П.С. Рейфман

Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Архив сайта

Главная ЧАСТЬ II. Советская и постсоветская цензура Глава 6

 

               ГЛАВА ШЕСТАЯ. НАС ВЫРАСТИЛ СТАЛИН….

                    (Вторая половина1940-х - начало 1950-х годов).

              Доберемся до всех

                  . Сталин)

 

     Капитуляция Германии. Советский миф об окончании войны. Последние бои. Взятие рейхстага. Победители и побежденные. Пражская операция. Нюренбергский процесс. Черчилль – «поджигатель войны». Его выступление в Фултоне. Указ «Об ответственности за разглашение государственной тайны…». Решение о повышении пайковых цен. Запрет печатать материалы, возбуждающие ненужные мысли и вопросы. Изменение структуры Главлита. Придирки к произведениям женщин-писательниц (Кетлинская, Инбер, Панова). Письмо Тарасенкова Маленкову. Постановления «О журналах „Звезда“ и ''Ленинград’’» (Зощенко, Ахматова), «О репертуаре драматических театров и о мерах по его улучшению», «О кинофильме ''Большая жизнь’’», «Об опере Мурадели ’’Великая дружба’’» (Прокофьев, Хачатурян, Мясковский и др.). Шостакович со второй половины 40-х гг. Обсуждение партийных постановлений, отклики на них. Осуждение «гниющего Запада». Борьба с «космополитизмом», за приоритеты русской науки и культуры. Национальный вопрос в СССР. Советский Союз и Израиль. Усиление антисемитизма. Процесс Сланского (Чехословакия). Театральные критики – «космополиты». Ученые – «космополиты». Критика Веселовского, компаративизма. Борьба с «космополитами» — артистами цирка. Закрытие еврейского театра. Убийство Михоэлса. Роспуск Еврейского антифашистского комитета, расстрел его руководителей. Семидесятилетний юбилей Сталина. Дело «врачей — убийц». Смерть Сталина.

 

 В начале мая 45-го года гитлеровская Германия капитулировала. Предварительный договор о капитуляции подписан в ночь на 7 мая на Западе, в Реймсе и вступал он в силу с 8-го числа. Но Сталин настоял, чтобы окончательную капитуляцию подписали 9-го мая в зоне, контролируемой советскими войсками, в Берлине, и союзники с ним согласились. В Карлсхорсте, предместьи Берлина, представители четырех союзных государств поставили свои подписи на документе о капитуляции: от Советского Союза маршал Жуков, от США и Англии заместитель Эйзенхауэра, командующий стратегическими войсками авиации, британский главный маршал авиации А. Теддер, от Франции генерал Ж.-де Латтр-де Тассиньи. Уже эти две даты подписания потенциально знаменовали начало расхождения между союзниками. «Дружба дружбой, а табачок врозь». Так и отмечают до настоящего времени. «Они» восьмого, а «мы» девятого. У каждого «своя» война, «своя» победа и «свой» мир. Советские люди считали, что их – главные. Для этого были основания, но не столь безусловные, как иногда представлялось. Больше всех своей крови пролили. Вне всякого сомнения. Довод веский, но не решающий. Крови не жалели. В частности в последних боях под Берлином. Нужно было взять его к празднику 1 мая. И взяли. Kакой ценой - не важно. «Мы за ценой не постоим». Подход совсем не верный, хотя песня хорошая. Кровь следовало беречь. В немецких докладах о потерях 35 убитых считались числом значительным, а у нас при каждом наступлении гибли тысячи. Цифры поистине устрашающие. Так, например, на дальних и ближних подступах к Ленинграду советская сторона бросила в бой 65 дивизий, более700 тыс. человек. К 30 сентября потери составили почти половину – 345 тыс. командиров и красноармейцев, убитыми, раненными, попавшими в плен, из них 214 тыс. – безвозвратно. Об огромных потерях в технике я уж не говорю  (1492 танка, 9885 орудий и минометов 1702 самолета). В 44 дивизии 4 армии, где я был, осталось 700 человек, в 191-й – около тысячи. Всего же во время «Ленинградской обороны», с июля 1941 г. по август 1944 г., по официальным, явно заниженным данным, погибло около 2900 тыс. человек. В том числе 876 с половиной тыс. – потери безвозвратные (Бешан125,151, 374). «Мы кровь проливали, а они гнилой тушёнкой расплачивались», – расхожая фраза, повторявшаяся в Советском Союзе после войны. Конечно, основной удар Гитлер нанес 41 г. по СССР и военные действия велись главным образом на Восточном фронте, но и союзники расплачивались не только тушёнкой. И гнилой она не была. Союзники вели тяжелые кровопролитные бои и в Африке, и в Италии, и на Дальнем Востоке, против Японии, отвлекая на себя значительные силы противника. Да и Второй фронт, с открытием которого долго медлили, не малой крови стоил и сыграл значительную роль на последнем этапе войны. Непосредственная помощь, которую союзники, главным образом США, оказывали СССР, тоже была весьма солидной. (см. первую часть предшествующей главы, Арут368-72). Именно создание мощной антигитлеровской коалиции, с огромным экономическим и военным потенциалом сыграло решающую роль в победе. Трудно сказать, когда бы и чем без нее окончилась война.

 

   Советский Союз сразу же объявил победу результатом преимуществ социалистического строя, доказательством «мудрой политики большевистской партии» и, конечно, того, что народом руководил «величайший вождь и полководец генералиссимус Советского Союза И. В.Сталин»; его «гениальное научное предвидение событий, величайшее умение И.В.Сталина находить правильные решения самых сложных вопросов, непреклонная воля к победе стали источником сил советского народа и армии»; «Сталинская стратегия в великой Отечественной войне отличалась мудростью, глубиной стратегических замыслов, замечательным проникновением в замыслы и планы противника»; сталинская тактика «отличалась гибкостью, полным отсутствием шаблона, замечательным искусством маневрирования, умелым сочетанием форм борьбы, настойчивым достижением поставленных целей, всесторонним использованием техники и хорошо организованным управлением войсками» ( «Год 42» 603). Один из советских генералов, Злобин, писал об итогах войны: «Такой прогрессивный характер свойственен лишь советскому оперативному искусству, опирайщемуся на единственную научную теорию познания — марксистско-ленинскую методологию, и это обеспечило его полное торжество в Великой Отечественной войне над нашумевшими в Западной Европе новыми оперативными методами немецко-фашистской военной школы» (615). А о потерях старались не говорить. Позднее их называли, и всё разные. Точно они не сосчитаны до сих пор. Бешанов приводит один из статистических подсчетов: невозвратимые потери Советской Армии в Отечественной войне — 31,1 млн. военнослужащих; потери вермахта в борьбе с СССР — 2,157 млн. Почти в 14,5 раз меньше. Уже эти примерные цифры позволяют понять степень правдивости утверждений о «преимуществах социалистического строя» и о «самой передовой военной науке». (614-15). Как мы уже писали, союзники сделали для победы совсем не мало, что не умаляет роли СССР. Вряд ли стоило так акцентировать вопрос: кто главный, а кто второстепенный. Но так уж вошло в привычку; утверждать, что советское — всегда самое главное и прогрессивное. Одно различие можно отметить: союзники берегли кровь своих солдат. Заслуга немаловажная. И еще одно различие: войска союзников не оккупировали освобожденные ими от фашизма страны, не установили в них, в отличие от СССР, контролируемые режимы, когда вместо одних захватчиков приходили другие, иногда даже более враждебные для местного населения. «Освободительная» советская армия (она и на самом деле была освободительной от германского фашизма) действовала как и многие другие армии завоевателей во все времена и в разных странах. Отметим еще одну деталь: на последнем этапе войны немецкие части предпочитали сдаваться в плен западной коалиции, а не советским войскам. Дело было далеко не только в симпатиях Запада к фашизму, не в снисходительности к нему. Видимо, немцы они далеко не все были фашистами) полагали, что русские — более жестокие.Не случайно и то, что советские части, воевавшие в Прибалтике, как и в других странах, вступали нередко в совершенно опустевшие города, население которых в панике разбежалось, побросав все свое имущество. Так или иначе война была окончена. Германский фашизм капитулировал. Пришла великая, долгожданная Победа, неизмеримо важная для судеб стран всего мира. Этого нельзя забывать и сейчас, ни по каким соображениям. Праздник Победы, 9-го или 8-го мая его отмечать, останется для большинства участников войны, для всех народов в высшей степени знаменательным днем.  


В предыдущей главе мы пытались разобраться в том, как война начиналась, показать несостоятельность советского мифа об ее первом этапе. В нынешней нам необходимо говорить об ее окончании. Здесь мы тоже столкнемся с советским мифом, который живет до нынешнего дня, что особенно проявилось во время пышного празднования в России Дня Победы в мае 2005 года (шестидесятилетие Дня Победы).

 

   Еще раз повторю: советские крови не жалели, пролили ее больше, чем союзники и германские войска вместе взятые. Зато и приобрели многое. Не только освободили Родину от фашистских оккупантов, но и включили в круг своей империи ряд новых стран, территорий, и в Европе, и на Дальнем Востоке. Прежде всего те, которые приобрели в конце 30-х — начале 40-х (Прибалтику, Западную Украину и Западную Белоруссию, Молдавию). Их снова оккупировали, называя это освобождением. Иногда даже в тех случаях, когда гитлеровские войска перед подходом советских очистили захваченные ими территории. Для примера приведу Эстонию. Советские войска вступили в Таллин, ее столицу 22 сентября 44 г. В это время над башней Длинный Герман развевался трехцветный эстонский флаг. Его сразу же сняли, заменили советским и назвали этот день Днем Освобождения Эстонии. Просуществовавшее 3 дня эстонское Временное Национальное правительство во главе с Юри Улуотсом и Отто Тиефом даже во внимание не принималось. Как будто его и не было.  Улуотс бежал, позднее он в Стокгольме возглавил эстонское правительство в изгнании. Можно понять эстонцев, для которых 9-го мая праздником не является. Это совсем не значит, что все они симпатизируют фашизму. Они просто с советским режимом не примирились и, вероятно, день 8-го мая, вместе с большинством людей мира, будут отмечать без враждебного чувства. 1 марта 2007 г. в Эстонии подписан закон «О праздниках и знаменательных датах». День 22 сентября объявлен в нем днем борьбы за освобождение Эстонии.

 

   Вспомним и о том, что в ряде стран, в состав СССР перед войной не входивших (Болгария, Румыния, Польша, Чехословакия, Восточная Германия, на короткий срок Югославия), захваченных-освобожденных советскими войсками, были созданы правительства так называемой «народной демократии». Они тоже являлись в большей или меньшей степени сателлитами Советского Союза. Во главе стояли коммунисты. Если они пытались проводить независимую политику, их свергали, объявляли «врагами народа». Все как в СССР, с небольшими отличиями.

   Напомним, что Сталин был недоволен результатами войны и говорил об этом. Хотя Советский Союз получил большие территории, и в Европе, и на Дальнем Востоке (гораздо большие, чем ему обещалось по пакту Молотова — Риббентропа), Сталину этого казалось мало. Видимо, по его мнению, стратегическая цель войны (советизация Европы) не была достигнута. И сразу началось планирование новой войны против бывших союзников, подготовка вторжения в Западную Европу (составление подробнейших карт шоферами международных перевозок – агентами КГБ, проектировка новых видов оружия: танков на резиновом ходу, не разрушавших асфальт европейских шоссе и т. п.). Не исключено, что только наличие атомного оружия спасло мир от третей мировой. Пока же, сразу же после окончания войны, Сталин был занят устройством расширившейся советской империи


 Прежде всего остановимся на Польше – первой жертве фашистской агрессии. Когда советская армия изгнала германских захватчиков, для Польши вовсе не наступило подлинное освобождение. Начались расправы с польскими патриотами, с солдатами и офицерами Армии Краевой, с членами общественной организации «Свобода и независимость». Руководители подпольного правительства арестованы в Москве. Их судили и вынесли суровые приговоры. Деятели польской крестьянской партии, связанные с Миколайчиком, также подверглись арестам, покушениям, преследованиям. Станислав Миколайчик (вице-премьер Временного правительства), вернувшийся в Польшу и понявший, что положение безнадежно, бежал из страны. С этого времени власть полностью переходит в руки Польской рабочей партии  48 г. Польская объединенная рабочая партия). 30.06.46 происходит фальсифицированный референдум, в декабре 47 г. такие же выборы в парламент (польский Сейм). Новую власть народ не поддерживает. Довольно длительное сопротивление (см. фильм Вайды «Пепел и алмаз»). Но власть опирается на органы политической полиции, на «советников». присланных из СССР. Преследование не только политических противников, но и священников (католическая церковь пользуется в Польше большим авторитетом). В 53 г. интернирован примас польской церкви Стефан Вышиньский. В 56 г. к власти приходит Владислав Гомулка. Он продержался до декабря 70-го года, когда был смещен в связи с рабочими волнениями, вызванными повышением цен. Его сменил Эд. Герек. Но это уже история, далеко выходящая за рамки нашей главы.

