 

 Запрещаются газеты и журналы. В 17 г. прекратили свое существование «Исторический вестник», «Нива», «Московская копейка», «Новое время», «Санкт-Петербургские ведомости» (выходившие с 1728 г.), в 18 г. – «Вестник Европы»,
     439
«Русские ведомости», журнал для детей «Задушевное слово» и многие, многие другие. С октября 17 по июнь 18 г. закрыты или прекратились по другим причинам 470 оппозиционных газет (Жирк225).Введена строгая предварительная цензура. 1 июля 18 г. опубликован список газет, нарушивших постановление о введении предварительной цензуры. В нем перечислено 17 газет и наказание почти везде одно и то же: «Газета закрыта».

 

         Часто речь идет не о каких-либо конкретных изданиях, а о массовых репрессиях, направленных против печати. К этим репрессиям привлекаются и органы безопасности. Из протокола №  77 заседания Совета Народных Комиссаров 18 марта 18 г. П.14. «О закрытии московской буржуазной печати“. Решение: поручить Комиссариату Юстиции войти в контакт с Московским Совдепом и т. Дзержинским и принять меры к немедленному закрытию буржуазных газет и преданию их редакторов и издателей суду с применением к ним самых суровых мер наказания. Сведения о закрываемых газетах помещать в ''Правительственном вестнике''». Подпись: Председатель СНК В.Ульянов (Ленин).

 

              Под предлогом необходимости сохранения военной тайны создаются революционные трибуналы, которым поручено судить неугодных издателей и журналистов. 28 января 18 г. СНК утверждает декрет «О Трибунале Печати». Он тоже подписан Лениным и опубликован 22 февраля в «Газете Рабочего и Крестьянского Правительства»: «1.При Революционном Трибунале учреждается Революционный Трибунал Печати. Ведению Революционного Трибунала Печати подлежат преступления и проступки против народа, совершаемые путем использования печати. 2.К преступлениям и проступкам путем использования печати относятся всякие сообщения ложных или извращенных сведений о явлениях общественной жизни, поскольку они являются посягательством на права и интересы революционного народа, а также нарушения узаконений о печати, изданных Советской властью…8. Решения Революционного Трибунала Печати окончательны и обжалованию не подлежат. Комиссариат по делам печати при Совете Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов приводит в исполнение постановления и приговоры Революционного Трибунала Печати. 9.Революционный Трибунал Печати накладывает следующие наказания: 1) денежный штраф, 2) выражение общественного порицания, о котором привлеченное произведение печати доводит до всеобщего сведения способами, указываемыми Трибуналом, 3) помещение на видном месте приговора или специальное опровержение ложных сведений, 4) приостановка издания временная или навсегда или изъятие его из обращения, 5) конфискация в общенародную собственность типографий или имущества издания печати, если они принадлежат привлеченным к суду, 6) лишение свободы, 7) удаление из столицы, отдельных местностей или пределов Российской Республики, 8) лишение виновного всех или некоторых политических прав (Бох28-9). Закручено круто, хотя и выражено весьма корявым стилем. Наказания предусматриваются гораздо более серьезные, чем те, которые налагались царской цензурой (там, как правило, самым суровым наказанием было запрещение издания). Здесь дело этим не ограничивалось: предусматривались тюрьма и ссылка; о расстрелах, естественно, не упоминалось, хотя они не были исключены; слово „трибунал“ звучало достаточно зловеще, как и упоминание Дзержинского, ЧК – т.е. карательных органов.

 

  440 Вопрос о печати рассматривается регулярно на самых высоких уровнях. 11 мая 18 г. на заседании Президиума ВЦИК слушали и вопрос о „вздорных и ложных слухах“, появившихся в московских газетах „в связи с событиями на Украине“. В протоколе заседания записано: „Постановили: <…> немедленно, впредь до рассмотрения этого вопроса в трибунале печати, закрыть все газеты, поместившие ложные слухи и вздорные сообщения. Установить кару в виде штрафа от 25 до 50 000. Исполнение настоящего постановления, в виду срочности, поручить Чрезвычайной комиссии по борьбе с контр-революцией“ (Бох29). Хорошо „постановили“: сперва наказать, а потом разобраться. И опять обращение к „силовым органам“. Начинается длинная цепочка отношений их и литературы.

 

      Власти всё четче формулируют цензурную структуру, уточняя и расширяя сферу ее действия. 21.06. 18 г. принято Положение о Военной Цензуре газет, журналов и всех произведений повременной печати: Глава1. Общие положения. 1) „Военная цензура заключается в предварительном просмотре тех произведений печати, предназначенных к выпуску в свет, в коих содержатся сведения, не подлежащие, в интересах военной тайны, оглашению. 2)Действию военной цензуры не подлежат сведения, сообщаемые Петроградским телеграфным агентством и бюро печати при Совнаркоме 3) представление на просмотр цензуры произведений печати, указанных в параграфе 1, для редакции обязательно“. Далее следуют главы и параграфы о структуре военной цензуры, военных цензорах, их подчинении, обязанностях. И в заключение глава 4 отличие от предыдущих, без подзаголовка): „Виновный в выпуске в свет произведения печати, подлежащего, по настоящему положению, рассмотрению военной Цензурой, без разрешения последней, буде он не подлежит более тяжкому наказанию, подвергается заключению в тюрьме на время до шести месяцев или денежному штрафу до 20 000 тысяч руб.“. Далее впервые помещен „Перечень сведений, подлежащих предварительному просмотру Военной Цензурой“. Текст заверен подписями Л. Троцкого и К. Мехоношина (Бох29-31, 601). Он еще раз узаконивает введение предварительной цензуры.

              Приведенный текст, пожалуй, – первое постановление, имеющее целью систематизировать и детализировать цензуру, упорядочить её, сделать всеохватывающей, открыто передать ее в руки военного ведомства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нарочито расплывчатая формулировка всего, что позволено и что не позволено давала возможность толковать как непозволенное всё, что угодно. К этому приему широко прибегали и в дальнейшем. От цензуры избавлены только сугубо свои издания, каких бы тем они не касались. Им пока всё дозволено. Но и за ними  установлен необъявленный контроль.

         Через несколько месяцев, 23-го декабря 18 г., выходит новое „Положение о Военной цензуре“ (Бох31-32). Оно во многом повторяет предыдущее, детализирует его. Сфера действия цензуры значительно расширяется. Речь идет уже не только о произведениях печати, но и о рисунках, фотографиях, фильмах и т.п. Цензуре предписано контролировать и вышедшие до Постановления произведения, т.е. уже пропущенные цензурой. Такого в России еще не бывало, споры шли о том, предупредительной или карательной должна быть цензура. Здесь она становилась сперва предупредительной, а затем карательной. Позднее это вошло в систему. В дореволюционной России бывали изредка чрезвычайные случаи сочетания двух цензур (Радищев, Чаадаев и пр.). Но там, как правило, речь шла о непосредственном вмешательстве монарха. А здесь такое сочетание возводилось в обычную норму.

 

  441 Подразумевалось и отграничение советской страны от остального мира: постановления о перевозке печатных материалов через границу, о просмотре  «международных и, по мере надобности, внутренних почтовых отправлений и телеграмм» (хороша формулировка «по мере надобности»! – ПР), о «контроле над переговорами по иногороднему телефону». Уже тогда закладываются предпосылки создания «железного занавеса».

    В Положении говорится, о «Незамедлительном введении военной Цензуры на всем протяжении Республики», о доставлении цензурой правительственным учреждениям и заинтересованным органам (курсив мой -ПР) информации, которая может быть им полезна. Положение подписано Троцким, председателем РВС Республики. В приложении перечисляются штаты Военно-Цензурных органов (Бох31-32,601). Во внутриведомственной переписке спокойно употребляется слово «цензура». Тиски её все более завинчиваются.

 

          Положением от 12 июля 19 г. Военной Цензуре поручена проверка материалов РОСТА, радиотелеграфа, публичных лекций военного характера. От цензуры освобождаются только по распоряжениям ВЦИК, СНК, ЦК РКП ). И здесь как бы повторяется положение 21 июня 18 г.  Но опять вводятся новые ограничения. И вновь повторяется, что печать не только должна проходить предварительную цензуру, но и вышедшие книги и другие издания подвергаются последующему контролю. 1-го августа 21 г. решением «малого Совнаркома», после рассмотрения вопроса на заседании Политбюро ЦК…, все функции военной цензуры передаются в ВЧК (Бох33, 601).

 

  Значительное количество других подобных предписаний и постановлений. Пока еще со ссылками на сведения военного характера, но по существу относящихся ко всей жизни страны. Во многом повторяющие по содержанию и по форме старую цензуру, но более жесткие. Особый акцент делается на предварительности (не пропускать!). Славяно-канцеляризмы (сий, оный, буде, коих, сих, таковые…). Бюрократический стиль. Категорично-приказной тон. Изобилие начальных больших букв (должны подчеркнуть значительность, важность -ПР). Корявость выражения.

   Как и в дореволюционной России, появляются знаменитости по запрещению. Например, петроградский комиссар по делам печати М.Лисовский, запрещавший целые серии. Запрещение им ряда книг издательства «Алконост» (Белого, Ремизова, Блока), П.Лаврова, П.А.Сорокина «Из истории социальных учений»,  «Системы социологии» и др. О запрещаемом Лисовский высказывался в таком духе: «Все сочинения Лаврова есть старый хлам, который надо выбросить в сорную корзину, а не тратить на них бумагу». А ведь речь шла об одном из основоположников народничества (Жир232).