 

      Нас же интересует период правления Болеслава Берута, наиболее верного, пожалуй, сталинским идеям. Берут – подлинный ставленник Москвы. Старый коммунист польской компартии с 18 г.). Агент Коминтерна (по его заданиям работает не только в Польше, но и в Австрии, Чехословакии, Болгарии). В 28-30 гг. слушатель международной Ленинской школы в Москве. Нелегальная работа. Неоднократные аресты. Приговорен к 7 годам тюрьмы. В 38 г. освобожден по амнистии. Бежал в СССР. Вполне проверенный кадр. Летом 43 г. возвращается в Польшу. Участвует в сопротивлении. Когда летом 44 г., по мере продвижения советских войск, создается польский комитет «Национального освобождения», а затем временное правительство, Берут становится Президентом Краевой Рады Народовой. С 47 г. – глава Государственного Совета. В 52 – 54 гг. председатель Совета Министров. Одновременно с марта 54 г. до смерти Первый секретарь Польской объединенной рабочей партии (коммунистической; они в разных странах «народной демократии» по-разному назывались -ПР). В марте 56 г. Берут присутствовал на ХХ съезде коммунистической партии Советского союза, на докладе Хрущева о культе Сталина; с ним случился удар и вскоре он умер (см. в интернете Залесского К. А. Кто был кто во второй мировой войне. М., 2004)

 

   Марионеточные режимы были созданы и в других странах, оккупированных советскими войсками. В частности в Чехословакии. На некоторое время там в какой-то степени сохранялась видимость независимости.. Президент Э. Бенеш, избранный еще до войны, сохранил свой пост. Он был вторым президентом в истории страны. Первым избран в 18 г., после первой мировой войны, Временным Национальным Собранием только что созданной Чехословакии, Томаш Массарик. В 35 г. его сменил Э. Бенеш. Он оставался президентом до 48 г. 36 по 45 г. он был в эмиграции, как президент Чехословакии в изгнании). После Первой мировой войны Бенеш – один из руководителей движения за создание независимой Чехословакии. Во время Второй – руководил зарубежным сопротивлением. Вполне порядочный человек. Демократ. Но премьер министром назначен Готвальд, поддерживаемый коммунистами, входившими в состав правительства. С лета 47 по февраль 48 гг. обстановка в стране всё накалялась. Коммунисты отказались сотрудничать со словацкими демократами и подали в отставку. Раскрыт и подавлен  «заговор» в Словакии. Коммунисты поддержали премьера Готвальда. Часть членов правительства выступает против коммунистов, 13 министров, противников коммунистов, подают в отставку. Социал-демократы не последовали их примеру, тем самым став на сторону коммунистов. В конце февраля премьер Готвальд осудил вышедших в отставку. Бенеш, более всего опасавшийся раскола, начала гражданской войны, отставку принял и утвердил новое правительство, в основном из коммунистов. Ян Масарик, сын Томаша, министр иностранных дел правительства в изгнании, найден мертвым; объявлено, что он покончил жизнь самоубийством. Принят новый закон о выборах, укрепляющий господство коммунистов. Согласно ему в мае 48 г. за правящий режим проголосовало в Чехии 90%, в Словакии 86%. Почти как в СССР. Летом создается объединение Партий Национального фронта, Бенеш уходит в отставку и вскоре (3 сентября 48 г.) умирает. Готвальд становится президентом. Он и подписывает новую Конституцию. Премьером становится Запотоцкий. Коммунисты окончательно пришли к власти. В 53 г. умер Готвальд. На его место избран Запотоцкий.

 

    Еще при Готвальде начинается чистка коммунистической партии (50-52 гг.). Происходит переосмысление прошлого. Масарик и Бенеш объявляются «лакеями буржуазного империализма». Наступает так называемая «Пражская зима». Параллельно с антисемитским процессом, проходящим в Москве, в Праге проводится процесс над группой видных чешских партийных деятелей 20 по 27 ноября 52 г.). Обвинение возбуждено против  14 человек (3 из них не евреи), во главе с генеральным секретарем компартии Рудольфом Сланским 46 по 51 гг.). Среди обвиняемых министр иностранных дел .Клементис), заместитель министра обороны . Райцин), редактор центральной коммунистической газеты «Руде право» . Симон) и др.

 

  Сланский – старый и заслуженный коммунист. Уже с 25 г. он занимает видное место в партийной работе, редактор «Руде право». С 29 г. – член ЦК компартии. на 5-м съезде голосовал против тех, кто противился подчинению Москве. В 35 г., после Мюнхена, в составве группы, возглавляемой Готвальдом, получил политическое убежище в Москве. В 44 г. направлен из Москвы в Словакию для руководства антифашистским восстанием. Сыграл видную роль в февральском перевороте 48 г., в результате которого в стране установилась коммунистическая диктатура. В сентябре 51 г., в зените славы, перемещен на пост заместителя главы правительства, т.е. сильно понижен в должности. Затем в ноябре того же года арестован и отдан под суд. Обвинен в государственной измене, подрывной деятельности, вредительстве, в подготовке покушения на президента Готвальда и в прочих мыслимых и немыслимых преступлениях. Все подсудимые, помимо прочего, обвинялись в сионизме, с которым они на самом деле всячески боролись. 11 человек из 14 приговорены к высшей мере наказания и 3 декабря 52 г. расстреляны. Сотрудники МГБ, специально присланные из Москвы, контролировали ход следствия и судебные заседания. За процессом внимательно наблюдал Сталин, лично давал указания представителям советских «органов», работавших в Чехословакии. Реабилитация погибших происходит лишь в 63 г. А обстоятельства их расстрела начинают разбираться лишь в период «Пражской весны» (68 г.), при сильном сопротивлении советского руководства, боявшегося, что выяснится роль МГБ.

 

   Аналогичные процессы проводились и в других странах – сателлитах. В Венгрии судили Эрне Гере, Матиаса Ракоши, в Польше Якуба Бермана и Хиляри Минц, в Румынии Анну Паукер и Иосифа Кишиневского. В свое время Сталин опирался на них. Позднее же ловко использовал недовольство населения установленными коммунистами режимами (дескать все зло от них, евреев).

 

 И лишь судьба президента Югославии Иосипа Броз Тито и руководимой им страны сложилась по-иному. Тито сумел успешно выдержать нажим Сталина. До этого он прошел долгий и сложный путь. Родился Тито в 1880. Во время Первой мировой войны его призвали в армию. В 15 г. он был ранен и попал в русский плен. После революции он вступил в Красную Армию. В 20 г. возвращается в Хорватию, включается в революционную борьбу. В 25 г. приговорен к пяти годам каторги. После освобождения отправляется в Москву. В 35-36 гг. работает в московском аппарате Коминтерна. В 37 г. возвращается в Югославию, становится в 39-м главой коммунистической партии. С начала Второй мировой войны активно включается в организацию партизанского движения, лично участвует в боях с немецкими оккупантами, их итальянскими союзниками, со сторонниками эмигрантского правительства генерала Д. Михайловича. Народно-освободительная армия, которой он руководит, признана союзниками главной антигитлеровской силой в Югославии. США, Англия, СССР оказывают ей военную и всякую другую помощь. Победы и слава. Репутация народного героя. Превращение в политического деятеля крупного масштаба. В 45-63 гг. возглавляет правительство Югославии. В январе 53 г. избран ее президентом. Ведет независимую от СССР политику. Сопротивляется экономическим и политическим требованиям Советского Союза. Острый конфликт со Сталиным, не терпящим самостоятельности. Обруган всеми возможными ругательствами: изменником делу социализма, кровавым тираном, преступником (см. Е. Мальцев «Югославская трагедия» — книга, направленная против Тито). Видимо, Сталин подумывал и о вторжении, но не решился на него. После смерти Сталина обстановка несколько разрядилась. Хрущев признал курс Тито «независимым путем к социализму». Тито даже подумывал о возвращении в советский блок, но благоразумно воздержался от этого. В 63 его избрали пожизненным президентом. Тито был, вне всякого сомнения, авторитарным правителем, твердо державшим «вожжи в руках». В борьбе со своими противниками прибегал к жестоким мерам. Крови пролил немало.

 

       Характерна история с Милованом Джиласом. Он почти на двадцать лет моложе Тито (родился в 11 г.). Один из главных деятелей югославской компартии. В 33-36 гг. арестован. В 37 г. познакомился с Тито, сблизился с ним. С 38 г. член ЦК, с 40 г. входит в состав Политбюро. С начала войны активно участвовал в партизанской борьбе. Член верховного штаба народно-освободительной армии Югославии. В 44 г. посещает Москву, встречается со Сталиным. По сути – идеолог партии. После войны занимает министерские посты в ряде правительств Югославии. Когда начались разногласия Между Белградом и Москвой он послан в столицу СССР, чтобы защищать курс своей страны. Встречи со Сталиным. В 54 г. отношения между ним и Тито обострились. Джилас выступает с резкож критикой коммунистической идеологии, титовизма. Отстранен от всех партийных и государственных постов. Исключен из партии. В 55 г. условно осужден. В декабре 56 г. приговорен к трехгодичному заключению за поддержку восстания в Венгрии. В тюрьме пишет книгу «Новый класс» с резким осуждением правящих слоев Югославии, по сути и других коммунистических государств. Тайком переправляет ее из тюрьмы (книга напечатана в США в 57 г.). Повторный суд: приговор – 7 лет тюрьмы. Досрочно освобожден в 61 г. Новые книги, в прежнем направлении. В том числе «Разговоры со Сталиным». Новые столкновения с властями, аресты и заключения. Непримиримый протестант. В 66 г. амнистирован. Даже пенсию получил, как ветеран партизанского движения (хотя наград не возвратили, не реабилитировали). Умер Джилас в 95 г., в Белграде. Его судьба – свидетельство, что особой мягкостью Тито не отличался; но все же со Сталиным его сравнить нельзя.

 

      В 60-e гг. Тито становится лидером Движения неприсоединившихся государств, объявивших себя нейтральными.  В начале 70-е гг. по его почину многие полномочия были из центра переданы местным властям, приняты поправки к Конституции, повышавшие степень независимости входящих в состав Югославии республик. Тито вводит статус «коллективного президентства», но остается во главе его. Поддерживает А. Дубчека. Осуждает в 68 г. вторжение войск Варшавского договора в Чехословакию.

 

   Но среди освобожденных (захваченных) Советским Союзом стран судьба Югославии оказалась уникальной (да и она распалась после смерти Тито). Все остальные страны, в большей или меньшей степени, вынуждены были превратиться в покорных марионеток, выполняющих повеления Сталина. Всё это расширяло границы советской империи, но отнюдь не выражало интересов присоединяемых к ней народов. После смерти Сталина ряд волнений в странах «народной демократии», беспощадно подавленных. Не случайно, как только появилась возможность после 90-х гг. обрести подлинную самостоятельность ни одна из стран бывшего «Варшавского договора» не осталась в числе друзей СССР – России. Более того, многие стали членами НАТО.

 

   Сразу же началось мародерство, начиная от мародерства рядовых солдат (появился специальный приказ, разрешающий посылки определенного веса, в 5 и в 10 кг. – прямое поощрение мародерства). Начальники покрупнее, генералы, командующие армиями и фронтами, вывозили награбленное целыми машинами, а иногда и эшелонами (упоминалось имя Жукова). Наконец, мародерство государства: от крупных предприятий (например, оборудования заводов Цейса, основательно пополнившего цеха ленинградского ГОМЗа – оптико-механического завода в Ленинграде) до произведений искусства (сокровища Дрезденской галереи, вероятно, стоили не менее, чем янтарная комната, похищенная фашистами, да и в подобных случаях потери денежной стоимостью не измеряются). Напомню о коллекции Виктора Балдина, вопрос о которой всплыл сравнительно недавно. Капитан артиллерии, архитектор по профессии обнаружил коллекцию произведений живописи весной 45 г. в подвале одного графского имения вблизи Берлина. Солдаты по рисункам ходили, их растаскивали, жгли. Балдин на самом деле спас коллекцию от гибели. Тем более, что командование, к которому обратился Балдин, ничего не предприняло, а начальник политотдела бригады полковник Булгаков вынес какие-то картины, вряд ли самые малоценные дальнейшей судьбе их не говорится). Балдин составил реестр спасенной им коллекции. Она состояла из 362 рисунков и 2-х картин, видных мастеров, из фондов музея в Бремене. В 47 г. коллекция была передана в Музей архитектуры в Москве, где хранилась тайно до 91 г. В более поздние годы Балдин неоднократно обращался к Брежневу, Суслову, Лигачеву, Горбачеву, Ельцину с просьбой возвратить ГДР или ФРГ при встрече на высшем уровне спасенную им коллекцию. Весной 91 г. коллекцию рассекретили и в 93 г. приняли решение передать ее в Германию. А до этого в Музее архитектуры устроили выставку картин и рисунков. К этому времени Балдин умер. Возвращение картин мотивировалось как выполнение его воли. На выставке демонстрировались письма Балдина руководителям государства на эту тему. Изъято было лишь одно письмо, пожалуй самое раннее и важное, от 25 марта 48 г., письмо Ворошилову, в то время заместителю председателя Совета министров. Из письма видно, что Балдин, сохраняя коллекцию, вывозя ее, вовсе не думал о возвращении коллекции в Германию. Он хотел лишь выставить ее для обозрения, «сделать достоянием государства». Подобные взгляды выражал и академик А.В. Щусев, видный архитектор, один из создателей плана реконструкции Москвы. Он тоже говорил про «значение этой коллекции для государства». И даже тогда, когда стало ясно, что коллекцию нужно будет вернуть, директор Музея архитектуры заявлял, что за возвращение «нужно получить достойную компенсацию». Ее и получили, связав с реконструкцией «янтарной комнаты». Кроме того Эрмитаж отобрал для себя из коллекции 19 рисунков и 1 картину, на 6 миллионов долларов (из них в 4 миллиона оценен набросок Гойя). Всего же коллекция к этому времени стоила 23.5 миллионов долларов. Хороший кусок украли и тайком сохранили. И только сейчас начинают называть происшедшее своим именем, да и то далеко не большинство с этим согласно (см. статью Гр.Заславского «Бременская коллекция – ''достояние'' Советской Республики» 31.03.2003)???