 

     Естественно, возникает недовольство «Декретом о печати», другими постановлениями. И не только дворянства, буржуазии, но и демократической интеллигенции. В ноябре 1918 г. в Москве состоялся Первый Всероссийский съезд советских журналистов (106 делегатов). На нем шла речь о произволе местной и центральной бюрократии в области печати, о необходимости независимости газет, защите от самодурства чиновников: «Мы страдаем от комиссаров, больших и маленьких, и нужно об этом здесь сказать открыто. Если бы раскрепостить наши газеты от товарищей комиссаров и дать возможность совершенно свободно работать, то мы могли бы создать тот тип органа, который нам необходим» (делегат от Самары); «Печать должна вести беспощадную борьбу с тем чиновничеством, которое нас совершенно замучило. У нас чиновники хуже, чем были при старом режиме» (делегат от Вятки);  «председатель нашего исполкома Лавров в свое время держал газету всецело в своих руках. Мы были лишены возможности не только критиковать местную власть, но даже правильно информировать о ее действиях» (делегат из Козлова). К. Б. Радек (видный деятель Коминтерна, политический журналист) говорит на съезде о том, что многие издания приобрели «казенный характер», а их издатели «чувствуют себя блюстителями порядка, стараясь, чтобы газеты эти выражали мнение, что „все обстоит благополучно“» (Жир233-4). Пока еще отдельные представители власти могли высказывать подобные мнения. Да и делегаты из провинции позволяли себе резко критические замечания.

 

 442 Но в целом подобная критика властям не нравилась. В отчете официальных изданий о съезде журналистов ( «Правда» 17 ноября) заметно стремление дискредитировать его, представить антисоветским. Сообщалось о том, что на нем «принята резолюция о полной независимости советской прессы. Признано необходимым допустить в советской прессе свободу критики, ни под каким предлогом недопустима цензура политическая». Такая информация не соответствовала действительности. На самом деле среди 17 решений съезда никакой подобной резолюции нет. Антисоветским съезд не был. Но выступления против гнета цензуры на нем звучали довольно резко. Вероятно, начальство особо раздражало предложение в одной из резолюций: «допустить в советской прессе свободную критику как общей политики, так и недочетов в деятельности местных и центральных государственных учреждений», хотя при этом было оговорено, что при публикации такого материала редакции должны тщательно проверять его истинность, «устраняя всё недостаточно обоснованное и носящее личный характер». Говорилось в резолюции и об отношении с цензурой. Она не отрицалась, но рамки ее сужались: «Военная цензура должна ограничиться исключительно надзором над опубликованными сведениями, составляющими военную тайну (оперативные действия советских войск, их численность, состав и т.п.), но ни в коем случае и ни под каким предлогом не допустима политическая цензура, запрещающая опубликование тех или иных сведений под предлогом „возбуждения страстей“, „волнения населения“, „внесения уныния“ и т.п.». Всё это являлось не столь уж радикальным, но ряд партийных и государственных деятелей, утверждая, что на съезде пропагандировалась «теория независимости прессы», использовал происходящее на нем для запугивания редакций и укрепления администрирования в руководстве журналистикой (Жирк234-35). Писатели жаловались А.В. Луначарскому, М. Горькому, те иногда (хотя далеко не всегда) пытались помочь, но большей частью безуспешно.

 

     К попыткам борьбы с злоупотреблениями цензуры следует отнести выпуск 26 ноября 17 г. Союзом русских писателей специальной однодневной «Газеты-протест», направленной в защиту свободы слова. С протестами выступают литературные деятели самых различных точек зрения: З.Н. Гиппиус, Е.И. Замятин, В.И.Засулич, В.Г.Короленко, Д.С. Мережковский. А.Н.Потресов, Ф.К.Сологуб, П.А.Сорокин и др. Выходят однодневные газеты «Петроградская свободная печать», «Слову — свобода!» (Клуб московских писателей) и др. Газета «Новая жизнь» печатает цикл статей Горького «Несвоевременные мысли», газета «Русские ведомости» статью Короленко «Торжество победителей». В обоих случаях затрагиваются и проблемы свободы слова.

 

 443 В пришедшем к власти партийном и государственном руководстве тоже не все одобряют разгул цензуры. Джон Рид, автор книги «Десять дней, которые потрясли мир», писал, что в самом Смольном нарастала оппозиция Ленину: в ночь на 17 (4) ноября 17 г. огромный зал ЦИК набит битком. «Атмосфера зловещая. Большевик Ларин заявил, что уже приближается срок выборов в Учредительное собрание и что пора покончить с ''политическим террором''. Необходимо смягчить мероприятия, принятые против свободы печати. Они были необходимы во время борьбы, но теперь не имеют никакого оправдания. Печать должна быть свободна, поскольку она не призывает к погромам и мятежам». Ю.Ларин предложил резолюцию, отменяющую декрет о печати. Его поддержали левые эсеры. Против выступил В.А.Аванесов. Выступление Ленина. Рид о нем пишет: «каждая его фраза падала, как молот»: «Мы не можем дать буржуазии возможность клеветать на нас… мы не можем к бомбам Каледина добавлять бомбы лжи». Ленина поддержал Троцкий. В другом выступлении последний заявлял: «Одним из главных обвинений против нас в устах буржуазии является наша политика по отношению к буржуазной прессе. Говорят, что мы являемся душителями свободы. Это обвинение размягчает сердца так называемой интеллигенции. И даже такие люди, как Горький и Короленко, люди несомненно честные, но проникнутые предрассудками мещанской среды, готовы проливать свои слезы по поводу насилия над нововременскою свободой печати» ( «Новое время» – реакционная газета Суворина — ПР). В итоге ВЦИК проголосовал за резолюцию Ленина (за — 34, против — 24, воздержался — 1). Победа, хотя и не слишком убедительная.

 

    Левые эсеры отказываются сотрудничать с большевиками. Выход их из Военно — Революционного Комитета (ВРК), штаба, со всех ответственных постов. Они характеризуют резолюцию, принятую ВЦИКом, как «яркое и определенное выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны». Группа народных комиссаров .П.Ногин, В.П.Милютин, А.И.Рыков, И.А.Теодорович и др.) заявили, что они снимают с себя ответственность за политику Совнаркома и уходят с постов наркомов. Их поддержал ряд других ответственных работников.

 

       Появляются местные декреты о печати, отличающиеся от центральных постановлений. В Москве проект такого декрета выработан М.Н. Покровским и И.И. Скворцовым. Он одобрен 6 ноября 17 г. Московским ВРК. В нем говорилось, что «в Москве могут беспрепятственно появляться все органы печати, без различия направлений», хотя «никакие воззвания, призывающие к восстанию против Советов, допущены не будут» (Жир225-35).

 

   Еще одной попыткой смягчить обстановку, в частности в области свободы слова, являются письма Ленину Г. И. Мясникова (22 г.), который предложил свою программу демократизации социальной жизни: восстановление Советов рабочих депутатов на предприятиях, создание Крестьянского союза, свобода слова и печати, «от монархистов до анархистов включительно»; рабочий класс надо «не в страхе держать, а идейно влиять на него и вести за собой, а потому не принуждение, а убеждение – вот линия и закон». Мясников считал, что одну из самых больших газет нужно «сделать дискуссионной для всех оттенков общественной мысли». Ленин сразу же выступил против Мясникова: «Свобода печати в РСФСР, окруженной врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг – меньшевиков и эсеров <…> Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще и такое оружие, как свобода политической организации (свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчить дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и этого не сделаем».

 

 444 Ленин непосредственно руководит в это время вопросами управления печатью, вплоть до деталей, до организации наблюдения за каждым издательским работником. 11 декабря 20 г. письмо Ленина в Госиздат об установлении порядка издания книг и усилении ответственности каждого редактора, контроля над ним (Бох33). Примером вмешательства Ленина в издательское дело по частному конкретному поводу является его письмо 07 августа 21 г. в Наркомзем и Госиздат о книге С.Маслова «Крестьянское хозяйство“: “ Из просмотра видно, что насквозь буржуазная пакостная книжонка, одурманивающая мужичка показной буржуазной ''ученой'' ложью. Почти 400 страниц и ничего о советском строе и его политике, – о наших законах и мерах перехода к социализму и т.д. Либо дурак, либо злостный саботажник мог только пропустить эту книгу. Прошу расследовать и назвать мне всех ответственных за редактирование и выпуск этой книги лиц» (Бох33-34). В оценке сказывается и особенность политического стиля Ленина. В словах он не стеснялся ( «пакостная книжонка», «дурак», «злостный саботажник»). Такая терминология вообще характерна для стиля Ленина и отражает его идеологическую позицию, абсолютную уверенность в своей правоте и пренебрежение, ненависть к «врагу» (не столько спор с противником, сколько чуть ли не площадная ругань его). Приведенные слова Ленина еще не самые грубые. Употреблял он и погрубее. Иногда его оценки людей, партий, событий были просто хамскими. Создается впечатление, что он специально старался в ряде случаев, распоясавшись, выразиться погрубее, излить клокотавшую внутри него желчь, которой накопилось очень много.

 

   Резко отзывается Ленин и о журнале «Экономист», называя его «органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т. п.» (22 г.).Знаменательно, что слова типа «ученой», «научность», «профессоров» Ленин неоднократно употребляет в значении ироническом (отражение его общего отношения к интеллигенции). Он требует регулярной цензуры «литературной деятельности профессоров и писателей». В письме Дзержинскому (май 22 г.) Ленин предлагает: «Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов…».           Горбачев, по его словам, еще со студенческих лет запомнил слова Ленина, произнесенные в то время, когда партия была еще в подполье: «Больше света» (позднее Горбачев узнал, что это – предсмертные слова Гете). Горбачев воспринял их, как своего рода кредо, как лозунг, призывающий к гласности, но постепенно начал понимать, почему этот лозунг после революции «канул в Лету» (очень уж он не подходил номенклатуре, всем, кто причастен власти). Горбачев стал понимать и то, что «не кто иной, как Ленин, распорядился установить жесткий государственный контроль над информацией. – Почему? – задавал Горбачев себе вопрос. – Неужели большевики боялись открытой схватки со своими идейными противниками? Этот вопрос всегда меня интриговал». Тем не менее Горбачев полагал, что внутри партии в первые годы гласность не ограничивалась. У него создавалось впечатление, что, несмотря на Гражданскую войну, иностранную интервенцию, отчаянное положение молодой Советской власти, партия не боялась дебатов, не считала возможным ограничить свободу мнений, высказываний, критики.

445 Ему казалось, что «Ленин сознательно стимулировал ''вскрытие'' внутрипартийных разногласий, по крайней мере на первых порах. И несогласные не удалялись им из руководства“. Горбачева, по его словам, удивляло, что, “ с одной стороны, Ленин был сторонником свободной дискуссии в партии, а с другой – он же выступил на Х1 съезде с резолюцией о запрете фракций, фактически означавшей беспощадную борьбу со всяким инакомыслием. С одной стороны, он выступал против бюрократизации партийной работы, подмены демократического централизма бюрократическим. А с другой, доводил выяснение отношений со своими оппонентами до изгнания их из партии и даже раскола. Не объясняется ли это противоречие сменой условий? В какой-то мере, конечно, да <…> Но, полагаю, не меньшее значение имеют здесь черты характера, абсолютная уверенность в своей правоте. Ленин любил спор до той поры, пока мог сразить соперника своими аргументами, несокрушимой логикой. Но там, ''где коса находила на камень'', где противник не хотел сдаваться, он не останавливался перед крайними мерами». В конечном итоге Горбачев приходит к выводу, что уже для Ленина оказывается типичной крайняя резкость, грубость, нетерпимость (Горбачев. Жизнь и реформы. Кн. 1. М.’1995. Гл.10. Больше света: гласность. С. 314-15).

 

   Миф о Ленине – один из самых устойчивых мифов советской эпохи, как и другие мифы, сложившиеся в СССР, продолжает существовать и сейчас. При статистическом опросе в апреле 05 г. 81% опрошенных считало, что Ленин много сделал, как исторический деятель, и что он – хороший человек. Из остальных 19%, отвергающих историческую роль Ленина, каждый 5-й считал, что человеком он был хорошим. Мало кто знает или помнит, что концентрационные лагеря – предшественники Гулага появились уже при Ленине, о чем, в частности, пишет В. Гроссман в повести «Всё течет». Ленин был инициатором «красного террора», жертвами которого стали не только враги революции, но и   тысячи невинных людей. Он являлся вдохновителем беспощадных расстрелов, жестоких расправ. «Крестным отцом красного террора» называет его исследователь Арутюнов. «Тайно подготовить террор: необходимо и срочно», – предписывал Ленин Крестинскому. Ленину вторили его сподвижники. «Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожить», – говорил Зиновьев, в то время один из соратников Ленина, на 7-й Ленинградской партийной конференции в сентябре 18 г.) (Арут396). Писатель Замятин утверждал, что Ленин: «не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата» (207).

 

   На двухтомной книге Арутюнова ( «Досье без ретуши. Ленин. Личностная и политическая биография» ., «Вече», 2002. Т.1. 479 с. Т. П. 479 с.) следует, пожалуй, кратко остановиться. Она, по моему мнению, представляет несомненный интерес. Фундаментальная биография с огромным количеством подробностей, иногда, вероятно, излишних, не всегда, видимо, достоверных, с обилием документального материала, который не всегда возможно проверить, разоблачающая не только Ленина во всех деталях  жизни, но и его далеких предков. Создается впечатление, что автор несколько демонизирует Ленина, видит злодейство в каждом его поступке, определяемом   порочными генами. Несмотря на это, думается, книга Арутюнова интересна и полезна, особенно в той своей части, где идет речь об отношении Ленина к печати, об его соратниках, о Сталине, о более поздних событиях второй мировой войны.

 

    Подводя итог преступлениям, совершенным Ленином и его сподвижниками, Арутюнов делает вывод: массовые террористические акты, расстрелы, грабежи и 
        446разбои, бандитские акции против других государств, оскорбительные нападки на их народы и т.д. нельзя расценивать иначе как преступные террористические акты международного масштаба; страшное зло для многих поколений; оно продолжает существовать и сегодня; поэтому большевизм, его лидеров, активных участников преступных актов, во главе с Лениным, необходимо судить, пусть посмертно, международным военным трибуналом, как это было сделано в Нюренберге (46 г.) и в Токио (48 г.) (Арут397). Арутюнов приводит список самых крупных, с его точки зрения, 10 мировых террористов, где на первом месте стоит Ленин, на втором – Сталин, на 3-м –  Гитлер, затем идут Муссолини, Мао Цзе Дун, Кастро, Пол Пот, в конце Бен Ладен (Арут 399).

 

  Не говорю о правомерности той последовательности, в которой даются названные Арутюновым преступники нею можно спорить). Но первые два имени, по-моему, поставлены совершенно справедливо. Они «по заслугам» делят первое-второе места.  Возможно, на первое место следует все же поставить Сталина. Ленин просто не успел «развернуться», мало ему было предоставлено времени, поэтому и жертв меньше. Зато Ленин был «основоположник», учитель, наметивший тот путь, которым пошла советская страна ( «И Ленин великий нам путь озарил»). Сталин поклялся выполнить заветы Ленина. И он с лихвой сделал это.

 

   Подобную оценку Ленина дает и видный государственный деятель, один из главных идеологов горбачевской перестройки, Александр Яковлев в книге «Сумерки». Он упоминает характеристику, даваемую Ленину некоторыми его противниками:  «властолюбивый маньяк», и продолжает уже от себя: «Возможно, и так. Но в любом случае этот деятель является ярчайшим представителем теории и практики государственного террора ХХ столетия. Именно он возвел террор в принцип и практику осуществления власти <…> Вешать крестьян, душить газами непокорных – все это могло совершать только ненасытное на кровь чудовище, с яростной одержимостью порушившее нашу Родину <…> Иными словами, вдохновителем и организатором массового террора в России выступил Владимир Ульянов – Ленин, вечно подлежащий суду за преступления против человечности» (26, курсив текста -ПР). И далее: «Организатором злодеяний и разрушения России после Ленина является Иосиф Джугашвили – Сталин, вечно подлежащий суду за преступления против человечности» (28, курсив текста -ПР). Сталин оказывается здесь, как и у Арутюнова, вторым. По мнению Яковлева, большевизм – шире национальных границ СССР, и именно он – основа немецкого фашизма, всякого тоталитарного учения: «Российский большевизм по многим своим идеям и проявлениям явился прародителем европейского фашизма <…> И большевизм, и фашизм руководствовались одним и тем же принципом управления государством – принципом массового насилия» (23). В книге Яковлева приводятся мужественные и прозорливые слова академика И.Павлова из его письма в декабре 34 года, направленного правительству СССР: «Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было» (109). Такие злодеяния, массовые расстрелы и пытки, взятие заложников, концлагеря, внесудебные репрессии, подавление народных восстаний, применение при этом отравляющих веществ, казни крестьян и пр., и пр. начались еще до Сталина, сразу же после октябрьского переворота, и инициатором таких действий прежде всего был Ленин.

 

  447 25 августа 21 г. расстрелян талантливый поэт Гумилев, за участие в так называемом «заговоре Таганцева». Горький, М. Лозинский (видный переводчик, поэт), другие обратились с просьбой освободить Гумилва. Существовала легенда, что Ленин был готов выполнить эту просьбу, отправил срочную телеграмму Зиновьеву, но тот не подчинился, сделав вид, что не получил телеграммы. Конкретно этот слух не подтверждается, но он входит в общее русло попыток идеализации Ленина, приписывания преступлений его соратникам. Поэтому слух вызывает сомнение. А вот записка Ленина членам Политбюро представляется гораздо более соответствующей действительности: «чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам, по этому поводу, расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении и не смели думать…» (см. Н. Караев. Огненный столп // Вести недели, N 15, 15-20 апреля). ??

  Многие исследователи отмечают ненависть Ленина к «хныкающим интеллигентам»: они мнят себя мозгом нации, а «На деле это не мозг, а говно» (Волк126-7). Конечно, дореволюционная интеллигенция, которую так ненавидел Ленин, была разная, часть её действительно заслуживала презрения и вражды. Но значительная часть – вполне достойна глубокого уважения. Как это ни покажется странным, Сталин, выходец из низов, иногда относился с бо'льшим пиететом к дворянам-интеллигентам. Может быть, это и не странно: закомплексованный выходец из интеллигентных слоев мог в большей степени ненавидеть не оценившую его среду.

 

  Осенью 22 г. Ленин санкционирует депортацию большой группы видных ученых, философов, историков, экономистов, врачей. 30 сентября 22 г. немецкий пароход  «Обербургомистр Хакен» (так. называемый «философский пароход») вывез в Штеттен первую группу изгнанников, 160 человек, в число которых входили ректоры Петербургского и Московского университетов, ученые с мировым именем, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Н.О. Лосский, Ф.А.Степун, Л.И. Шестов и др. По официальным сведениям изгнаны «наиболее активные буржуазные идеологи», «идеологические врангелевцы и колчаковцы» ( «Правда», 31 августа 22 г.).  18 ноября пароход «Пруссия» вывез вторую группу высылаемых (384-85.Жир249-50).

 

    Требует уточнения отношение Ленина к культуре. Его обычно изображали убежденным защитником культуры, тонким знатоком, любителем литературы, музыки. Приводился ряд высказываний Ленина, его хвалебных оценок. Многие из них, видимо, не придуманы, принадлежат на самом деле Ленину. Он был образованным человеком. Но не упоминалось об его нелюбви к театрам (проект закрытия Большого театра). Рассказ Крупской о том, как, по желанию Ленина, они должны были уходить со спектаклей после первого действия. Ленин рекомендовал Луначарскому заниматься не театрами, а обучением неграмотных людей. Не любил он и музеев.