 

 Говорили, и продолжают говорить, в том числе и на самых высоких уровнях, в Государственной думе, что подобные «изъятия» оправданы невосполнимыми потерями, в том числе материальными, которые понес Советский Союз во время войны. Своего рода репарации. Оправдание слабое. Репарации – совсем другое дело, чем грабеж. О них договариваются, отражают в мирном договоре, их не стыдятся, не прячут в тайник, не скрывают. Напомним, что захват сокровищ Дрезденской галереи, нахождение их в СССР многие годы скрывался от советских людей. Лишь незадолго до вынужденного возвращения их в Германию о них стали открыто говорить, а затем и выставили их для обозрения. Любопытно, что граждане СССР – России, в том числе деятели государственных инстанций, и сейчас в большинстве случаев возражают против возвращения похищенного. Дума даже приняла какое-то решение на этот счет. Не буду ставить эпитета, говоря о такой морали. PS. Коллекцию так и не возвратили.

 

 Вспоминаю одну сценку. Весной 45 г. мы с шофером ехали по ночному Бухаресту. Пустынному. Вдали показался одинокий прохожий. Я вышел из машины, чтобы узнать у него дорогу, а он бросился наутек. Лишь позднее до меня дошла причина его испуга. Ночь. Советский солдат. Конечно, хочет ограбить. В лучшем случае.

 

 Массовые изнасилования при вступлении советских войск в Геманию. Можно утверждать, что так поступали и немецкие солдаты, офицеры. Но это тоже плохое оправдание. В Берлине было изнасиловано около 100 тыс. немок, в Германии примерно 2 миллиона, особенно в Восточной Пруссии. Позднее говорили, что немки специально заражают русских военных венерическими болезнями. Количество военных венерических госпиталей пришлось сильно увеличить. Дело обстояло, в основном, иначе: русские солдаты заражали немок, а те, в свой очередь, русских солдат.

 

                     Отдельные детали. Они всплывали весной 2005 г., в связи с подготовкой юбилея. Кое-что прорывалось даже на телевизионный экран. О Втором фронте. Разговоры о том, что союзники намеренно затягивают его открытие стали тривиальными. Кое-что проясняет здесь телефильм «Десять дней перед днем Д» (на «Discovery»). В нем говорится о том, что канадские части в 42 г. пытались высадиться на французском побережье, в Дьепе. Десант оказался неудачным, большинство его участников погибло, в живых осталось только 2 тыс. человек. После такой неудачи повторять подобную попытку было рискованно. Требовалась самая серьезная подготовка. Условно время высадки именовалось  «днем Д». Им оказалось 6 июня 44 г. До конца войны оставался еще целый год, упорных боев, серьезных потерь (дело обстояло не так, как с Советским Союзом, вступившим в войну с Японией перед ее поражением). В фильме «Десять дней…» буквально по часам прослеживается каждый день перед высадкой. Главной задачей стало сохранение тайны высадки, в каком месте и когда она будет. Не там, где ожидали немцы, не в самой узкой части пролива, а в Нормандии, во время отлива не прилива). Всё продумывалось до деталей. Очень важной оказалась и погода. От верного прогноза ее многое зависело. Шторм или нелетная условия могли всё сорвать. Два синоптика, английский и американский, хорошей погоды не обещали. Неожиданно появился благоприятный прогноз, на 36 часов. Эйзенхауэр до этого на сутки отложил высадку. Далее откладывать было нельзя. Успешно проводилась дезинформация германского командования двойным агентом. Командующий немецкой обороной генерал Роммель, считая, что в ближайшие дни высадки не будет, уехал в Германию на 50-летний юбилей жены. Высадка началась неожиданно. Но все же жертв оказалось довольно много, около 10 тыс. человек.

 

  К лету 44 г., особенно после открытия Второго фронта, становится ясно, что Германия проиграла войну. Советское правительство совершает ряд действий, которые должны обеспечить в освобожденных от фашизма странах создание нужного СССР режима, приход власти зависимых государственных деятелей. Прежде всего – стремление захватить под свой контроль возможно большую территорию. Но в отдельных случаях происходит намеренная задержка наступления. Так получилось в Польше. После ее оккупации в 39 г. фашистскими и советскими войсками за ее пределами создается два правительства: одно в Лондоне – правительство в изгнании во главе с Миколайчиком; другое в СССР, возглавляемое Берутом. Правительство в Лондоне враждебно Советскому Союзу были основания для такой враждебности). Оно даже собиралось отправить воинскую часть для поддержки финнов во время финско-советской войны. Правительство Берута полностью зависит от советских властей, по сути – марионеточное. И вот, когда летом 45 г. советские войска вплотную подошли к Варшаве, заняли пригород ее Прагу, в столице Польши вспыхнуло восстание. Восставшие ориентировались на помощь советских войск и в то же время на польское правительство в изгнании в Лондоне. Но такое положение совершенно не соответствовало намерениям Советского Союза. И наступление было приостановлено. На несколько месяцев, с лета-осени 44 г. по 14 января 45 г. Немецкие воинские части получили возможность подавить восстание. Погибло 17 тыс. его участников, около 180 тыс. мирного населения. Советские власти объясняли приостановку наступления различными техническими причинами. Но было ясно, что дело не в таких причинах. Всё это любви к Советскому Союзу не прибавило. И многие поляки приняли участие в сопротивлении новому режиму. Но силы были слишком не равны и сопротивление оказалось сломлено (См. фильмы А. Вайды «Канал», «Пепел и алмаз»).

 

  Подобная приостановка наступления произошла в конце августа – начале сентября 44 г. во время словацкого национального восстания. Снова огромное количество жертв. Но самое, пожалуй, мифологизированное изложение событий, связанных с окончанием войны, относится к освобождению столицы Чехословакии Праги. По официальной версии, советские войска, чтобы спасти ее от разрушения, сделали молниеносный бросок (около 80 км.; проверить!?) и очистили город от фашистов. Эта версия не вполне соответствует действительности. Уточнение происходившего, пожалуй, следует начать с записки отделов ЦК КПСС (пропаганды и административных органов) от 15 мая 1970 г. «Об ошибочной публикации в еженедельнике ''Неделя''». В записке сообщается, что в N 19 1970 г. в «Неделе» опубликована статья генерала Д.Д. Лелюшенко о действиях советских войск в Пражской наступательной операции 1945 года. В статье приведено письмо Эйзенхауэра начальнику генерального штаба Советской Армии от 4 мая 1945 г. В письме идет речь «о намерении американского командования организовать наступление своих войск в Чехословакии…». Сообщается, что Советское Верховное командование «с этим не согласилось <…>Американским войскам пришлось приостановить наступление в глубь Чехословакии». Ошибку еженедельника авторы записки видят в том, что он напечатал письмо Эйзенхауэра  «без объяснений политических мотивов решения американского командования и не подчеркнув интернационалистической позиции Советского Верховного командования». Т.е. американцы исходили из своекорыстных интересов, а советское командование выполняло свой «интернациональный долг». Сколько раз мы слышали об этом «интернациональном долге» при оправдании самых агрессивных действий Советского Союза!? — ПР. Да и вообще, по мнению авторов записки, «было нецелесообразно <…> затрагивать сложный вопрос о взаимоотношениях советского и американского командования в Пражской наступательной операции». В итоге редакциям центральных газет «рекомендовано материалы, касающиеся событий второй мировой войны, при необходимости, согласовывать с Главным политуправлением СА и ВМФ» (Совeтской армии и военно-морского флота- ПР) (Бох194-95). Вопрос и на самом деле был сложным и скользким. Лелюшенко был известным военачальником, с 55 г. он имел звание генерала армии, дважды герой Советского Союза. Он командовал 4 танковой армией, вступившей в Прагу, прекрасно знал все обстоятельства её освобождения. И всё же даже ему, видимо, досталось за публикацию, расходящуюся с официальной версией, вызвавшую недовольство начальства.

 

    Вернемся к весне 1945 года. В апреле немцы объявили Прагу открытым городом. Германских войск было в ней не много, но там находилось большое количество лазаретов с ранеными немцами. Кроме того, Прага, Чехословакия давали возможность вывести войска для капитуляции на Запад, в американскую зону.. Советский Союз в начале мая создал в Праге около двадцати диверсионных групп, объявленных отрядами чехословацкого сопротивления (почему-то все командиры их были с русскими фамилиями). 5 мая эти группы совершили ряд диверсий, нападений на немецкие лазареты. На подавление сопротивления немцы бросили на Прагу несколько (три?) дивизий. Праге пришлось бы плохо. Но германские войска натолкнулись на ожесточенное сопротивление Первой дивизии РОА (русской освободительной армии, возглавляемой Власовым). Бои идут 6 – 7 мая. Попутно власовцы ведут переговоры об амнистии. Их предложения не приняты и  8-го они уходят из города. Но и немцы в него не вступают. Им не до Праги: они торопятся на Запад. 9-го мая, уже после подписанной Германией капитуляции, советские войска  (Первого украинского фронта, под командованием Конева) входят в Прагу, почти не встречая сопротивления (5 мая 2005 г. Второй телеканал. Передача «Прага – 45, Последнее сражение с рейхом»)

 

 Фашистская Германия разгромлена и капитулировала. Враги повержены. А в конце 45 - начале 46 гг. состоялся Большой Нюренбергский процесс над главными военными преступников. Их судил Международный Военный Трибунал. Четыре главных обвинителя и четыре судьи от четырех основных стран- союзников: СССР, США, Англии и Франции. Позднее, в 1946–49 гг. американцы провели 12 второстепенных процессов, связанных с проблемами проведения холокоста. О Холокосте говорилось во вступительных словах генеральных прокуроров от США и Англии. От СССР генеральным прокурором выступал Р.А. Руденко – генеральный прокурор Советского Союза.Судья от СССР – Т. Никитченко, заместитель председателя Верховного суда СССР. Эту должность Никитченко занимал и до и после Нюренбергского процесса. В августе 36 г. он был судьей на процессе Зиновьева и Каменева. Именно он председательствовал на вступительном торжественном заседании, открывающем Нюренбергский процесс. Он же объяснил советскую позицию: «весь смысл состоит в том, чтобы обеспечить быстрое и справедливое наказание за преступления». Главный американский обвинитель сказал примерно то же: Трибунал «является продолжением войны стран союзников» против Германии. Этим по существу подчеркивалось главенство политических, а не юридических задач процесса. А ведь война была уже окончена. Далеко не всё шло гладко. Обвиняемые, их адвокаты отчаянно сопротивлялись. Особенно Геринг – главный из подсудимых. Они утверждали, что не нарушали законов своей страны, своего времени, что действовали по приказу, что они – крупные государственные деятели и история оценит это. Задают вопрос: почему не судят японских военных преступников? О советских подробно не говорят, но подразумевают. Суд лишает обвиняемых слова, отводит их доказательства. Большое впечатление произвел показанный на суде советский фильм о фашистских зверствах (сильный ход обвинения). Он во многом стал кульминацией процесса. Перечисляя обвинения, выдвинутые против обвиняемых, советские представители подняли вопрос об убийствах поляков в Катыне. Для доказательства, что убивали именно немцы приводился характер выстрелов: полякам в Катыне стреляли в затылок, а сотрудники советских «карательных органов», по утверждению советской стороны, расстреливали иначе, сзади в голову. Даже чертеж головы изготовлен, на котором отмечено направление выстрелов немецких и советских карателей. Немцы пытались возражать, но трибунал принял советскую версию, тем более, что она в свое время была утверждена международной следственной комиссией.

 

   Адвокаты обвиняемых пытались предъявить текст секретного приложения к пакту Молотова-Риббентропа. Советские представители назвали его фальшивкой. Так и настаивали на этом до 92 г., да и ныне не любят вспоминать. Процесс длился долго. Интерес к нему начал остывать. Некоторое оживление внесла речь Черчилля в Фултоне (46), истолкованная как начало «холодной войны». У подсудимых появилась надежда на раскол среди союзников, что могло сказаться на участи обвиняемых. Но такие надежды не оправдались. Трибунал завершил свою работу, приговорив всех обвиняемых к смертной казни через повешенье. Приговор приведен в исполнение (только Герингу кто-то  сумел передать яд). Все казненные вполне заслуживали такого конца. Но на скамье подсудимых должны бы оказаться и другие преступники: нести ответственность и за Катынь, и за ГУЛАГ, о котором тогда мало кому известно и который не отличался от немецких концентрационных лагерей, и за многое-многое другое. Но трибунал судил только военных преступников гитлеровской Германии, а Советский Союз оказался в числе победителей, судивших, а не судимых, и мог торжествовать (второй телеканал. 6-го или 1-го мая 2005 г. «Нюренберг. Последняя схватка“). PS. Через много лет режиссер Анджей Вайда сделал о событиях, связанных с польскими пленными, давно задуманный фильм Катынь, который не мог снять ранее, по разным причинам. Оказалось, что отец Вайды погиб в советском плену, хотя и не в расстрелах Катыни. Точных сведений об его расстреле не было, и мать долгое время надеялась на его возвращение, что, по словам Вайды, было еще более мучительно, чем точное известие о гибели. В марте 08 г. режиссер привозил Катынь в Россию, давал интервью на радио Эхо Москвы, защищался от нападок, обвинений в антирусской направленности, доказывал, что Катынь антисталинский, а не антисоветский фильм;   Катынь» демонстрировали на полуоткрытых просмотрах, но так и не выпустили на широкий экран, споры о ней идут до настоящего времени -  ПР. 29.08.08.

 

  Кратко об объективности Нюренбергского процесса и о речи Черчилля в Фултоне.

 

  Сперва о процессе. Уже во время его проведения даже многие видные деятели западных союзников отмечали, что он «был организован не для отправления беспристрастного правосудия, а для политических целей». Ряд американских судей критиковали его. Сенатор-республиканец Тафт утверждал: «Суд победителей над побежденными не может быть беспристрастным»; о том, что было принято советское представление о цели суда «как политики государства, а не правосудия», что другие страны за свои преступления не были привлечены к ответственности. Это приводило к тому, что все доводы обвиняемых (иногда справедливые) отвергались, а все доказательства советской стороны принимались на веру.