 

 448 Многие из «ленинских высказываний» наверняка придуманы. К ним, судя по всему, относится миф об его любви к игре в шахматы. Он получил широкое распространение и отражен у Маяковского: «Мне бильярд – оттачиваю глаз, Шахматы ему – они вождям полезней». Но, рассматривая сочинения Ленина, читатель не встретит похвальных упоминаний о шахматах. Шахматный мастер и журналист Виктор Хенкин в разделе «Со своей колокольни» книге В.Корчного «Шахматы без пощады») рассказывает о рождении одного ленинского «шахматного мифа» ( «Гимнастика вранья», с.384-85). Шахматист Я. Г. Рохлин приписал Ленину якобы произнесенную им фразу «Шахматы – гимнастика ума». Она обросла легендами и ею пользовались нередко, когда нужно было пробить какое-либо шахматное мероприятие. В данном случае «это вранье на протяжении многих советских лет приносило шахматам заметную пользу». Я и сам знал одну псковскую преподавательницу, которая в нужных случаях, в беседах с начальством, приводила выдуманные ею «цитаты» из Ленина (или Сталина) и добивалась желаемого.

 

      Мысль о необходимости беспощадной цензуры становилась всё приемлемее и для сподвижников Ленина, даже отнюдь не самых непримиримых, склонных к относительному либерализму. Как пример, можно привести статью А.В. Луначарского «Свобода книги и революция» (21 г.). Ее основные положения сводились к следующему: «на самом деле ни одна революция не создает режима свободы и не может его создать», даже социалистическая, с ее высокими идеалами; она «на первых порах вынуждена усилить дух своеобразного милитаризма, усилить диктатуру государственной власти и даже, так сказать, полицейский ее характер»; в этих условиях «государство не может допустить свободы печатной пропаганды», так как «слово есть оружие». «Цензура? – Какое ужасное слово! Но для нас не менее ужасное слово: пушка, штык, тюрьма, даже государство»; «все эти ужасные слова – арсенал буржуазии, и мы считаем священными эти слова, как средство к уничтожению всего этого»; «То же самое и с цензурой. Да, мы нисколько не испугались необходимости цензуровать даже изящную литературу, ибо под ее флагом, под ее изящной внешностью может быть внедряем яд еще наивной и темной душе огромной массы…». Далее Луначарский обосновывает цензуру не как нечто временное, преходящего, а как постоянную и закономерную необходимость: «Цензура есть не ужасная черта переходного времени, а нечто, присущее упорядоченной социализированной социалистической жизни»; по мнению Луначарского, она сохранится долго. В одном из более поздних докладов, в 27 г., Луначарский утверждал, что при анализе в Наркомпросе действий цензуры, он убедился, «что в общем и целом она функционирует настолько хорошо, насколько сам по себе отвратительный цензурный аппарат может функционировать. Когда я говорю ''отвратительный цензурный аппарат'', это не значит, что можно обойтись без него или что я его не уважаю» (Жир248-51). Позднее, в конце 28 г., когда Луначарский, как автор, сам столкнулся с цензурой, по поводу сценария его кинофильма «Комета», он, судя по всему, изменил свое мнение (см. следующую главу, Бох 455). Высказывания Луначарского о цензуре – свидетельство того, что властями сочтено необходимым пересматривать первоначальные обещания о недолговечности цензуры, подвести теоретическое обоснование её длительного существования.

 

  К началу 20-х гг. власти пытаются как-то  упорядочить выпуск литературы и контроль за ней. В 19 г. при Наркомпросе РСФСР образовано, путем слияния издательских отделов ВЦИК, Московского и Петроградского советов и ряда других организаций, Государственное издательство РСФСР (Госиздат), которое, выполняя функции по изданию книг, стало и центром цензуры. Начинается краткий период Госиздата (19-21 гг.). 21 мая 19 г. обнародовано положение ВЦИКа о Государственном издательстве. Во главе его поставлен видный публицист, критик, политик, революционер В.В.Воровский.

449 В редколлегию входят Н.И. Бухарин, В.И.Невский, М.Н. Покровский, И.И. Скворцов-Степанов, очень видные правительственные деятели. На местах созданы отделения Госиздата, который сосредоточил в себе всю издательскую и цензурную деятельность в стране. Такое учреждение создано в стране впервые. В докладе Воровского на соединенном заседании съездов Центропечати и РОСТА (май 20 г.), отмечалось что Госиздату предоставлено «право поглотить все издательские аппараты – и советский, и партийный, и, поскольку имеются, –аппараты частные и кооперативные» (Жир237…). Комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации назначен В.Володарский.

 

      Госиздат получает беспрецедентные права контроля и цензуры над всем издательским процессом. Вообще-то Госиздат существовал и ранее. В декрете ЦИК от 29 декабря 17 г. идет речь о Государственном издательстве: его задача, в первоначальном виде, сводилась к широкой издательской деятельности, к выпуску дешевых народных изданий, русских классиков, к массовой публикации учебников и пр. Такие задачи сохраняются и в Постановлении 19 г., о новом Госиздате, но к ним добавляются огромные цензурные права. Госиздат становится правительственным органом. Редколлегия его назначается Совнаркомом, утверждается ВЦИК. В постановлении делается акцент на руководящую роль Госиздата: «Вся издательская деятельность всех народных комиссариатов, отделов Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и прочих советских учреждений, поскольку она касается общеполитических и культурных вопросов, подчиняется Государственному издательству, каковому предоставляется право осуществлять эту издательскую деятельность непосредственно или оставить за указанными учреждениями, под своим контролем» (Жир238). В компетенцию Госиздата входили контроль и регулировка издательской деятельности «всех ученых и литературных обществ, а равно всех прочих издательств», право на выработку руководящих инструкций, обязательных для всех. Фактически Госиздат становится официальным главным цензурным учреждением. В ряде сборников 20-х гг. о цензуре отмечалось: «Цензура относилась к веденью ГИЗа»; «оно (Государственное издательство — ПР) выполняло цензурные функции до появления Главлита». Госиздат регулировал все материальные проблемы газетно- журнального, издательского дела, разрешал и запрещал, временно прекращал издания, регламентировал их тираж, объем, частоту выхода, бумажные фонды. Фактически он мог принимать любые решения, касающиеся печати. Он являлся одновременно и главным производителем книжно-журнальной продукции, и всевластным цензором, контролером ее.

 

    Особенно жесткому нажиму и цензуре подвергались частные и кооперативные издательства. Они в 19 г. печатали пятую часть всей книжной продукции страны (около20 процентов). Но уже в 20-м году их доля составляла лишь около 6 процентов. И дело не столько в том, что увеличилось число государственных издательств и выпускаемой ими продукции, а в том, что уменьшились количество частных. При Воровском они еще как-то  могли существовать. В одной из статей об отношении Госиздата к частным издательствам Воровский писал: «Поскольку они делают работу, нужную в данный момент для государства, издавая хорошую политическую или педагогическую литературу, Государственное издательство, конечно, идет им навстречу, помогая им и деньгами, и бумагой. Если же эти издательства ставят своей задачей распространение литературы, безразличной для политической и экономической работы пролетариата и Советской власти,

450 Государственное издательство занимает по отношению к ним, так сказать, пассивную позицию: оно не закрывает их, но и не поощряет их деятельность, считая несвоевременно и нецелесообразно растрачивать на это дело бумагу, типографские средства или деньги» (Жир239). Установлено пять категорий (очередей) в зависимости от важности того или другого издания для страны в данное время. Относительность такого «либерализма», но все же при нем частные издательства могли существовать.

 

         После ухода Воровского, ГИЗ проводит более жесткую политику «запрета отдельных изданий». Летом 20-го г. во главе Госиздата становятся И.И. Скворцов-Степанов, С.М. Закс и др., а с 17 декабря – единолично Н.Л. Мещеряков. Уже Скворцов- Степанов в отчете о деятельности ГИЗа на 1-е декабря 20-го г писал, что к частным издательствам относятся слишком либерально, и это подрывает государственное издательское дело; частные издательства платят авторам более высокие ставки; работа ряда из них сводится на 99% к переизданию ранее вышедших книг; те литературные силы, которые вызваны к жизни частными издательствами, по Скворцову, – «люди, далекие от пролетарской диктатуры России и даже ей враждебные». Такие мнения, послужившие поводом к запрещению многих частных издательств, высказываются и в других, более поздних, документах, отражая, помимо прочего, борьбу ГИЗа с удачливыми конкурентами.

 

    Положение частных издательств постепенно становится все тяжелее. Даже Луначарский этим обеспокоен. Еще в феврале 20-го г. он писал Воровскому, что считает несвоевременным закрывать частные издательства. Протестует против ограничения частных издательств и интеллигенция. 9 декабря 20-го г. состоялась Первая конференция московских кооперативных издательств, на которой политика Госиздата подверглась резкой критике. Говорилось о том, что она ведет к ликвидации кооперативных издательств. Принято обращение к наркому просвещения: «Свобода творчества, со всеми возможностями ее осуществления и, прежде всего, книгой – необходимое условие для развития художественной культуры. Но государственный аппарат, неизбежно действующий в известных политических, материальных и персональных рамках, не может обеспечить этого условия, ибо он не может взять на себя беспредельной области художественных исканий и опытов. Пути к художественному и научному развитию должны искать сами писатели в своих свободных и самостоятельных объединениях» (Жир241-42).

 

    Конференция предлагала законодательным актом обеспечить кооперативным издательствам право на существование, оставить за ними те функции, которые хотел забрать Госиздат. 17 декабря 20-го года Всероссийский союз писателей подает докладную записку наркому просвещения. В ней говорилось о тяжелейшем положении современной русской литературы, о том, что писателям негде печататься, что 1500 рукописей «ждут своего часа»; писатели приходят к выводу, что «невольное стеснение литературы превращается в ее сознательное умерщвление»; кооперативные издательства – это самопомощь; они должны существовать (Жир242).