 

   О речи в Фултоне. Большинство советских людей знало лишь то, что Черчилль – поджигатель войны, не ведая даже, где находится этот Фултон и о чем говорил Черчилль. Тот произнес свою речь 5 марта 46 г. в США, в штате Миссури, в Вестминстерском колледже, присвоившем ему ученую степень. В речи говорилось о стратегической концепции, которую следует «провозгласить сегодня». По словам Черчилля, чтобы обеспечить будущее, нужно оградить людей «от двух гигантских мародеров, войны и тирании»; люди должны иметь право свободы выбора, свободы слова и мыслей. О необходимости сотрудничества, создания сообщества мирных людей..

 

     Говорит Черчилль и о восторге, вызываемом подвигами русских, об уважении к ним «и к моему боевому товарищу, маршалу Сталину», о понимании потребности России в безопасности ее западных границ. Он признает и приветствует право СССР занимать его законное место среди ведущих стран мира. Но речь идет и о другом. О том, что есть страны, даже очень мощные,  «где власть государства осуществляется без ограничений или диктаторами или компактными олигархиями…». Сперва в речи Советский Союз не называется, но понятно, что имеется в виду он. Говорится о «железном занавесе», о странах, находящихся по другую сторону его, подчиненных влиянию Москвы.. Черчилль не верит, что советская Россия хочет войны, но считает нужным делать всё, чтобы предотвратить ее возможность: трудности и опасности не исчезнут, если закрывать глаза на них; и нет ничего, что восхищало бы Советский союз более, чем сила, и уважалось меньше, чем слабость, особенно военная слабость. Поэтому Черчилль предлагает создать при ООН, не откладывая этого дела, Международные вооруженные силы, выделяемые всеми странами. Идея отнюдь не реакционная, осуществленная позднее в создании НАТО, особенно в свете того, что Сталин начал готовить новую войну.

 

   Как уже упоминалось, Сталин был недоволен итогами войны. Со своей точки зрения, он был прав: не удалось добиться осуществления плана завоевания всей Европы. Не отказавшись от плана, он стал готовиться к войне. Но публично имитировал радость по поводу Великой исторической победы. 24 июня 45 г. в Москве состоялся Пaрад Победы в Великой Отечественной войне. Он проведен с размахом. В нем приняли участие около 40 тыс. человек. Командовал парадом Рокоссовский, принимал его Жуков – наиболее популярные маршалы. На белых конях последний раз маршалы выезжают на конях; ранее даже в песнях присутствовали кони: «на кремлевской башне десять бьет. Выезжает маршал из ворот, Выезжает маршал на коне…»). На кремлевской трибуне Сталин, его сподвижники. Знаменосцы несут знамена поверженного врага, красивым броском швыряют их под ноги идущим. Эффектное зрелище. Парад Победы остался на долгие годы первым и последним. Сталин, недовольный итогами войны, отменил его. Возобновлен он был лишь в 65 г., уже при Брежневе.

 

 Итак, война окончена. Дорогой ценой. Всего в зону войны вовлечены 61 государство, около 80% населения мира. И все таки германский фашизм побежден. Казалось бы в таких условиях можно расслабиться, смягчить цензуру. Многие писатели, деятели культуры, интеллигенция надеялись на это (см. в предыдущей главе беседу представителя НКВД с Зощенко). Ничего подобного. Никакого облегчения нет. Проводится прежняя потика лжи, обуздания, регламентации. Хотя и с некоторой паузой.

 

        Один из документов послевоенного времени, касающийся цензуры, –  Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну». Он принят 9 июня 47 г., но готовился ранее. Из названия исчезает только слово «военная» (война-то окончилась, объяснять ею репрессии стало как-то  неудобно- ПР). Сами же репрессии не только сохраняются, но и становятся жестче. Разглашение государственной тайны квалифицируется как измена Родине и шпионаж, карается заключением сроком от 8 до 12 лет исправительно-трудовых лагерей. За разглашение тайны военнослужащими дается от 10 до 20 лет. Если нельзя квалифицировать их проступки как измену и шпионаж – от 5 до 10 лет (Бох 93).

 

      Продолжается и лживая демагогия. 6 сентября 46 г. Совет Министров СССР и ЦК приняли решение о повышении пайковых цен. Видно, что оно вызвало недовольство. Решили его скорректировать, почти не меняя сущности. 16 сентября 46 г. управление Пропаганды и агитации ЦК КПСС рассылает по всем первичным партийным организациям .е. с очень широким кругом адресатов -ПР) инструктивное письмо-разъяснение в связи с опубликованным в тот же день решением Совета Министров об изменении цен на продукты питания и повышении зарплаты (цены «изменены», не говорится, в какую сторону, а вот зарплата «повышена» — ПР). Письмо построено в форме вопросов и предписываемых ответов на них (всего 15). Даны указания провести на предприятиях и в учреждениях собрания рабочих и служащих; «На собрания выделять подготовленных докладчиков». Все ответы построены так, что они должны успокоить население. Вроде бы ничего серьезного не происходит: дополнительные расходы в больницах, детских учреждениях, в санаториях и домах отдыха будут частично отнесены на счет государства; повышение цен на картофель и овощи «не предполагается»; цены на водочную продукцию и табак «повышены не будут»; зарплата несколько повысится; нормы выработки «не меняются», хотя «на ряде предприятий повышение устаревших и отсталых норм выработки должно продолжаться в установленном порядке»; плату за коммунально-бытовые услуги «повышать не предполагается» и т.п. Образец крючкотворства и лжи. С продуманными до деталей формулировками, маскирующими сущность дела. А за такими успокоительными разъяснениями прятались решения, серьёзно ухудшающие материальное положение трудящихся. Конечно, все прекрасно понимали, что происходит, но все же правительство считало необходимым подсластить горькую пилюлю. Между прочим сообщалось, что цены на продукты будут новыми, а оплата их колхозам, сдающих продукты в счет обязательных государственных поставок, повышаться не будет; не полученные по карточкам продукты будут продаваться по новым ценам, как и продукты из подсобных хозяйств; пособие по многодетности «увеличено не будет» и пр. (Бох 90-3). Позднее цены неоднократно втихомолку повышались, но об этом не сообщалось, зато громогласно, как о большом достижении, провозглашалось регулярно о самых малейших понижениях (на соль, на спички и пр.).

 

  Запрещается печатные материалы, способные возбудить какие-либо ненужные мысли и вопросы (даже весьма благонамеренные сообщения о событиях, которые, по мнению властей, лучше не затрагивать). Так, в 44 г. Госполитиздатом, на русском и польском языках, опубликовано «Сообщение специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров», выдержанное, естественно, в сугубо-официальных тонах (расстреливали дескать немцы-фашисты). 21 августа 45 г. начальник Главлита распорядился изъять эту книгу из книготорговой сети и библиотек общественного пользования. От греха подальше. (Бох506). 8 марта 46 г. секретный приказ Главлита библиотеке им. Ленина: перевести в спецхран все каталоги и книги о Чечено-Ингушской, Крымско-Татарской, Карачаево-Балкарской и Калмыцкой АССР .е. о репрессированных народностях) (Бох 506). Придирались к любым мелочам. 22 июня 45 г. Главлит сообщает в МГБ о выпуске в Германии плаката «с политически вредными искажениями»: 1) на медали «За победу над Германией» маршальская звезда у Сталина изображена шестиконечной, 2) в обрамлении рисунка дано 15 красных знамен, а не 16 (не по количеству союзных республик). Из письма видно, что «виновные“ перепугались», пытались скрыть имена художника, редактора и директора издательства. Но не тут-то было. Их разыскали и наказали. Тем не менее автор письма считает, что дело «заслуживает внимания министерства Государственной Безопасности» (Бох507).

 

      Власти смертельно боятся проникновения «тлетворной» западной идеологии, даже в тех случаях, когда речь идет об ученых с мировым именем. В 50-м году запрещена книга «Альберт Эйнштейн – философ-ученый», изданная в 49 г. в США. «Книга закрыта на следующих основаниях»: в предисловии редактор рекомендует изучать труды «современных реакционных философов» .Дюи, Г.Сантаяна, Б.Расел и др.); он называет великими мыслителями   «таких мракобесов» как Рассел, Дюи; автор одной из статей утверждает, что Ленин боялся проникновения теории Эйнштейна в среду русских ученых; излагаются мысли Эйнштейна, который считает, что миру угрожает катастрофа и единственное спасение от нее – организация интеллектуальных и духовных сил мира в одну моральную силу, как бы «Мировое правительство», наднациональная сила защиты от агрессии; Эйнштейн призывает принять активное участие в экономическом и культурном строительстве Израиля, верит в сионизм. Всё это является «достаточным основанием для цензорского вмешательства». Имеется также отзыв цензора на произведения самого Эйнштейна, более подробный, с мотивировкой причин необходимости направления этих произведений в спецхран (Бох526,631).

 

          В послевоенные годы происходит ряд изменений, касающихся Главлита. Уточнялись его функции, росло значение, менялась структура. К 47 г. она была следующая: во главе – начальник Главлита, он же Уполномоченный Совета Министров по охране военных и государственных тайн в печати. Его заместители по общим вопросам, по вопросам информации иностранных корреспондентов, по местным органам цензуры, по кадрам. 7 отделов: 1. – Военный, состоящий из кадровых офицеров. 2. Контроль над иностранной цензурой, поступающей в СССР 3. Контроль за информацией иностранных корреспондентов из СССР за границу. 4.Предварительный цензорский надзор над выпуском книг и журналов центральных издательств. 5.Последующий контроль над издающимися на периферии произведениями печати и руководство местными органами цензуры. 6.Предварительный контроль центральных газет, центрального радиовещания, материалов ТАСС и Совинформбюро они контролировались!- ПР). 7. Проблемы изъятия политически вредной литературы, контроль за исполнением типографиями «Правил производства и выпуска в свет произведений печати» и контроль вывоза советской литературы за границу. В 47 г. в центральном аппарате Главлита числилось 233 человека, во Всесоюзной Книжной Палате – 350 человек, на периферии 2120 штатных работников и 3750 совместителей. Таким образом, после войны огромный, громоздкий, всеохватывающий аппарат сохраняется, совсем не уменьшается, даже увеличивается. Такой громоздкий огромный динозавр.

 

         Всё по-прежнему, как и в довоенные времена, регламентировано, к чему вроде бы и привыкли. Регламентация касалась всего, в первую очередь периодической печати. Только корреспонденты влиятельных зарубежных газет иногда как-то  пытались протестовать против этого. 14 мая 47 г. письмо ассоциации англо-американских корреспондентов Сталину: в беседе с Гарольдом Стассеном Вы привели сообщения иностранных корреспондентов, в которых содержалась клевета на действия советского правительства, обосновывая этим необходимость цензуры сообщений из Советского Союза; но приведенные сообщения даны вовсе не корреспондентами, находящимися в СССР, написаны в Лондоне, корреспондентами, не бывавшими в Советском Союзе; ясно, что советская цензура не может не пропустить таких сообщений; но она вредит авторитету корреспондентов, действительно работающих в СССР; эти корреспонденты могли бы опровергнуть клеветнические сообщения, которые появляются в заграничной прессе – серьезный аргумент в пользу отмены цензуры. Корреспонденты обращали внимание и на то, что ни в США, ни в Великобритании работники печати не ставятся в такие ограничительные условия, в которых они работают в Москве. Под обращением стоят подписи 13 корреспондентов самых влиятельных газет и агентств (Бох 512). На такой «крючок» советские власти, естественно, не попались. Никакой реакции на письмо не было. Оно осталось гласом вопиющего в пустыне.

 

  Всё, сказанное выше, к художественной литературе, к искусству имело лишь косвенное отношение. В первое время после войны в обуздании их наступило некоторое затишье, хотя и весьма относительное. Руководство этой сферой помнило свое место, необходимость обо всем просить разрешение у партийного начальства. Выяснялись разные организационные вопросы цензуры над литературой и искусством. Один из них, всё время обсуждавшийся и корректировавшийся, – вопрос о разграничении функций контроля над художественным репертуаром и произведениями искусства, между Главлитом, Главреперткомом и Главискусством. Была возможность после запрещения в одной инстанции искать поддержку в другой, что беспокоило главного начальника – Агитпроп ЦК. Устраивались показательные проверки, проводились слушания, выпускались постановления. Но дело не менялись к лучшему. В связи с этим 30 октября 46 г. письмо Председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР М.Храпченко Начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК Г.Ф.Александрову: о дублировании контроля над скульптурой и живописью, художественными выставками и музеями. Храпченко предлагает следующее разграничение: Главреперткому поручить контроль за художественными выставками и музеями, рассмотрение и утверждение образцов, моделей и эталонов скульптурных и живописных произведений, предназначенных для массового копирования; он же должен контролировать качество массовой живописи и скульптуры. Главлиту поручен контроль над печатной продукцией изобразительного искусства (репродукции, плакаты, графические издания, «Окна ТАСС» и др.). Но неразбериха продолжалась. 28 августа 51 г.: Постановление Совета Министров СССР: цензура произведений искусства возлагалась на Главлит, а идейно-художественный контроль за репертуаром театров, музыкальных коллективов, цирков и концертных исполнителей, работа с авторами – на Комитет по делам искусств. Давалась подробная роспись, что, где, как, кто должны контролировать (42-3). Всё это любопытно не само по себе, а как пример мелочной регламентации, попыток всё контролировать и споров о том, как этот контроль осуществлять.

 

   Одним из первых конкретных послевоенных литературных гонений и продолжением придирок к «женской теме» (Кетлинская, Инбер) является письмо от  24 декабя 45 г. руководителя отдела Культуры ЦК Д.А.Поликарпова в редколлегию журнала «Знамя». Поликарпов пишет о том, что он ознакомился с рукописью повести В.Пановой «Спутники» и считает произведение ошибочным, извращающим действительную картину быта и семейной жизни советских людей; персонажи – мелкие люди, запутавшиеся в неурядицах, убогие в духовном отношении. Поликарпов категорически возражает против печатанья «Спутников»: публиковать произведение в таком виде было бы грубой ошибкой. Он настаивает на проведении специального заседания редколлегии с участием автора и чтением его заявления чем? о признании ошибок? — ПР).

 

  Новое письмо Тарасенкова Маленкову. 19 марта 46 г. С развернутой жалобой на Поликарпова (предыдущее письмо с жалобой на него отправлено Тарасенковым Жданову весной 45 г., еще до окончания войны. См. пятую главу). В письме идет речь об отношении Поликарпова к дневникам Инбер, к повести Пановой (Всё же Еголин и Иовчук, после письма Тарасенкова в ЦК, разрешили печатать повесть Инбер.) Поликарпов продолжал настаивать на своем запрещении. Возникла скандальная ситуация. Тарасенкова «прорвало». Он был прав. А, может быть, почувствовал и непрочность положения Поликарпова. Как бы то ни было, 3 апреля 46 г. Поликарпов был все же снят с поста оргсекретаря ССП. Политбюро ЦК утвердило это решение 9 апреля.

 

          Обстановка вроде бы стала спокойнее. Как бы подтверждались надежды интеллигенции, писателей на то, что после победы возврат к прежним идеологическим погромам невозможен. Начали забываться события 43 — 44 гг. В 46 г. отменено постановление Секретариата ЦК «О контроле над литературно-художественными журналами». Снятие с поста Поликарпова также осмысливалось как усиление либеральных тенденций, ослабление идеологического контроля.

 

  На самом деле это было лишь затишьем перед бурей. Временная пауза отнюдь не означала, что власти «осознали» вред гонений на литературу, что меняется цензурная политика. Менялась не она, а люди, да и то отдельные люди иногда и объекты преследований). В действительности события разворачивались совсем не в либеральном направлении, и самому Зощенко, в какой-то степени питавшему радужные надежды, суждено было стать одним из центральных персонажей развернувшейся цензурной бури.

 

           К концу войны имен и произведений, – и старых, и новых, – достойных осуждения в специальном партийном постановлении, было более чем достаточно. Но судьбы главных жертв будущей идеологической компании, Зощенко и Ахматовой, складывались довольно благополучно. В 42 г. «Правда» опубликовала стихотворение Ахматовой «Мужество». В 43 г. в Ташкенте издан сборник Ахматовой «Избранное. Стихи». Имя Ахматовой ни разу не упоминалось среди тех, кто подвергался «проработке» в 43-44 гг. Стихи Ахматовой напечатаны в 4 номере журнала «Знамя» за 44 г. В плане Гослитиздата, утвержденном Оргбюро ЦК летом 45 г., числился ее сборник «Стихи.1909 – 1945», объемом в 6 печатных листов, тиражом в 10 тыс. экз. (наряду со сборниками А.Толстого, Шолохова, Тихонова, Пастернака, Бедного, Есенина и др.). В марте 46 г. в издательстве «Правда» подписана к печати ее новая книга «Избранные стихи. 1910 – 1946», которую предполагалось выпустить тиражом в 100 тыс. экземпляров (выпуск запрещен сразу после Постановления в августе 46 г.).

 

         Казалось, успокоилось и с Зощенко. Прежние его передряги не сказались на его положение в писательской организации. Отстраненный в 43 г. от работы в «Крокодиле», в конце 44 г. он снова начал там публиковаться. По- прежнему член правления ССП и его Ленинградского отделения. Печатает в разных изданиях свои произведения. Решил оставить сатиру (от греха подальше), заняться «созданием положительных типов». Цикл рассказов о войне. Приступил к работе над большой книгой о партизанах, но она не писалась. Создание комедий. Две из них для ленинградских театров: «Парусиновый портфель» и «Очень приятно» (третья, «Пусть неудачник плачет», не принята к постановке и не опубликована). Рассказы для детей и фельетоны. В 45 г. пять произведений Зощенко напечатаны в «Известиях». Его рассказы публикуются в журналах «Ленинград», «Звезда», в газете «Комсомольская правда». В апреле 46 г. он награжден медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной Войны» (ее давали массово, но не «крамольным» писателям). 6 июня 46 г. в «Ленинградской правде» опубликована положительная статья Ю.Германа о Зощенко  (позднее о ней в постановлении сказано: «подозрительно хваленая» — т.е. хвалебная -ПР). В конце июня 46 г., в сдвоенном номере (5-6) журнала «Звезда», напечатаны  «Приключения обезьяны».

 

         Следует отметить: Ленинградские журналы, ставшие главным объектом травли, не входили до 46 г. в число основных (московских) изданий, которые обычно «прорабатывали» (хотя «Звезду» иногда мимоходом и упоминали).  «Первая ласточка» появилась весной 46 г. До этого, 3 августа 45 г., Еголин подает Маленкову обширный донос на литературу (Литфр161-71Или Очерк?). В начале его, как положено, половину страницы занимают похвалы. Остальное – резкая беспощадная ругань, с называнием конкретных имен, с примерами, цитатами. Отклик начальства последовал не сразу. Но 13 апреля 46 г. на заседании Политбюро ЦК под председательством Сталина, вероятно с подачи Еголина Маленкову, а Маленкова Сталину, было решено: «Поручить тт. Жданову и Александрову представить предложения о мероприятиях по значительному улучшению руководства агитработой и по улучшению аппарата Управления пропаганды ЦК ВКП ). Стенограмма заседания Политбюро от 13 апреля не известна. Но ориентируясь на это заседание, в свете установок Сталина, Жданов говорит 18 апреля 46 г. на совещании по вопросам пропаганды и агитации о новых методах руководства культурой. Речь идет о необходимости значительного укрепления партийного руководства различными областями идеологии, „ибо совершенно очевидно, самотеком этих недостатков не исправишь, и указания товарища Сталина исходят из того, что лечение недостатков работы на идеологическом фронте должно идти отсюда… из аппарата ЦK“.

 

 С отчетом о проделанной работе на совещании выступил начальник отдела художественной литературы Г.И.Владыкин, назначенный на этот пост за три месяца до того. В это время в ССП на учете состояло 2760 писателей. В то же время, по словам Владыкина, „хороших и крупных, значительных произведений у нас, к сожалению, довольно мало… в литературно-художественных журналах довольно часто печатаются серые, малохудожественные произведения и больше того – в отдельных произведениях допускаются серьезные идейные ошибки“. Особенно неблагополучно, по Владыкину, обстоит дело с литературной критикой. Итог выступления: „сейчас одним из важных вопросов для нас является вопрос о литературной критике, как поправить это дело“ (стиль подлинника -ПР).

 

          Жданов выступил на совещании еще раз: „Этот вопрос обсуждался при даче указаний .е. когда Сталин дал указания -ПР) товарищем Сталиным по вопросам улучшения работы .е. на заседании Политбюро 13 апреля. Литфр162). Товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам, причем он поставил вопрос насчет того, что наши толстые журналы может быть даже следует уменьшить. Это связано с тем, что мы не можем обеспечить того, чтобы они все велись на должном уровне. Товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов ''Новый мир'', за ним идет снизу „Звезда“. Относительно лучшим или самым лучшим товарищ Сталин считает журнал „Знамя, затем „Октябрь“… Товарищ Сталин указал, что для всех четырех журналов не хватает талантливых произведений, произведений значительных и что это уже показывает, что количество журналов велико у нас, в частности он указывал на целый ряд слабых произведений, указывал на то, что в „Звезде“ напечатана „Дорога времени“, затем „Под стенами Берлина“ Иванова. Товарищ Сталин дал хорошую оценку „За тех, кто в море“. Что касается критики, то товарищ Сталин дал такую оценку, что никакой критики у нас нет… Мы ставили этот вопрос, чтобы в толстых журналах сосредоточить критику, но из этого ничего не вышло, критика у нас не оживилась… Товарищ Сталин поставил вопрос о том, что эту критику мы должны организовать отсюда – из Управления пропаганды, т.е. Управление пропаганды и должно стать ведущим органом, который должен поставить дело литературной критики… ибо товарищ Сталин говорил о том, что нам нужна объективная, независимая от писателя критика, т.е. критика, которую может организовать только Управление пропаганды“ (литфр162). Обратите внимание на косноязычие Жданова, возможно, в какой-то степени отражающее стиль Сталина. Убогость мысли и языка. И это у руководителя идеологией. Но задача поставлена четко: именно руководство партии определяет, что хорошо, что плохо в художественной литературе. Жданов еще не говорит об особом постановлении и о том, что оно нацелено на Ленинград. „Худшим журналом“ назван „Новый мир“, т.е. московское издание. Но ленинградская „Звезда“ названа второй из худших. О журнале «Ленинград“ вообще не упоминается его, и «Звезду» специально не проверяли; о «Ленинграде» до августа 46 г. совсем речь не идет (слишком малозначителен, чтобы обратить на себя внимание). Да и Ахматова с Зощенко не выделены. К тому же они не воспринимаются как ленинградские писатели и печатались там не более, чем в Москве. Указан порядок от худшего к лучшему четырех основных литературно-художественных журналов: «Новый мир», «Звезда», «Октябрь», «Знамя». Три из них – московские, и все неоднократно подвергались прежде резкой партийной критике. Но некоторые детали будущего постановления уже вырисовываются  (сокращение количества журналов). И ясно, что именно Жданову поручено осуществление задачи, поставленной Сталиным. Итак, еще весной 46 г. особой ориентировки на Ленинград как будто не существует.

 

 А потом что-то  произошло. Спешно, буквально за несколько дней, в ЦK подготовлено постановление о ленинградских журналах. 7 августа 46 г. Александров и Еголин посылают Жданову  8-страничную докладную о них: «О неудовлетворительном состоянии журналов „Звезда“ и „Ленинград“» и первый вариант проекта постановления ЦК. В докладной сообщается: За последние два года в этих журналах помещен ряд «идеологически вредных и художественно слабых произведений»; в 45 г. в «Звезде», в основном, печатались исторические романы, далекие от современности; о жизни советского народа опубликовано очень мало; в журнале ощущаются упадочные, ущербные настроения. Называются фамилии А. Ахматовой, И.Садофьева, М.Комиссаровой, для которых характерны «упадочнические, ущербные» настроения; их творчество наполнено «чувством безысходной тоски». В докладной приводится отрывок из стихотворения Ахматовой «Вроде монолога» ( «Мой городок игрушечный сожгли»), которое комментируется так: «Стихотворение… полное пессимизма, разочарования в жизни. Действительность представляется Ахматовой мрачной, зловещей, напоминающей „черный сад“, „осенний пейзаж“. Звуки города воспринимаются поэтессой, как услышанные „с того света“… „чуждые наветы“. Симпатии и привязанность Ахматовой на стороне прошлого».

 

    Далее речь идет о других поэтах, печатаемых в «Звезде»:   «Неправильно характеризуется советский патриотизм в поэме „Всадник“ С.Спасского: в ней уравнивается патриотизм советского гражданина и русского человека в прошлом; кроме того автор идеализирует образ Петра Великого»; в рассказе А.Штейна «Лебединое озеро» его герой –летчик интересуется «не столько авиацией, сколько балетом» (ужасный криминал! -ПР);. в рассказах Д.Острова «Мир» и «Побег» подчеркивается стойкость немецких офицеров и солдат; в пьесе Л.Малюгина  «Старые друзья» (позднее она получила Сталинскую премию- ПР) советская молодежь изображается «идейно обедненной»; в повести. Л.Борисова «Волшебник из Гель-Гью» Грине) проводятся «идеалистические взгляды»; в стихотворении И.Сельвинского «Севастополь» поэт, посетив город после его освобождения, ничего не говорит об его защитниках — героях, а только вспоминает девушку, встреченную им там в дореволюционные годы; в ряде произведений тема Отечественной войны, обороны Ленинграда «изображена безответственно»; «подлинные герои обороны Ленинграда не показаны». В докладной 7 августа идет речь о пародии А.Флита «Мой Некрасов» (на повесть Е. Катерли): «глумление над великим поэтом», о пародии А.Хазина «Возвращение Онегина»: в ней «со злой издевкой и зубоскальством описан быт современного Ленинграда»; цитируются строки из пародии: «В трамвай садится наш Евгений…», которые позднее везде приводились, как пример злобной клеветы на советское общество. Говорится о рассказе Зощенко «Приключения обезьяны», в рубрике «Новинки детской литературы», пересказывается и комментируется содержание рассказа: «Описание похождений обезьяны автору понадобилось только для того, чтобы издевательски подчеркнуть трудности жизни нашего народа в дни войны»; в концовке рассказа, автор высказывает мысль, что обезьяна, приученная вытирать нос платком, чужих вещей не брать, кашу есть ложкой может быть примером для людей;. рассказ – порочное, надуманное произведение; советские люди в нем примитивны, ограничены, оглуплены.

 

 В докладной назывались многие произведения, имена авторов, значительно большее количество, чем позднее вошло в постановление. Было из чего выбрать. И уже в ней делался вывод о необходимости утвердить новый состав редколлегии «Звезды», а существование «Ленинграда» признать нецелесообразным (ориентировка на мнение Сталина). (Очерки. Бабич). Таким образом, вырисовываться направление главного удара, объекты нападения.