 

   451 22 декабря 20-го года Горький обратился к УШ съезду Советов. Он утверждал, что Госиздат работает плохо, без плана, печатает то, что не надо, а частные предприятия сокращаются; они бы могли во многом помочь; «частные издательства можно поставить под самый строгий контроль, но в данный момент нет никаких оснований уничтожать их, а напротив, следует широко использовать всю энергию, все знания деятелей книги». 23 декабря открытое письмо в защиту кооперативных издательств направил тому же съезду и П.А. Кропоткин (Жир242).

 

             Руководитель Петроградских книжных издательств П.Витязев делает ряд попыток выступить с защитой частных издательств в открытой прессе, но не получает этой возможности. Тогда он обращается к помощи «вольного печатного станка». Его брошюра «Частные издательства в Советской России» вышла на правах рукописи в 21 г. тиражом в 700 экз. Брошюра – «один из редчайших случаев издания книги без разрешения цензуры; на ней даже нет обязательного грифа: „Р.В.Ц. (Революционно-Военная цензура“)». В предисловии автор заявляет: «Вопрос о частных издательствах стоит сейчас особенно остро. Советская власть… в настоящий момент стала, по-видимому, на путь их полного разгрома и уничтожения… Борьба ведется слишком неравная. У наших противников вся полнота власти. В их руках вся печать. Все попытки автора выступить легально в ''дискуссионном порядке'' не дали никаких положительных результатов. И у него остается только один старый и уже не раз испытанный путь – выпустить свою брошюру явочным порядком» (Блю м³. 371). В приложениях к брошюре были помещены открытые письма и протесты писателей против цензурного гнета. Среди них «Докладная записка Всероссийского Союза Писателей наркому просвещения А.В.Луначарскому», подписанная П.Н. Сакулиным, Верой Фигнер, другими видными литераторами и общественными деятелями ней упоминалось выше). В частности, авторы записки пишут: «Русская художественная, критическая, философская книга окончательно замуровывается. Русская литература престает существовать. Из явления мирового значения она превратилась в явление комнатного обихода, для небольшой группы лиц, имеющих возможность услышать друг друга за чтением своих рукописей. История не забудет отметить того факта, что в 1920 г., в первой четверти века ХХ-го, русские писатели, точно много веков назад, до открытия книгопечатания, переписывали от руки свои произведения в одном экземпляре и так выставляли их на продажу в двух-трех книжных лавках Союза Писателей в Москве и Петрограде, ибо никакого другого пути к общению с читателем им дано не было» (Блю м³. 371-72).

 

  Брошюру запретили. Долгие годы она томилась в спецхране. Витязева обругали бывшим эсером, идеологом частного издательского капитала, который «устами этого господина <…> доказывал, что только частник может справиться с культурно-издательской миссией». Запретили и «Библиографические материалы о кооперативном издательстве „Колос“», изданные Витязевым в 24-м г. (Блю м³. 371).

 

   Витязев вообще весьма колоритная фигура. Ныне мало кто помнит о нем. Те же, кто помнит, знает его, как работника издательского дела, сторонника свободы слова, частных и кооперативных издательств, как фигуру, вызывающую сочувствие, но далекую от злободневной острой борьбы (прогрессивный мирный интеллигент, чуждый «крайностей»). Такое представление отчасти верно, но односторонне.  Биография Витязева, весьма не заурядная, отнюдь не исчерпывается сказанным выше. П. Витязев (Ферапонт Иванович Седенко, 86-38) родился на юге России. Поступил в Новороссийский (Одесский) университет, но оставил его, уйдя в политическую антиправительственную деятельность. В 1905-07 гг. принимал активное участие в боевых отрядах левых эсеров. В 07 г. арестован. Ссылался в Вологодскую губернию, в Сибирь. В ссылке, в тюрьмах и на этапах провел около 7 лет. Скитался по России, бродяжничал. В ссылке началась его литературная деятельность. Публиковал статьи в Вологодских периодических изданиях: о местной жизни, о Короленко, Михайловском, Салтыкове — Щедрине, Чехове. После ссылки поступил на юридический факультет Петербургского университета. Сотрудничал в журналах. Участник и один из организаторов студенческих волнений в 10-11 гг. Исключен из университета. Высылка.  Подполье. В 15 г. уходит добровольцем в действующую армию. Приветствует Октябрьскую революцию. В 17-18 г. руководит издательством «Революционная мысль», в 18-26 гг. – издательством «Колос», крупным и очень популярным, выпускающим литературу по истории общественной мысли, мемуары, работы по книговеденью. В частности, издательство выпустило в 24 г. «Словарный указатель по книговедению» А.В. Мезьер – ценнейшее библиографическое пособие по истории русской журналистики и книговедению, тоже запрещенное цензурой. Запретили и подготовленный Витязевым сборник «Венок книге» (28 г.).

 

  452 В 20-е гг. Витязев выступает в защиту свободы слова, частных и кооперативных издательств. Есть предположение, что Витязев причастен к обращению к западным писателям, нелегально переправленным за границу (см. следующую главу) В 30-м г. Витязев арестован, отправлен в концлагерь, на Беломорканал. За него хлопочут Вера Фигнер, Мария Ильинична Ульянова, знавшая его по ссылке в Вологде. Витязева переводят в ссылку в Нижний Новгород, потом в Ульяновск. В Ульяновске он, по рекомендации М.И. Ульяновой, работает в музее Ленина. В 33 г. ему разрешили жить в Москве. Он занимается библиографией, историей издательского дела, становится сотрудником Государственного литературного музея. Переписывается с директором музея В.Д. Бонч-Бруевичем. Работает в «Литературном наследстве». Ряд материалов, подготовленных им к печати, цензура не пропускает. В 35 г. запретили 19-21 т. «Литературного наследства», в котором принимал участие Витязев. Им написана вступительная статья и комментарии к большой публикации «Из неизданной переписки П.Л.Лаврова и Г.З.Елисеева» (Блю м³. 308). Витязев вроде бы  «остепенился», растерял былой задор. Но 2 апреля 38 г. его вновь арестовывают, как «активного участника антисоветской эсеровской террористической организации». 14 июня 38 г. военная коллегия Верховного суда приговаривает его к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день (по другой версии Витязев погиб в ГУЛАГе). (См. Блю м³. 371).Что было на самом деле – неизвестно. В террористической деятельности обвиняли многих расстрелянных, совершенно невинных людей (Бабеля, Мейерхольда, других). У Витязева в прошлом активное эсеровское прошлое. Этого было вполне достаточно. Но с его неуемным характером он вполне мог и «залезть» в какую-либо передрягу, хотя вряд ли прямо связанную с террором. (см. интернет: Л.С.Панов. Переписка Ф. И. Витязева и В.Н. Трапезникова. См. Везирова Л. А. Ферапонт Иванович Витязев (1886-1838).//Книга. Исследования и материалы. Сб. 53. М.,1986. См. Блюм 3. Алфавитный указатель).

 

 В начале 20-х гг. Витязев полемизирует с руководством ГИЗа, доказывает, что многие обвинения в адрес частных и кооперативных издательств не соответствуют действительности. Так, например, Витязев опровергает утверждения, что частные издательства занимаются только переизданием старого. Таблица, составленная им по частным издательствам (17 — 20 гг.), показывала, что издаются, в основном, новые произведения (506 названий); их значительно больше, чем переизданий  (только 121).  (Жир243). В брошюре делалась попытка обосновать необходимость разного типа издательств, доказать пагубность монополизации издательского дела, совмещения его с цензурой. Предлагался ряд практических мер, направленных против диктата Госиздата. В частности, изъятие из ведения Госиздата всех общественных и частных издательств.

 

    453 Разосланная по многим официальным адресам брошюра все же произвела впечатление. В 21 г. Витязев приглашен участвовать в подготовке декрета Совнаркома о частных издательствах. Проект такого декрета  «О частных издательствах» подготовил заведующий Госиздатом О. Ю. Шмидт (позднее известный полярник).

 

         12 декабря 21 г. СНК принял этот декрет. В нем разрешались частные издательства, но разрешение сопровождалось целым рядом оговорок. Для возникновения частного издательства требовались разрешение ГИЗа или соответствующего местного органа, которое немедленно сообщается Главному Управлению Государственного Издательства на утверждение. Под полным контролем ГИЗа находился и материал, печатаемый частными издательствами. Каждая отдельная рукопись до сдачи её в набор обязана быть разрешена органами ГИЗа,  что должно быть отмечено на каждой напечатанной книге.  «Книги, изданные без надлежащего разрешения, конфискуются и поступают в распоряжение Государственного Издательства, а издатели их привлекаются к судебной ответственности» (Бох34-35,602).

 

 Переход в 21 г. к НЭПу в какой-то степени укрепил позиции частных и кооперативных изданий, но в то же время еще более усилил влияние Госиздата. От него стало зависеть снабжение издательств бумагой, без чего никакая работа была невозможной. 16 марта 21 г. выходит постановление Госиздата об урегулировании печатного дела: «Вся газетная и печатная бумага, находящаяся в типографиях, состоит на учете Госиздата и его местных органов и может быть расходуема только по разрешению органов Госиздата <…> Ни одна работа не может быть сдана в набор без разрешения Центрального управления Госиздата… Госиздату и его местным органам предоставляется право надзора за ходом работ в типографиях, литографиях…» (Жир245)

 

  В 22 г. Госиздат лишен функций цензуры. Руководство частными и кооперативными издательствами передано непосредственно Наркомпросу. На этом этапе частные издательства защитили свое существование. Хотя число их сокращалось 22 по 28 гг. сперва 375, потом – 367, 235, 175, 130, 95, 76), их все же было довольно много. (Жир 244). Продолжали работать старые фирмы братьев М. и С. Сабашниковых (91-30), «Русский библиографический институт братьев Гранат и К*» (92-39), «Посредник» (84-35), «Товарищество И. Д. Сытина» (83-24), «Мир» (06-34) и др. Это были, как правило, весьма солидные издательства, возникшие до революции и до поры до времени продолжающие свою деятельность. Появились и новые издательства, кооперативные: «Былое» (17-27), «Колос» (18-26), «Книга» (16-30).. Частные и кооперативные издательства продолжают оставаться под строгим контролем, но уже не ГИЗа, а Наркомпроса, которому разрешено образовать при Госиздате и его местных органах Политотделы для рассмотрении вопросов о разрешении частных издательствах и дозволении печатанья рукописей. Во главе политотдела Госиздата поставлен опытный партработник, уже упоминаемый Н.Л. Мещеряков, требующий более строгой цензуры, полемизировавший по этому вопросу с Луначарским: «Я не могу согласиться с Вами, когда Вы пишете, что ''не 
      454 надо выпускать только контрреволюционные вещи''». По мнению Мещерякова, такая установка противоречит директиве Политбюро ЦК РКП, в которой речь идет о том, что политотдел не может выпускать книг идеалистического, мистического, религиозного, антинаучного характера; «эту директиву я и провожу в работе. Иначе поступать не могу» (письмо 21 января 22 г. см. Жир237-247).