 

        Удивительно быстрая реакция на докладную, почти наверняка заранее подготовленная и обговоренная. Докладная датирована 7-м августом, а уже 9-го вопрос вынесен на заседание Оргбюро ЦК, которым руководит Маленков. Именно он готовит и ведет заседание. В нем принимает участие Сталин, Жданов, Булганин, Суслов, Маленков (большинство членов Оргбюро ЦК), члены и кандидаты в члены ЦК, секретарь ЦК ВЛКСМ, ленинградские партийные руководители и писатели, многие другие: литераторы, кинематографисты и пр. Крайне многолюдное заседание. В примечаниях упоминаются 53 участника. В начале заседания Кузнецов и Жданов пытаются приободрить ленинградцев, но потом им приходится менять позицию, присоединиться к обвинителям (Литфр197-215).

 

  Сохранилась стенограмма заседания Оргбюро ЦК «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». 9 августа 46 г. Начало заседания не стенографировалось (видимо, выступление Александрова, который делал доклад, позднее публиковалось как сталинское). Затем начинается стенограмма: вопросы и реплики Сталина Саянову и Лихареву (редакторы «Звезды» и «Ленинграда»). Сталин выступает не резко. Не гневается. Даже подбивает редакторов говорить острее: «говорите позубастее». Но как носитель абсолютной истины. С ним невозможен и намек на несогласие. Лишь попытки оправдаться, что-то  объяснить. А главное – выразить согласие: «теперь это видно», «совершенно справедливо», «Да. Мы совершили ошибку», «Совершенно справедлива была статья в газете „Культура и жизнь“ и даже слишком мягкая». Сталин всё время подает реплики: что перед заграничными писателями ходят на цыпочках; «Вы поощряете этим низкопоклонные чувства, это большой грех»;   «чрезмерное уважение к иностранному вызывает чувство, что мы люди второго сорта». Всё реплики в отеческом тоне поучения школьникам, не гневные, вроде бы доброжелательные.   Иногда вступают Жданов (говорит о том, что печатают много произведений Зощенко), Александров. Лихарев и Прокофьев пытаются как-то   защитить существование журнала «Ленинград», обещают исправиться. Прокофьев говорит о тяжелом положении ленинградских журналов по сравнению со столичными. Диалог между ними и Сталиным, не резкий; Сталин острит. Смех. Прокофьев пытается защищать повесть Борисова «Волшебник из Гель-Гю». Сталин: отчасти с ним соглашается: «Как писатель, Борисов хорошо, изящно пишет, литературным языком владеет» (демонстрирует себя: знатоком! снисходителен — ПР). Но когда Прокофьев пытается защищать публикацию стихов Ахматовой: «не является большим грехом», Сталин реагирует резко: «Анна Ахматова, кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?». Прокофьев называет стихи Ахматовой на актуальную тему, но это Сталина не смягчает: «пусть печатается в другом месте!». Прокофьев говорит, что стихи Ахматовой, отвергнутые «Звездой», печатаются в «Знамени». Сталин отвечает угрозой: «Мы и до „Знамени“ доберемся, доберемся до всех». С особым раздражением Сталин говорит о «Приключениях обезьяны». Не очень ловко. Видно, что не слишком разбирается в сути вопроса. Спрашивает, почему поместили в «Звезде», а не в детском журнале: «Это же пустяковый рассказ… Это же пустейшая штука, ни уму, ни сердцу ничего не дающая. Какой-то базарный, балаганный анекдот. Непонятно, почему безусловно хороший журнал предоставил свои страницы для печатания пустяковой балаганной штуки?». Но и здесь не свиреп. Называет «Звезду» хорошим журналом. Без серьезных обвинений.

 

  Во время обсуждения Сталин ошибается, задавая вопрос; почему не напечатаны «Приключения обезьяны» в детском журнале? На самом деле, они так и были напечатаны, в «Мурзилке» (№  12 за 45). Позднее жена Зощенко в письме к Сталину утверждала, что перепечатка сделана без ведома автора, по почину Прокофьева и Саянова. Исследователи .Долинский) категорично отвергают факт прямой перепечатки из «Мурзилки». Вообще непонятно, почему рассказу придали такое значение. Александров, принимая писателей утром 9 августа 46 г., перед заседанием Оргбюро, заявил, что  «чашу весов переполнил рассказ „Приключения обезьяны““. Жданов позднее, в докладе, утверждал, что рассказ – “ наиболее яркое выражение всего того отрицательного, что есть в творчестве Зощенко». А ведь рассказ, до появления в «Звезде», печатался неоднократно. Сперва в «Мурзилке». Затем в начале 46 г. в книге Зощенко «Фельетоны, рассказы, повести». Затем в «Избранных произведениях» (вышли в июле), примерно тогда же в сборнике рассказов в библиотеке «Огонька». И никто не увидел в рассказе ничего крамольного, и вообще мало кто обратил на рассказ внимание. Поэтому Саянов, желая помочь Зощенко, привлечь интерес к «Приключениям обезьяны», решил опубликовать его в «Звезде» под рубрикой «Новинки детской литературы», как безопасный, уже апробированный.

 

 Всё происходящее может подкреплять версию: инициатором постановления был, конечно, Сталин, а вот конкретный объект нападения определен кем-то  другим, с кем он согласился; не исключено, что Маленковым, на имя которого подана записка Еголина 3 августа, которая запустила механизм подготовки постановления. Не исключено, что записка инспирирована Маленковым. Следует, правда, помнить, что к Ленинграду Сталин вообще относился довольно враждебно.

 

     Что же произошло к моменту обсуждения ленинградских журналов на Оргбюро ЦК 9 августа? И почему обсуждались именно они. Попытаемся восстановить ситуацию: репрессии второй половины 40-х годов, видимо, задуманы Сталиным, считавшим, что писатели, деятели искусства за время войны «распустились» и их необходимо «подтянуть». Но конкретно объект репрессий не намечался. Об этом свидетельствует и поведение Сталина во время обсуждения, не слишком агрессивное. Удар по ленинградским журналам не был предсказуемым. Более вероятными казались репрессии против изданий столичных. Именно они наиболее часто подвергались нападкам властей. «Звезда» иногда еще подвергалась критике, в числе других, столичных, журналов, в первую очередь «Нового мира», «Ленинград» же вообще не упоминался; и вдруг… все внимание обращено на ленинградские издания.

 

  Для того, чтобы понять это, необходимо выйти за рамки литературы, остановиться на политической ситуации. За второе место (первое занимал Сталин) уже во время войны начинается борьба. Главные действующие лица – Щербаков, Жданов, Маленков. Щербаков сразу же после войны погиб. Оставалось двое. Кто из них первый? Именно Маленков был заинтересован в переориентации литературных репрессий на Ленинград – вотчину Жданова. Вероятно, не случайно донос Еголина адресован Маленкову, тот докладывает его Сталину, готовит заседание Оргбюро ЦК

 

9 августа и ведет его. К этому времени удар по ленинградским изданиям уже определен. Маленкову, видимо, удалось убедить Сталина. Жданов, конечно, понимает, что удар направлен и против него и в его интересах взять инициативу в свои руки. Он добивается, что ему, а не Маленкову, поручена подготовка постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» и со всей рьяностью и строгостью берется за выполнение поручения. Кроме прочего, ему нужно продемонстрировать, что никакого снисхождения к ленинградцам он не испытывает.


      Далее главной фигурой в подготовке постановления становится Жданов. Он, видимо, ставит Ахматову и Зощенко в центр постановления, «по старой памяти».  Ахматову он «разбирал» в октябре 40-го года, Зощенко – совсем недавно, в конце  43-го. Даже формулировки обвинений в памяти сохранились. С Ахматовой дело было более или менее ясно. Ее стихи были знакомы Сталину, она раздражала его и он резко оборвал Прокофьева, когда тот попытался вступиться за Ахматову.

 

  Зощенко он тоже знал и не любил. Но рассказ «Приключения обезьяны» не давал ни малейших оснований поставить его в центре обвинения. Сталин спрашивал: почему его не напечатали в детском журнале? Но ведь его напечатали именно в детском журнале. В «Звезду» он попал случайно. В данном случае Зощенко стал «без вины виноватым». Какого-либо подспудного смысла в рассказе не было, как и ориентации на «советских людей», как сказано в постановлении. Давать такой подтекст в журнале для детей младшего возраста было бы смешно. И напечатан в «Мурзилке» он закономерно, отчасти перекликаясь с «Мойдодыром» Чуковского. Невоспитанным детям, а не «советским людям» адресованы «Приключения обезьяны». Перепечатка их в «Звезде» давала, при большом желании, возможность истолковать рассказ как антисоветскую сатиру, придавая ему совершенно иной оттенок. Но ведь и Зощенко и редактор «Звезды» не помышляли о таком оттенке. Для Зощенко, видимо, создание рассказа входило в планы вынужденного отказа от сатиры, о котором он говорил агенту при допросе (опять аналогия с детскими стихами Чуковского). Но Зощенко «навяз в зубах». Жданов хорошо о нем помнил. Так рассказ «Приключения обезьяны» попал в постановление. А главное все же объяснялось тем, что интеллигенции снова нужно было дать понять: критикуют самых маститых и талантливых.

 

   В материалах Управления пропаганды и агитации сохранилось дело о Зощенко. Там имелись сведения, собранные о нем, автобиография, написанная в 39 г, личная карточка-анкета члена ССП и небольшая справка о «Серапионовых братьях». Всё это позднее широко использовал Жданов.

 

 Не остались в стороне и «органы». 10 августа 46 г. .е. на следующий день после заседания Оргбюро) министр Государственной Безопасности В.С.Абакумов посылает секретарю ЦК Кузнецову (члену комиссии по подготовке решения) справку КГБ по Зощенко. Совершенно секретно. 3 страницы. резко-отрицательной характеристики Зощенко. Ему приписываются высказывания, возможно выдуманные, возможно реальные. Кое-что перекликалось с содержанием беседы Зощенко с сотрудником НКВД (см. пятую главу), но знаменательно, что прежний материал извлекли на белый свет как раз перед докладом Жданова, как сведения для подготовки его. Справка так излагает позицию Зощенко: сейчас советская литература представляет собою жалкое зрелище; творчество должно быть свободным, а у нас всё по указке, по заданию, под давлением; мне нужно переждать, после войны литературная обстановка изменится, пока же я ни в чем не изменюсь, буду стоять на своих позициях. О том, что Зощенко и ныне продолжает критиковать строгость цензурного режима, «отсутствие условий для подлинного творчества»; у Зощенко, согласно справки, довольно обширный круг знакомых среди писателей Москвы и Ленинграда; творческий и жизненный путь его характеризуется как «антисоветский»; в последнее время, по мнению КГБ, творчество Зощенко «ограничивается созданием малохудожественных комедий, тенденциозных по своему содержанию: „Парусиновый портфель“, „Очень приятно“».

 

   На основании сообщения,  Абакумовыа, но в более кратком изложении, 14 августа 46 г. Еголин посылает Жданову справку о Зощенко (материал для доклада). Сокращения знаменательны. Опущено, что Зощенко ранен на фронте и отравлен газами, что освобожден из армии в 19 г. по болезни сердца, но оставлено, что был офицером в царской армии. И вывод о творчестве: пустые юмористические рассказы, пошлое зубоскальство, переходящее в глумление над советским человеком; ничего ценного не создал и в прежние, и в последние годы.

 

    Вернемся к заседанию Оргбюро 9 августа. Выступление Вс.Вишневского. Тоже пытается полузащищать ленинградцев. Говорит о значении короткого рассказа (видимо, какая-то ориентация на Зощенко, а, может быть, и противопоставление ему). Но и критика Зощенко в унисон со Сталиным: «У него везде персонажами являются пьяные, калеки, инвалиды, везде драки, шум. И вот возьмите его последний рассказ „Приключения обезьяны“, возьмите и сделайте анализ его. Вы увидите, что опять инвалиды, опять пивные, опять скандалы» (173). Говорит Вишневский и о недостатках редакции «Звезды», её вине. Чей-то голос: «хвалили в журнале Ю. Германа». Выступление П. С. Попкова (первого секретаря горкома Ленинграда, после смерти Жданова репрессированного). Ответ на реплику: «да, хвалили, не критиковали». Соглашается с закрытием «Ленинграда», с тем, что состав редакции «Звезды» следует пересмотреть. Предлагает назначить редактором Прокофьева. Реплика Маленкова: «надо ли оставлять в редакции Ю. Германа?» Сталин: «Он хороший писатель, но они думают, что писатели политикой не занимаются, проповедуют аполитичность» (снова демонстрирует себя в роли снисходительного эрудита — ПР). Выступление Тихонова (руководителя Союза Писателей):  «мы все отвечаем за советскую литературу»; об Ахматовой: «Нового Ахматова ничего не может дать»; об увлечении иностранщиной (как пример – Пристли, но и не только он): «Журналы делали также ошибку, когда выдвигали Бальзака и других иностранных писателей. Конечно, наши рассказы начинающих авторов не выдерживают критики, но все-таки нельзя было этого делать». Всё же Тихонов считает, что «Ленинград» закрывать нельзя. Реплика Сталина: «они (журналы) должны воспитывать нашу молодежь». Выступление Широкого (секретаря по пропаганде Ленинградского горкома): «Александров дал правильную оценку, с которой нельзя не согласиться; признание слабой работу редакции и руководства горкома; в обоих журналах редколлегии плохо работают, нагрузка падает на одного-двух человек; „писателям надо учиться в университете марксизма-ленинизма“. Реплика Сталина: „не нужно, они самостоятельно должны работать“. Широкого (мелкая шавка, подголосок -ПР) перебивают многие, Сталин, Жданов, Маленков. Последний подает много недоброжелательных реплик. Выступление Попкова. У него сложная задача: объяснить причины слабого руководства горкома журналами, но и отвести от горкома конкретные обвинения по поводу самостоятельного, не согласованного с ЦК, утверждения редколлегии „Звезды“. Он делает упор на виновности писателей и редколлегии, стараясь преуменьшить вину партийных органов: „Я считаю, что виновата редакционная коллегия <…> У них у всех очень большой авторитет имеет Зощенко<…>когда обсуждали последний состав редакции я не был, но они все рекомендовали Зощенко“. Его перебивает Маленков: „Зачем Зощенко утвердили?“   (членом редколлегии -ПР). Попков берет вину на себя: „проглядел, был в отсутствии“.

 

  Следует особенно отметить реплики Маленкова. Он подробно не выступает, но замечания его имеют вполне определенный характер. Весьма агрессивен. За время заседания сделал больше реплик и задал вопросов, чем Жданов, другие. На вопрос Сталина, осведомлен ли Ленинградский комитет о составе редакции журналов, Маленков „выскакивает“ (ведь вопрос обращен не к нему): „Это ленинградский комитет решил“; и далее о том, что Ленинградский горком, утверждая редакцию „Звезды“, ввел в нее Зощенко (175). Именно по предложению Маленкова в окончательный вариант постановления внесен пункт о грубой политической ошибке Ленинградского горкома. Участники заседания вспоминали и другие его реплики: „Они там битых у себя в Ленинграде приютили!“, «И обиженных приютили. Зощенко критиковали, а вы его приютили». Автор воспоминаний, П.Капица, пишет, что воспроизводит реплики Маленкова отчасти по памяти, отчасти по торопливым записям, но очень точно передает свое настроение, помнит его глаза «без улыбки, а лицо вечно серьезное, как у евнуха» (175). Маленков по решению Оргбюро включен в комиссию по подготовке окончательного варианта постановления, т.е. «переброшен на идеологию», пусть в разовом порядке (176). Того он и добивался.

 

       Всё же общее руководство подготовкой и проведением кампании поручено не ему, а Жданову. Тот уже стал стараться. Ничего другого ему не оставалось. Надо было проявлять усердие, показать, что он, не менее Маленкова, борется зя идеологическую чистоту литературы. Это ему удалось. При этом нужно понимать, что роль погромщика литературы Жданову не столь уж неприятна. Она соответствовала его наклонностям. Он вошел во вкус. Только разве что с Ленинграда Жданов, вероятно, не начал, если бы не необходимость.

 

   Он, член политбюро с 39 г., остался вторым (после Сталина). Как бы его наследником. Явно опережает Маленкова. «Венценосный» брак Светланы Алилуевой с Юрием Ждановым, тоже начавшим выступать в роли идеолога (потом либеральствующий ректор Ростовского университета; сразу после смерти Жданова молодожены развелись). Загадочная внезапная смерть Жданова в 1948 г. Осенью 50-го г. возникает Ленинградское дело. Подсудимые – партийные руководители Ленинграда, ставленники Жданова. Разгром партийной и административной верхушки города на Неве. Расстрелы и пр. Маленков выходит на первое место после Сталина. Он делает доклад на Х1Х съезде. После смерти Сталина сразу влезает в опустевшие «сталинские калоши» (оценка западных корреспондентов).           

     14 августа 46 г. постановление Оргбюро ЦК… «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Конкретные обвинения конкретных писателей, в основном Зощенко и Ахматовой. И об общих ошибках, допущенных в ленинградских журналах. Редактором «Звезды» назначен Еголин (не Прокофьев, как предполагалось), с сохранением должности зам. начальника Управления пропаганды ЦК. Журнал «Ленинград» закрыт. Выговоры, увольнения с работы, в том числе работников Ленинградского горкома. Оставшихся и лично Попкова обязывали принять меры по улучшению, усилению и пр. Контроль за исполнением возложен на начальника Управления пропаганды и агитации ЦК Г.Александрова. Решено через 3 месяца на Оргбюро ЦК заслушать отчет Еголина о выполнении постановления. Для его разъяснения в Ленинград постановили направить Жданова. Всё это изложено довольно подробно в сборнике  «Литературный фронт (221-5). В примечаниях говорится, что впервые в нем текст постановления приведен полностью (обычно опускали последние 9 из 13 его пунктов).

 

        Следует обратить внимание на то, что в постановлении предъявлено обвинение партийному руководству Ленинграда: „Ленинградский горком ВКП ) проглядел крупнейшие ошибки журналов… зная отношение партии к Зощенко и его „творчеству“… тт. Капустин и Широков (Капустин – второй секретарь ленинградского горкома, в октябре 50-го г. тоже осужденный по „ленинградскому делу“ и расстрелянный; о Широкове говорилось выше –ПР), не имея на то права, утвердили решением горкома… новый состав редколлегии журнала „Звезда“… Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку“. Капустину вынесен выговор. Такое обвинение городских партийных организаций в постановлениях о литературе – единственное. В других постановлениях ЦК об искусстве конца 40-х гг. нет никаких упоминаний о городских партийных органах,   оргвыводов, касающихся их. Один из исследователей задает вопрос: Ну зачем Жданову столь крупный скандал вокруг партийной организации и культурного социума, которые он лично – одиннадцать лет! – формировал и пестовал? „Разве же не страдал его политический авторитет? <…> Похоже, что кроме Сталина и Жданова там был кто-то  третий, ускользнувший от нашего пытливого взгляда“ (164). Этот третий, по мнению вопрошающего, вероятнее всего, – Маленков. Голос его довольно отчетливо слышится в постановлении, в частности в обвинениях партийного руководства Ленинграда. Одно время положение Маленкова поколеблено. Он отправлен в Среднюю Азию, и вроде бы не во временную командировку. От более серьезных неприятностей Маленкова спас Берия и помог ему вернуться в Москву. Несмотря на происходящее или именно поэтому, несколько рискуя, Маленков обращает внимание на Ленинград, издавшиеся в нем журналы. Кому-то поручил подобрать материал (не Еголину ли?), понимая, что просмотр журналов обнаружит не мало „крамольного“. Довольно отчетливый подкоп под Жданова. Но не вполне успешный. Разобраться в деле поручено самому Жданову. Что он и проделал, готовя постановление, а затем выступив с докладом о нем в Ленинграде. Не проиграл и Маленков. В марте 46 г. он стал членом Политбюро. Быстрое продвижение его по партийной лестнице. Выше его оказались только Сталин и Жданов. Но оттеснить Жданова ему в 46 г. не удалось.

 

   Вернемся к постановлению о журналах „Звезда“ и „Ленинград“. Записка Еголина Жданову о Зощенко. Не ранее 15 августа 46 г. (после постановления, но, видимо, до доклада). Содержание примерно то же, что и ранее. Но в самом начале о близких Зощенку людях: Саянов, Прокофьев, Слонимский, Каверин, Никитин. Доносительный оттенок. По сути – тезисы доклада Жданова на собрании писателей в Ленинграде, конспект его. Доклад состоялся 16 августа 46 г. (Литфр227-30). Сперва оглашается постановление ЦК. Далее по конспекту доклада: „Кто такой Зощенко? Его физиономия<…> Пошляк. Его произведения – рвотный порошок“, „Возмутительная хулиганская повесть…“, «Этот отщепенец и выродок <…> Пакостник, мусорщик, слякоть. Зощенко во время войны спасался в далеком тылу, когда другие воевали» (естественно, ни слова о том, что Зощенко — инвалид первой мировой войны — ПР). «Человек без морали и совести». Ахматова – «Взбесившаяся барыня. Тематика ее поэзии – между будуаром и моленной (так- ПР) <…> Губы, да зубы, груди, да колени. Отравляет сознание». «Ленинизм. Партийность литературы. Народность. Служение народу. Инженеры человеческих душ. Белинский. Чернышевский. ''Письмо к Гоголю''. Добролюбов. Народ вырос. Не всякий товар проглотит» (последнее – реминисценция из Сталина- ПР). «Нажать на качество». О безыдейности, превращении искусства в самоцель; «Это – возвращение к каменному веку. Это – возврат к дикости и варварству. Это – маразм и растление <…> Тяжелейший кризис и упадок буржуазной литературы. Гангстеры, герлс…» и т.п. Крайняя примитивность и мысли, и стиля докладчика, в духе обычных традиций советской цензуры. И добровольных «цензоров». 12 августа 46 г., непосредственно перед постановлением, некий Щербаков извещает секретаря ЦК Кузнецова об изданных в «Библиотеке Огонька», под редакцией А.Суркова, рассказах Зощенко: сборник – «балаганная обывательщина», «пошлые безыдейные антихудожественные рассказики».

 

      За партийным постановлением последовали запрещения произведений Зощенко, Ахматовой, других «провинившихся». Секретный приказ Главлита об изъятии из торговой сети и библиотек трех книг Зощенко: 1. «Рассказы». М., 1946. Изд. «Правда» 46 с., 100000 экз. 2. «Избранные произведения. 1923-1945 г.» Л., 1946. Гослитиздат, 660 с., 30000 экз. 3. «Фельетоны, рассказы,. повести». Л., 1946.  Лениздат. 10000 экз.  Здесь же распоряжение: «Приостановить производство и распространение» двух книг Ахматовой ( «Стихотворения. 1908 — 1946 г.». Л., 1946. Гослитиздат, 340 с., 10000 экз.. «Его же» (именно так, по аналогии с указанным выше Зощенко — ПР) «Избранные стихи. 1910-1946 г.“. М.,1946. Изд. “ Правда» 48 с., 100000 экз. (Бох 508).

 

         Усердие «блюстителей нравственности» доходит до анекдотов. В архиве сохранилось заключение цензора Солнцевой от 16 ноября 46 г. на диафильм «Галоши и мороженое»  (автор Зощенко). О том, что диафильмы – наглядное пособие, помогающее «воспитывать детей в духе преданности и любви к нашей Социалистической Родине, любви к труду, искусству, науке и пр.». «Но какую мораль преподносит детям диафильм „Галоши и мороженое“?» – патетически вопрошает цензор.  «Дети изображены воришками, лгунами. Родители безнравственные, не умеющие воспитывать своих детей». Далее идет пересказ содержания: дети, брат и сестра, крадут по одной галоше гостей, чтобы купить любимое ими мороженое. Отец продает за это все их игрушки, а вырученные деньги отдает за украденные галоши. Заключение Солнцевой: «Диафильм опошляет нравственность наших детей и их родителей, безыдеен, показ его детям принесет большой вред. Пленку диафильм (так!-ПР) „Галоши и мороженое“ необходимо изъят». Совершенно лишенная юмора бдительная Солнцева и без всего прочего запретила бы, видимо, «безнравственный» диафильм, но, вероятно, на запрещение оказала влияние и свистопляска вокруг имени Зощенко, поднятая в связи с партийным постановлением. 21 ноября 46 г. приказом Главлита фильм был изъят (Бох 509-11, 630).

 

     Смешно. Но Зощенко было не до смеха. 27 августа 46 г. он пишет Сталину своего рода исповедь. О творческом пути. О том, что с 30-го года он стал избегать сатиры, поняв, что она – опасное оружие, о своих антифашистских фельетонах, написанных в период Отечественной войны; о повести «Перед восходом солнца»: ему казалось, что она нужна в дни войны; многие ее одобряли, но затем отказались от своего мнения. Рассказ «Приключения обезьяны» был предназначен для «Мурзилки», где и напечатан. В «Звезду» он его не давал. Там перепечатали без его ведома. О том, что никогда не поместил бы такой рассказ в толстом журнале. Там нет никакого эзопового языка. Он ничего не просит. Пишет, чтоб облегчить свою боль. «Тяжело быть в Ваших глазах литературным пройдохой, низким человеком, отдающим свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас». На первой странице резолюция секретаря Сталина: «Тов. Жданову. Поскребышев». .е., вероятно, читано и отфутболено, а, может быть, просто отфутболено). Ниже резолюция Жданова: «ознакомить вкруговую секретарей ЦК…» (все же прислано из канцелярии Сталина, нужно как-то  реагировать). Сталин, читая исповедь Зощенко (если читал -ПР), испытывал, вероятно, некоторое удовлетворение. Заставили опять стать на колени крупного писателя, обратиться за помощью, покаяться.

 

         Несколько позднее, 10 октября 46 г., Зощенко обращается к Жданову. Он пишет о похвалах Горького, о тысячах одобряющих писем, о том, что в 39 г. награжден орденом Трудового Красного Знамени. Публикации его произведений в сатирических журналах, массовые тиражи книг – свидетельство того, что сатирический жанр нужен и поощряется. Зощенко допускает, что сатирический жанр иногда приводил его к шаржу. Но он не имел злых намерений. Подавлен случившимся. До постановления ЦК не до конца понимал, что требуется. Хотел бы заново подойти к литературе. С трудом возвращается к жизни. Но еще есть некоторые силы. Просит Жданова и ЦК позволить представить на рассмотрение его новые работы. В течение года мог бы закончить два больших произведения. «Не прошу каких-либо льгот в моем трудном и сложном положении. Нужно Ваше, хотя бы молчаливое, согласие», чтобы была хотя бы некоторая уверенность: работы будут рассмотрены. «Не представляю возможности себя реабилитировать. Не для того буду работать». «Не могу и не хочу быть в лагере реакции. Считаю себя советским писателем, как бы меня не бранили». Вынужденная трагическая необходимость еще и еще каяться. Вряд ли вполне искренне. Акцентируются те детали, которые могли понравиться высокопоставленным адресатам. Некоторые факты вызывают сомнение (публикация «Похождений обезьяны» в «Звезде» без ведома автора). Письма написаны в том духе, в котором обычно обращались «виновные», отправляя свои оправдания на имя «высочайших особ». Но заметно в них и непонимание до конца ситуации,   наивная вера, что с властями можно договориться, что ты и на самом деле в чем-то  виноват. А в 58 г., пережив Сталина, Зощенко умер, так и не оправившись от перенесенной травмы.