 

    О положении частных издательств свидетельствует и письмо от 31 мая 22 г. видного издателя и книгопродавца И.Д.Сытина члену Политбюро ЦК  Троцкому о конфликте с Госиздатом. Сытин, по его словам, продолжал издатеьскую работу до 10 мая 20-го г., когда по распоряжению Госиздата, без вознаграждения, у него было взято 15 тыс. пудов бумаги; он попытался осуществить старую концессию на писчебумажную фабрику; эту идею одобрил Л.Б. Красин (один из видных государственных деятелей первых послереволюционных лет, нарком внешней торговли, глава делегации, заключившей в 20-м  г. мир с Эстонией,  — ПР); Сытин «собирался широко начать новое дело», но Госиздат «постановил отобрать бесплатно весь остаток книг», что «лишает меня последней материальной основы моего дела». Сытин не возражал против национализации, по которой у него взято 17 книжных магазинов, 5 больших книжных складов, две больших типографии в Москве, одна в Петрограде и 165 тыс. пудов бумаги; но в результате последнего распоряжения Госиздата «я вообще теряю всякое значение как работник печатного дела, т.к. никто за-границей не захочет иметь дело с человеком, у которого снова в 1922 году национализировали имущество <…> я хочу работать, готов работать в помощь Госиздату, но прошу о создании для этой работы приемлемых условий, которые в конце концов пойдут на пользу Советской власти». Сытин просит принять его и выяснить его положение (Бох428-29)

 

         Писатели пробуют протестовать. 30 декабря 21 г. еще одно письмо их народному комиссару просвещения Луначарскому о произволе цензуры Госиздата. О том, что в декабре 20 года Всероссийский Союз Писателей обратился к Народному Комиссару Просвещения с заявлением, что  «условия, в которые поставлена литература, привели к ее вымиранию». Писатели сообщали о дезорганизационной деятельности Государственного издательства, его произволе и неумелости, о том, что эти качества неоднократно отмечались и осуждались, но дело не менялось. В самые тревожные времена революции, – говорилось в письме, – в период гражданской войны «не было такого гнетущего и капризного надзора, какой установила сейчас в своей практике возрожденная цензура»; дело идет даже не о цензуре политической литературы ( «раз в стране по принципу устранена политическая свобода слова, все последствия этого неизбежны»); но Всероссийский Союз Писателей говорит сейчас о цензуре над литературным творчеством, стоящим совершенно в стороне от политической борьбы, о цензуре над русской художественной и гуманитарной литературой. Политическая цензура присвоила себе функции литературной критики. Давно появились симптомы, что и в область художественной литературы могут быть перенесены страсти и ослепления политической борьбы, что и случилось ныне. «Ничего похожего на то, что установила сейчас новая цензурная практика, русские писатели не испытывали со времени самого большого развития цензурного гнета в первой половине прошлого века».

 

  В подкрепление своих доказательств авторы письма приводят цитату из высказываний самого Луначарского, направленную против особо ярых врагов
         455 свободы слова: ее противник, по словам Луначарского, покажет, что «под коммунистом у него, если немного потереть, в сущности сидит Держиморда“, который, придя к власти, ничего от нее не взял, кроме удовольствия куражиться, самодурствовать, в особенности тащить и не пущать» (Бох425). Луначарский говорил об угрозе превращения сильной революционной власти в полицейщину и аракчеевщину, и авторы письма напоминали ему об этом, ссылаясь на журнал «Печать и революция» № 1.  (Бох426).

 

   Писатели отмечали, что нет границ цензурному произволу, никаких норм, которые определяли бы разницу между дозволенным и недозволенным; всё сводится к случаю, вкусу цензора; поэтому в Петербурге разрешается то, что запрещается в Москве и наоборот. Они приводили ряд примеров, переходящих в анекдоты, напоминающие самые худшие периоды царской цензуры, аракчеевские времена.

 

   Из накопившихся фактов Всероссийский Союз Писателей останавливался в письме лишь на самых типичных, но считал нужным подчеркнуть, «что эта практика становится буквально с каждым днем все шире и безудержнее», что следовало бы установить ответственность литературы перед судом за преступления печати, оградив ее тем от цензурного произвола. Вряд ли это окажется осуществимым в скором времени, – говорилось в письме, – но даже в тех условиях, в которые поставлена сейчас литература, можно сделать многое, чтобы «ослабить пароксизм цензурной болезни»: для этого нужно ввести цензуру «в ее естественные рамки. Правительство должно точно очертить сферу ее деятельности и методы ее проявления. Оно должно поставить предел ее капризам и ее произволу. Цензура может быть политическим сторожем у ворот литературы, но не хозяином в ее доме». Письмо подписало Правление Всероссийского Союза Писателей: Б.Зайцев, И.Новиков, Ю.Айхенвальд, А.Эфрос, В.Львов-Рогачевский, Вл. Лидин, Н.Бердяев. Большинство из них позднее эмигрировало.

 

      Как мы уже отмечали, Госиздат  выполнял не только цензурные задачи. С его деятельностью в 19-21 гг. связан выпуск почти всей книжной продукции страны. Он ведает и библиографическим учетом напечатанных книг. Именно он начинает выпускать  «Бюллетени Государственного издательства». Первый номер вышел 30 июля 21 г., тиражом в 500 экз. В дальнейшем эти бюллетени превратились в важное средство текущей библиографии (Книжная, Журнальная, Газетная летописи). Госсиздат посылал в местные свои отделения не только циркуляры, распоряжения, инструкции о запрещениях, но и полезные обзоры вышедших книг. Хотя следует отметить, что и библиография, очень ценная по существу, приобретала функции еще одного контрольного органа.

        В декабре 21 г. Политбюро ЦК обсуждало вопрос «О политической цензуре» (так прямо и называлось обсуждение- ПР) и поручило К. Б. Радеку проверить, как обстоит с нею дело. Затем создана комиссия во главе с Троцким по выработке мероприятий по улучшению печатного и издательского дела. Она работала довольно продолжительное время, с марта 21 по октябрь 22. В итоге в июне 22 г. все цензурные обязанности были переданы специальному новому учреждению — Главлиту.

 

  456 Уже в первые годы Советской власти объем работы цензуры был весьма значительным, и в центре, и на местах. Об этом свидетельствуют и цензурные штаты. В 19 г. Отдел военной цензуры Ревоенсовета Республики состоял из 107 цензоров, Московское отделение военной цензуры почт и телеграфов – из 253, Петроградское военно-цензурное отделение – из 291, отделения военной цензуры почт и телеграфов на местах – из 100, при Реввоенсоветах армий – из 30 и др. (Очер20). Не сопоставимо со штатами дореволюционной цензуры, во много раз больше.

 

         Характерной особенностью цензуры уже в то время являлось неопределенность объема её функций, отсутствие узаконенных норм. Не было четко сформулированного цензурного устава, определявшего, что запрещается, а что разрешено. Отсюда полная безнаказанность, таинственность и размытость допустимых действий. И полная беззащитность печати, права которой не были сформулированы. Зависимость цензуры от политической конъюнктуры данного момента (это свойственно и дореволюционной цензуре России, но все же тогда на всем протяжении Х1Х века существовали цензурные уставы, хотя не всегда соблюдаемые). Отсутствие законных рамок ставило литературу в совершенно беззащитное положение. В какой-то степени оно оказывалось неудобным и для цензоров (трудно подстраиваться непонятно под какие требования). Но у цензоров был хороший «нюх», они знали, «откуда дует ветер» и, как правило, руководствовались одним принципом, который обычно не подводил: лучше запретить, чем разрешить.

           Говоря о весьма жестокой цензуре этого периода, мы мало останавливались на отношениях ее непосредственно к художественной литературе, к искусству, хотя и упоминали о протестах писателей, деятелей культуры. Между тем ряд правительственных действий первых дней советской власти относился и к ней. Прежде всего конфискация всех произведений классической русской литературы и монополизация ее издания. 14 февраля 18 г. вышло Положение Наркомпроса о государственной издательской программе. В нем идет речь о монополизации на 5 лет сочинений беллетристов, поэтов и критиков (названы все классики, более 50 имен). Сообщается, что список научных трудов, которые государство монополизирует, будет издан позднее; пока же ничто из научных работ не разрешается издавать без разрешения государственной комиссии народного просвещения; разрешается издавать не вошедших в список авторов, если они умерли до 31 декабря 17 г., но умершие позже и живые такой привилегией не пользуются. И снова угрозы: всякий, «в случае нарушения данного постановления будет привлечен к ответственности перед революционным трибуналом» (Бох412). Приведенное Положение Наркомпроса, подписанное Луначарским и Полянским, толковалось в СССР как проявление с первых дней советской власти заботы партии и правительства о литературе. На самом деле – забота весьма относительная, которая монополизировала издание большей части литературы, поставленной и в данном случае под жесткий контроль государства.

 

   457 Следует отметить, что советское правительство в рассматриваемый период еще не выработало основных принципов подхода к искусству, хотя и проводило с самого начала определенную политику. Культуре, искусству, литературе было отказано в праве на полную свободу или автономию. В то же время власти были заинтересованы в сотрудничестве с писателями, деятелями искусства. В первые годы советской власти весьма существенную роль в налаживании такого сотрудничества играл А.В.Луначарский, назначенный наркомом Просвещения. В середине ноября 17 г. Луначарский обратился к СДИ (Союз деятелей искусств, объединявший почти всю художественную общественность Петрограда) с просьбой о поддержке нового правительства. Луначарский признавал за Союзом право на автономию, но на «платформе Советской власти», имеющей  «права контроля за художественной стороной дела» (Ай м² 7). Большинство писателей уклонились от сотрудничества. На встречу представителей правительства и творческой интеллигенции 6 октября 18 г., на которую были приглашены почти все видные писатели, пришли лишь немногие (Блок, Маяковский, Л.Рейснер и др.). Поддержали сразу же советскую власть группы футуристов и пролетарских писателей. Они согласились на сотрудничество, вели актуальную агитацию в области искусства в пользу советской власти (Ай м² 9). Но последняя, не выработав четкой конкретной литературно-политической концепции, не имела еще единого взгляда по вопросу о художественной литературе и цензуре её. Расхождение по этому вопросу между «вождями». В 21 г. Луначарский утверждал, что в этой области партия должна быть «в высшей степени либеральна и защищать право на индивидуальное творчество». Вслед за Каутским, он рекомендовал действовать по принципу: величайший порядок и планомерность в производстве и «полная анархия в области искусства». Луначарский считал, что подлинное искусство «в клетке петь не может; приспособленный к клетке талант превращается из соловья в чижика, из орла в курицу». Поэтому цензура должна проявляться лишь там, где выражены явно враждебные в политическом, идеологическом отношении взгляды. По мнению Луначарского, то, что «прекрасно, не должно никогда быть запретным», и нельзя сомневаться в том, что писатели, художники не пролетарии, не коммунисты могут произвести интересные художественные произведения, «не вполне отвечающие нашим агитационным целям, но более или менее правдиво отражающие современность». Луначарский находит необходимым «оказывать всяческое гостеприимство» таким произведениям искусства; он против злоупотреблений цензуры и убежден, что «…во всем, что касается вопросов форм искусства, правительство  придерживается полного нейтралитета» (Ай м³ 3-34). Подобные взгляды разделял и А.К. Воронский. В статье 23-го г. «О пролетарском искусстве и политике нашей партии» он писал: «…политическая цензура в литературе вообще очень сложное, ответственное и очень трудное дело и требует большей твердости, но также и эластичности, осторожности и понимания. Твердости у нас не занимать. А насчет эластичности и прочих подобных качеств положение довольно печальное, чтобы не сказать более. Прежде всего нашим тов. цензорам следует перестать вмешиваться в чисто художественную оценку произведения <…> нельзя от беспартийных промежуточных писателей требовать коммунистической идеологии <…> следует ограничиваться одним: чтобы вещь не была контрреволюционной, и не видеть этой контрреволюционности <…> в изображении темных сторон советского быта и т.п.» (Ай м³ 5).

 

          В 23 г. выходит книга Троцкого «Литература и революция» ней пойдет речь в следующей главе). Выводы Троцкого более жесткие, чем у Луначарского и Воронского. Ленин, видимо, ближе к Троцкому, чем к Луначарскому. Во всяком случае, не известны ленинские высказывания об излишней придирчивости цензуры. По словам Клары Цеткин, Ленин всё же считал: «то, что было непреложным к идеологии, не обязательно должно относится к форме». Слова вроде бы относительно либеральные, но требует проверки точность передачи их Кларой Цеткин. Не ясно, в каком контексте они произнесены. Слова  «Не обязательно» не исключает  «но может». Да и вообще либерализм и терпимость не характерны для Ленина (Ай м³ 4).

 

       458  Многочисленные высокие оценки  Лениным  произведений  русской классической литературы  (ставил её «превыше всего») (Ай м³ 9). Недовольство произведениями футуристов, Пролеткультом. При этом заявления, что «некомпетентен» в области современного искусства, как бы дающие повод считать, что его литературные и художественные вкусы не являются обязательными: «На этом этапе никто из руководителей, членов правительства не давали поводов считать обязательными их литературные или художественные вкусы» (Айм41). И на самом деле ленинские оценки не приводили к государственному вмешательству, прямому запрещению художественных произведений и групп:

 

         Статья Ленина «Партийная организация и партийная литература», которая в 30-е годы становится основополагающей в определении политики партии в области литературы, в первой половине 20-х гг. (особенно при жизни Ленина) не связывалась с проблемами искусства, партийного руководства им. Знаменательно, что в 27 г. известный литературный критик В.Полонский в журнале «Новый мир» печатает статью «В.И.Ленин об искусстве и литературе“. Из огромного литературного наследства В.И.Ленина,– пишет критик, – художественной литературе непосредственно посвящены лишь четыре небольших статьи о Л.Н.Толстом; косвенно касаются литературы – заметка о Герцене и статья “'Партийная организация и партийная литература“. Даже отдельные высказывания Ленина об искусстве и литературе в его обширной переписке, по мнению Полонского, крайне скудны: так захвачены были его воля и внимание основными проблемами борьбы, что не оставалось ни времени, ни интереса для таких областей, как литература и искусство» (Айм150-1). Получается, что дело не в осознании  «некомпетентности», а просто «руки не доходили». Да и выпуск футуристических произведений Ленин всё же пытался ограничить (Ай м³ 9).

   Уже в начале 20-х гг. ощущается стремление превратить высказывания Ленина о литературе в некую догму, толкуемую каждым по-своему, иногда противопоставляемую тем тенденциям, которые органически вытекали из его общей позиции. Как пример можно привести статью Н.Чужака .Ф.Насимовича), давнего участника революционного движения (члена РСДРП с 1896 г.)  «Опасность аракчеевщины» (1920), посвященную «Единому мыслителю до дна, великому аналитику и интуитивисту, действенному водителю человечества – Владимиру Ленину». Чужак пишет об отношениях партии и литературы: «капральское бросание полувождями сверху непродуманных демагогических ''для галерки'' директив; вынужденная, в силу интеллигентского саботажа, специализация в делах художества невежественных и культурно застоявшихся людей; оставление этих людей у власти над художеством и ныне, когда вынужденность явно миновала; культивирование лишь тематически (но не изнутри) революционной поэзии и искусства при помощи наголодавшихся, на все готовых лукоморцев; изготовление дипломированных социалистических ремесленников пролет-поэзии; использование юных, неокрепших рабочих талантов в качестве церберов художества и чиновников цензурного ведомства, – все это создает для молодой великой революции российской определенную опасность аракчеевщины» (Айм133,179). В высказываниях Чужака ощущается и неуемная лесть Ленину, и критика литературных «полувождей», современных ему литературных руководителей, а одновременно и «интеллигентского саботажа», и обвинения в «аракчеевщине», и требование революционной поэзии (но не тематически, а  «изнутри»). Не очень внятно, тяжеловесно по стилю, но закручено круто. Видимо, в духе Пролеткульта. И всё подается под соусом партийной позиции, глашатаем которой является он, Чужак. С подобных позиций Чужак выступает и позднее, но не всегда встречает поддержку властей. В 24 г. запрещена его брошюра «Литература: К художественной политике РКП» (Блю м³. 329). В 25 г. цензура не пропустила «Альманах Пролеткульта» с резкими отзывами и рецензиями Чужака, «доносами по начальству», направленными против А.Ахматовой, Н.Клюева, И.Бабеля, Б.Пильняка и др. «врагов», «правых попутчиков» (Блю м³. 294). В 29 г. Чужак редактирует запрещенный сборник материалов работников ЛЕФа «Литература факта». Имя его становится одиозным. В донесении Главлита сказано: «Насторожил, естественно, и факт редактирования сборника Н.Чужаком» (Блю м³. 308)

 

  459 Отношения властей к Чужаку определялось, видимо, тем, что он, хотя и «свой», принадлежал к радикальной части Пролеткульта. Уже с начала 20-х гг. партия начинает борьбу с Пролеткультом, ведет полемику с приверженцами журнала «На посту». Пролеткультовцы считали, что пролетарская культура может быть создана без традиций, без помощи других классов, независимо даже от Советского государства. Стремление их занять руководящее положение в области культуры, строить ее по своему желанию, изгонять всех «чужаков», не пролетарских писателей уже в 20-е годы властями не поощрялось (Айм46-47).

 

 2-го октября 20-го года, непосредственно перед открытием 1-го Всероссийского съезда Пролеткульта (5 октября 20 г.), Ленин, выступая на Третьем Всероссийском съезде комсомола, с крайней резкостью обрушился на концепцию «пролетарской культуры», которая якобы должна создаваться в полной изоляции от культуры прошлого и быть совершенно независимой (Айм48).  На съезд Пролеткульта Ленин посылает Луначарского с заданием добиться подчинения Пролеткульта Наркомпросу. Тот занял компромиссную позицию. Он вообще симпатизировал Пролеткульту, оказывал ему материальную поддержку. «Известия», информируя о съезде, сообщали, что Пролеткульту предоставлено особое положение и автономия.   Такая информация, не искажая происходящего, несколько расходилась с позицией Ленина.

 

    8 октября 20 г. Ленин составляет проект резолюции  «О пролетарской культуре». 9 -го октября он пишет набросок резолюции о Пролеткульте. 1-го декабря 20 г. резолюция ЦК партии о пролеткультах принята и опубликована.  В ней сформулирован ряд обвинений в адрес Пролеткульта, говорится о необходимости слияния его с Наркомпросом, о полном подчинении последнему. Смена всей руководящей верхушки Пролеткульта. Ленин потребовал от Бухарина, чтобы тот, «от имени в с е г о Цека», объявил, что партия считает себя компетентной в области создания пролетарской культуры (Айм49). В резолюции много верного, но в ней ощущаются и тенденции, которые будут развиваться и позднее: нежелание партийного руководства примириться с любым стремлением к самостоятельности, автономности, выпустить из своих рук власть, какой бы сферы эта власть ни касалась. Уже здесь в зародыше заметна претензия на всекомпетентность. И в то же время провозглашена поддержка начинаний пролетарской литературы и искусства.

 

    Руководители Пролеткульта естественно были не согласны с резолюцией 1-го декабря. Об этом они высказались, в частности, через год на съезде Пролеткульта. И все же пришлось подчиниться. Партия в первый раз, но весьма весомо, отчетливо заявила, что ей принадлежит последнее слово «в решениях в области культуры и литературы», одновременно подчеркивая. что «гарантирует свободу в художественном творчестве» (Айм.53).

 

 460 Не просто складывались отношения между партией и футуристами. Футуристы были первой значительной литературной группой, принявшей революцию Их деятельность, плакаты, агитационные стихи заставляли власть (Луначарского) относиться к ним с доверием. В распоряжение их предоставили газету «Искусство коммуны» (18-19 гг.). Но уже статьи в первых её номерах вызвали недовольство. Футуристы тоже как бы выступали от имени власти: «Футуризм – государственное искусство», «Только футуристическое искусство можно считать сегодня искусством пролетариата». Они, как и РАПП, претендовали на руководящую роль. А её власть вовсе не собирались им предоставлять. Луначарский осуждал такие выступления, в частности, в статье «Ложка противоядия».

 

  Во многом схожи были взгляды футуристов и напостовцев в отношении к дореволюционной литературе. Футуристы требовали прекратить «раболепство и пресмыкание» перед ней, которое «давит свободное, новое художественное творчество», предлагали «сбросить Пушкина с парохода современности» (Айм56). Подобные призывы звучали и в  стихотворении Маяковского «Радоваться рано» ( «Искусство коммуны». 18, №  2) (155-56). Футуристы, правда, в отличие от напостовцев, не требовали пролетарской точки зрения и коммунистической принадлежности. Власти признавали футуристов, но отказывались считать их искусство государственным, союз с ними исключительным, единственным (Айм58).В общем, всем хотелось руководить, по крайней мере, подсказывать, что нужно делать, а партия и государство на это не соглашались.

 

    Как пример таких попыток «подсказывать» и свидетельство «этических норм», установившихся уже в это время в литературной среде, можно привести письмо 22 г. «добровольцев» - авторов коммунистов в Агитпроп ЦК… о том, каких писателей, деятелей искусства по какой группе академического пайка следует снабжать. Мотивируется письмо тем, что в условиях НЭПа писателям-коммунистам трудно распространять свои произведения, в то время как  «представители мелкобуржуазной и идеалистической идеологии» печатаются частными издательствам и в России, и за границей (Айм157-61). По 5-й (высшей) категории авторы письма предлагают отоваривать только Горького. По их мнению, это совершенно очевидно и не требует обоснования. По 4-й группе предлагаются 4 писателя, причем на первом месте среди них стоит А.Серафимович (он и на первом месте среди авторов, подписавших письмо). Характеристика его: «Крупный талант, работы целиком в области строительства новой жизни, ведущей к коммунизму, коммунист, первый из старых писателей, открыто вставший после октябрьского переворота под знамя коммунизма, печатается в Госиздате». Далее идут характеристики значительно более краткие: «Брюсов – крупный талант. Работа в области советского строительства, коммунист»; Шмелев –  «большой талант, как художник будет чрезвычайно полезен для республики»; Вересаев –  «большое дарование, крупное общественно- художественное значение в прошлом». 3-ю группу (11 человек) возглавляет Журавлева-Борецкая (одна из четырех, подписавших письмо). О ней (вероятно, о себе) тоже довольно подробно: «художественное дарование, целиком отдавала и отдает себя на револ<юционному> служению (так -ПР), большое значение для масс, старая довоенная коммунистка пролетарского происхождения, печаталась в Госиздате, в коммунистической прессе, в настоящее время работает над романом

461 эпопейного характера из истории революции и рабочего движения» (стиль-то какой! -ПР) Из 11 имен этой группы ныне знают лишь Маяковского (краткая его характеристика: «известный поэт, приемлющий революцию»), отчасти Ляшко и Гастева. Сюда же отнесен Фалеев (Чуж-Чуженинов), еще один из подписавших письмо. Четвертый из «подписантов», Дм.Чижевский, драматург, автор агитационных пьес отнесен ко 2-й группе (14 человек; из ныне известных имен Гладков, отчасти Неверов). И, наконец, группа 1-я, низшая (10 имен, среди них Новиков-Прибой). Всего 40 писателей, которых предлагается допустить к «кормушке». Авторы письма, естественно, в их числе. Это было бы еще ничего. Но дело названными выше авторами не ограничивалось. Далее идет список тех, кому советуют пайка не давать. 19 человек, имена большинства которых неизмеримо известнее многих из «рекомендованных». Здесь и Арцыбашев, и Мандельштам – «поэт с мистико-религиозным уклоном, и республике никак не нужен», Шершеневич и Мариенгоф – «литературное кривляние», Андрей Соболь – «резко враждебен к сов<етскому> правительству, вреден», Айхенвальд – «вреден во всех отношениях» и пр. В заключение говорится, что академическим пайком «в первую голову» должны «быть удовлетворены писатели-коммунисты, как наиболее нужные для государства в смысле идеологического развития художественной литературы» (Айм161).

 

  Группа, которая не претендовала на руководство, хотела только, чтобы ей дали возможность жить и писать, называлась попутчиками. Собственно говоря, она не являлась единой литературной группой, с одинаковыми взглядами, программой. Рамки её были размыты. В неё входили все, кто не числился в других группах, бо'льшая часть творческой дореволюционной интеллигенции. Попутчиками назвал их в 23 г. Троцкий. Коммунистические цели им чужды. Они не спешили признать революцию, но не были к ней враждебны, не выступали против нового режима с политических позиций. Весьма существенная литературная сила. В попутчиках «ходили» многие самые крупные и талантливые писатели, единственные, кто мог продолжить литературную традицию. «Продукция» пролетарских писателей была незначительна и по количеству, и по качеству. Небольшие авангардистские группы футуристов тоже давали немного. И те, и другие были сильны по части лозунгов, манифестов, а вот с творчеством получалось плоховато. Большинство читателей не принимали ни тех, ни других и читали попутчиков. Отношение к ним партии было не однозначным. Одни считали, что нужно «привлечь» их на свою сторону, другие, что доверять им нельзя. Но требовалось все же создавать литературу, пользующуюся популярностью. Её в тот момент могли создать, в первую очередь, попутчики, которые к тому же не стремились стать единственным государственным искусством (Айм 60). Поэтому власти вынуждены вести себя с ними тактично, бережно, стараясь с ними не конфликтовать. Сам Ленин, вместе с Горьким, озабочен созданием для них журнала, которым стала «Красная новь» лета 21 г., главный редактор — Воронский, Ленин числиться формально членом редколлегии). Задача, поставленная перед журналом, – привлечение на сторону советской власти «жизнеспособной» старой литературной интеллигенции, выявление и поддержка новых талантливых писателей. Летом 22 г. Политбюро создало комиссию для образования самостоятельной литературной организации, объединяющей писателей. Комиссия объявила себя беспартийной и ориентировалась на авторов, группировавшихся вокруг «Красной нови» их число входили и попутчики, и «Серапионы», и пролетарские писатели, и футуристы, и имажинисты и всякие другие). «Красная новь» имела большой успех. Круг её авторов  как бы предвосхищал создание будущего Союза Советских писателей  (Айм62).

 

     462 Некоторые итоги. С первых дней установления советской власти возникает зажим печати, который все более усиливается, централизуется, становится все более всеохватывающим. Постепенно вырабатывается система, механизмы цензурных учреждений. Но еще не создана монополия, существуют какие-то пробелы, просветы. Сохраняются частные издания, хотя их сильно прижимают. Еще можно протестовать, не рискуя своей головой. Не установилась еще полная безгласность. Период, когда «все переворотилось и только укладывается». Власти еще не освоились. Руководящая роль Ленина, но в конце периода он имеет всё меньшее значение. Кто выйдет после него на первое место пока неизвестно. Исследователь Жирков считает, что 1917- 21 годы – период организационный, когда преобладала нецентрализованная, юридически не узаконенная, в какой-то степени бессистемная цензура. Но и он признает, что цензура была «достаточно жестокой». Можно было бы добавить: власти делают всё возможное, чтобы с самого начала в послереволюционной России создать предпосылки мощного и разветвленного цензурного аппарата. К этой цели стремились все «вожди», независимо от оттенков в их воззрениях. Другое дело, что создаваемая система на первых порах работала с перебоями.

 

        Что касается цензуры художественной литературы, искусства, то ее проблемам в это время уделялось относительно немного внимания. Они не самые важные, злободневные. Выяснялись общие теоретические вопросы: о степени вмешательства цензуры, о степени партийного руководства и контроля, об отношении к художественному своеобразию, к формам, к изображению недостатков, пролетарскому и непролетарскому искусству. Среди руководителей пока нет единства взглядов на решение таких вопросов. Но сам принцип партийного контроля, по сути, никто не отрицает. Конкретные результаты работы цензоров в этой сфере в малой степени дошли до нас. Уничтожены архивы. Но общее обсуждение деятельности цензуры, без называния имен, жалобы писателей и т.п. свидетельствуют о том, что положение художественной литературы с самого начала очень трудное. Пока были только «цветочки», но они позволяли уже догадываться, какими окажутся «ягодки» и «плоды».

 

наверх