 

   Вынуждены оправдываться и другие пострадавшие, которых преследовали долгие годы. С ними поступили довольно круто. В начале 53 г. письмо Ардова секретарю ЦК Н.А. Михайлову: не может поверить, что он «ненужный или вредный в литературе и журналистике человек… Я много передумал за истекшие годы, многое осознал и думаю, что не повторю прошлых ошибок. И потому очень прошу Вас: помогите мне вернуться в строй. Заверяю, что Вам не придется раскаиваться». (Ардова «прорабатывали» за многолетнюю человеческую и творческую близость с Ахматовой и Зощенко. Кроме того не забывали о «Возвращении Онегина», которое отмечалось в постановлении). 30 января 53 г. Записка отдела художественной литературы и искусства ЦК Михайлову о письме В.Ардова: тот жалуется, что после статьи в «Правде» 9 августа 49 г. он в течение трех лет не может добиться публикации ни одного своего произведения; в издательстве «Советский писатель» более трех лет лежит написанная им книга; главный редактор издательства Лесючевский сообщает, что сборник юмористических рассказов и фельетонов Ардова обсуждался на редакционном совете и неоднократно рецензировался в издательстве; автору было указано на серьезные недостатки, но он пренебрег этими указаниями; так как большинство произведений сборника слабы в идейно-художественном отношении, издательство возвратило рукопись автору.
 

 После того как Ардов отправил письмо в ЦК в «Правде» от 11 января 53 г. был напечатан фельетон с критикой его устных выступлений, чтенией «халтурных произведений». Но все же Ардова вызвали в Отдел художественной литературы и искусства ЦК для беседы. По рекомендации Отдела сборник Ардова, отвергнутый в «Советском писателе», пообещали в ближайшее время обсудить в ССП в присутствии автора, с чем Ардов согласился. А вот Ахматова не каялась и к Сталину не обращалась.

 

         Нашлись писатели, даже весьма крупные, которые оправдывали или, во всяком случае, «объясняли» правомерность Постановления, расправы с Зощенко. Делясь своими впечатлениями о событиях средины 40-х гг. К. Симонов  уверял, что субъективно для Сталина постановление не было призывом к лакировке, к облегченному изображению жизни; Сталин поддержал такие произведения, как «Спутники», «Кружилиха» Пановой, позже «В окопах Сталинграда» Вик. Некрасова,  «Звезду» Казакевича; просто исполнение желаемого Сталиным, требуемого в Постановлении, по мнению Симонова, оказалось торопливым, неловким, озлобленным, во многом отличавшимся от замысла, «в основном, чисто политического“ . Симонов. Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В.Сталине». М., 1990).

 

       Симонов считает, что с Зощенко, Ахматовой, другими поступили, по тем временам, достаточно лояльно, лишь исключив их из СП. Зощенко разрешили вскоре публиковать свои рассказы в «Новом мире», заниматься переводами. Отобранные продовольственные карточки вернули писателям весной 47 г. (всё же не дали умереть от голода: какая заслуга! -ПР). Тихонова тоже не сместили, назначили заместителем Генерального секретаря ССП Фадеева и пр.

 

       Но все же и Симонов вынужден признать, что главная цель Постановления –  «прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзию, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны, во время которой задрали хвосты не только некоторые генералы, но и некоторые интеллигенты, словом, что-то  на тему о сверчке и шестке» (Очер182).Симонов находит это правомерным. Он считает, что ленинградские журналы оказались удобным предлогом; Сталин не любил Ленинград, его интеллигенцию; и когда П.С. Попков обратился в ЦК с просьбой увеличить объем журнала «Звезда», а Кузнецов и Суслов поддержали эту просьбу, Сталин поставил на ней росчерк: «Против. И.Сталин»; он воспринял события с журналами «Звезда и „Ленинград“ как заговор ленинградцев (Очер181). Хорош либерал Симонов. Как не посочувствовать Сталину? Тем более, что писатели „задрали хвосты“ и забыли о сверчке, который должен знать „свой шесток“. Рассуждени для Симонова не случайное. В следующей главе пойдет речь о том, как он вел себя при обсуждении В.Гроссмана.

 

    Мы уже упоминали, что от постановления тянутся нити к так называемому. „Ленинградскому делу“. После смерти Жданова происходит расправа над его сторонниками. В раздувании его заинтересован прежде всего Маленков, но ведь происходило оно при жизни Сталина, с его благословения, основывалось на нелюбви вождя к ленинградцам. 15 февраля 49 г. выходит Постановление ЦК „Об антипартийных действиях<…>А.А.Кузнецова, М.И.Родионова, П.С.Попкова“. Участников „Ленинградского дела“ обвинили в желании противопоставить ленинградцев ЦК. Аресты, расстрелы, разгром верхушки ленинградского партийного руководства. Оно тоже было не лучше московского, но все же расстрела, по нормам того времени, вряд ли заслуживало. (Очер 181).

 

     Но вернемся к постановлениям второй половины 40-х гг. в области искусства. Обещание Сталина „Доберемся до всех“ не было пустыми словами. После постановления „О журналах „Звезда“ и „Ленинград ““ (14 августа) последовали другие: „О репертуаре драматических театров и мерах по его  улучшению“ (26 августа), „О кинофильме „Большая жизнь““ (4 сентября).А затем состоялись их общественные обсуждения, иногда всех вместе, иногда каждого в отдельности. Особенно много откликов на первое постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Организаторы их уверены, что общественность, пуганная и многократно битая, послушно выполнит всё, что ей прикажут. Так оно и получилось. Под датой 25 сентября 46 г. дается обзор высказываний работников литературы и искусства о постановлении и докладе Жданова: писательница А.Караваева: Доклад «большевизирует нашу мысль», имеет «огромное значение»; в нем четко указан путь дальнейшего развития советского искусства и литературы; писатель Панферов: «Принимаю доклад душей, сердцем и разумом»; литературовед Благой:  «Доклад исключительно полноценный», имеет большое значение для историко-литературной науки; народная артистка Яблочкина: мы не знали, как высказать наши мысли об искусстве, литературе; Жданов сделал это; нам редко приходится играть советские пьесы о советских людях; я не один десяток лет вынуждена играть Мурзавецкую; «Надоело. Хочу сыграть роль советской женщины, но не могу это сделать, хотя и страстно хочу»; народная артистка Пашенная:  готовят к постановке «Золотую карету» Леонова, что не принесет успеха; «Это – совсем не то, о чем говорит товарищ Жданов и не то, что требует сейчас партия»; режиссер Г.Александров: постановление «поражает своей глубиной и предельной ясностью»; режисср И. Пырьев: «Доклад товарища Жданова разрешает все недоуменные вопросы. Я читаю и перечитываю его. Он должен стать настольной книгой каждого художника». И далее в том же духе. Но отмечаются в обзоре и те, которые «не сделали должных выводов»: К.Паустовский, Н.Погодин, Л.Славин.

 

         В том же духе проходит обсуждение, о котором сообщается 28 сентября 46 г. Информация о высказываниях работников театра, литературы, кино, науки о докладе Жданова. Выступают артисты Барсова, Яблочкина, Пашенная, Царев, Качалов, Кедров (худрук МХАТа), режиссеры Таиров, Ромм, скульптор Манизер (последний, в частности, заявил, что необходимо подобное постановление и по изобразительному искусству), писатели Вишневский, Горбатов, Твардовский, профессоры, научные работники всех наук, представители всех специальностей, директора, инженеры, аспиранты (от заведующих кафедрами до электротехников). Во многих выступлениях с осуждением говорится, что театры ставят «Пиковую даму», «Воскресение», «Идиота», «Волков и овец», а не советские пьесы. Среди выступающих и подонки, карьеристы и вполне уважаемые люди, «заслуженные» и «народные. Попробуй не выступить. Потом припомнят. Но многие, вероятно, говорят и от „чистого сердца“, хотя иногда уж слишком впадают в раж. И снова о том, что не все „должным образом“ понимают постановления, в частности „О репертуаре драматических театров и о мерах к его улучшению“.

 

    Самого разного рода материал, свидетельствующий о „всеобщем одобрении“. Например, Абакумов (шеф КГБ) 23 октября 46 г. сообщает Жданову о „наиболее характерных“ письмах военнослужащих в Германии с откликами на его доклад (зачем-то  под грифом: „Совершенно секретно“): цензурой МГБ зарегистрировано 109 писем с похвалами этому докладу.

 

   Остановимся кратко на других постановлениях. Одно из них о драматургии, „О репертуаре драматических театров и о мерах к его улучшению“. В нем состояние репертуара признано неудовлетворительным, названо ряд произведений и авторов, указано, что мало ставится пьес о советской жизни: в МХАТе три из двадцати, примерно то же в Малом театре, у вахтанговцев. Те же спектакли, которые на современные темы, – нередко слабые, безыдейные. В постановлении не одобряется увлечение пьесами на исторические темы; в некоторых из них идеализируется жизнь царей, ханов, вельмож. Осуждается „развлекаловка“, которую Сталин терпеть не мог: Э.Скриб „Новеллы Маргариты Наварской“. Да и вообще критикуется постановка пьес зарубежных авторов, которая представляет возможность для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, является попыткой отравить сознание советских людей (Гро м³ 94). Но в отличие от постановления „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““ никто не выделен особо и не объявлен клеветником и декадентом.

 

   Другое постановление – о кино ( «О кинофильме „Большая жизнь“»), посвящено фильму в двух сериях режиссера Л.Лукова, про шахтеров, послевоенном восстановлении Донбасса. В фильме, особенно во второй серии, ряд сцен не вписывался в общее русло лакировочного изображения действительности. Сталин возмущен: «Просто больно, когда смотришь; неужели наши постановщики, живущие среди золотых людей, среди героев, не могут изобразить их как следует, а обязательно должны испачкать. У нас есть хорошие рабочие, черт побери» (Гром 381). Фильм обвинен во множестве грехов: в ошибочном изображении восстановления Донбасса, в фальшивой обрисовке партработников, в проповеди отсталости, бескультурья, невежества, в искажении быта шахтеров: герои большую часть времени бездельничают, занимаются пустой болтовней, пьянствуют; самые лучшие из них по режиссерскому замыслу – беспробудные пьяницы; персонажи фильма бездушно, издевательски относятся к молодым работницам, приехавших восстанавливать Донбасс. Отмечается слабый художественный уровень фильма, изобилующего сценами любовных похождений, выпивок, разглагольствований в постели, песнями, проникнутыми кабацкой меланхолией, чуждой советским людям.

 

      Луков не выдающийся, но опытный и относительно честный режиссер. В 41 г. за первую серию «Большой жизни» ему присуждена Сталинская премия. Позднее, в 52 г., он получает вторую Сталинскую премию за фильм «Донецкие шахтеры». Вторая серия «Большой жизни», подвергшаяся критике, не шедевр, но в ней нет ни идеологического, ни художественного криминала. В фильме не столь уж сильна тема бытовых трудностей, но кое-что есть о реальных противоречиях жизни шахтеров, что и определило осуждение фильма (Гро м³ 82).

 

   В том же постановлении достается и фильму Пудовкина «Адмирал Нахимов». Казалось, что фильм не должен вызывать упреков (героическое прошлое русского народа). Но Сталину не понравилось то, что режиссер решил, для оживления, остановиться и на личной жизни Нахимова. В постановлении утверждается, что получился фильм «не о Нахимове, а о балах и танцах, с эпизодами из жизни Нахимова», а не о герое – флотоводце. Режиссера обвиняют в том, что он «не изучил деталей дела,  исказил историческую правду», не показал, что русские были в Синопе, что они взяли в плен целую группу турецких адмиралов во главе с командующим эскадрой.

 

  По мнению Сталина, «развлекаловка» в фильме о Нахимове не нужна; она – гнилая уступка западным образцам. Выступая на Оргбюро ЦК, где обсуждался  «Адмирал Нахимов», Сталин назвал Пудовкина талантливым, но зазнавшимся режиссером; и это, по его утверждению, не исключение: легкомыслие режиссеров вообще «доходит до преступления».

 

 Как и «Большая жизнь», фильм Пудовкина оказался не особенно удачным, но недостатки его в постановлении явно преувеличены, да и критика идет не в русле реальных погрешностей. Какой получилась первая версия фильма сказать вообще невозможно, так как она была запрещена и полностью уничтожена.

 

     В постановлении осуждалась и вторая серия фильма Эйзенштейна «Иван Грозный», о чем мы уже говорили в предыдущей главе.   Итак, партийные постановления выходили одно за другим. «Дома», в СССР, все их «единодушно одобряли». Всё шло по плану, согласно замыслу начальства. Сложнее было с иностранными откликами, весьма неодобрительными, что несколько беспокоило высокие инстанции. 21 сентября 46 г. член Секретариата ЦК Б.Н.Пономарев писал Жданову «О враждебных откликах в зарубежных изданиях…» на три постановления 46 года. Но и о сочувственных отзывах на них. Авторы последних, по мнению Понамарева, нуждаются в информации; поэтому Совинформбюро, в виде опыта, поручило Вс. Вишневскому написать статью, проект которой приводится в приложении, в форме интервью для одного из зарубежных журналов. Интервью состояло из ответов на четыре вопроса: 1. Что сделано советской литературой во время войны? 2.Что дают решения ЦК советской литературе и лично ему, Вишневскому? 3.Каковы задачи нового руководства ССП? 4.Какова сейчас его личная литературная работа? Вишневский отвечает так: решения ЦК имеют для нас историческое значение; в них ясно и конкретно вскрыты процессы, которые мешали развитию литературы; Сталин отметил, что уходят в прошлое многие недостатки, когда-то  характерные для русской жизни. (См. Литфр. Всё о постановлениях по этому источнику. -ПР). О Зощенко Вишневский отвечает прямо по Записке, на основе которой готовилось постановление ЦК: офицер царской армии, менял множество профессий; его рассказы ранее били по мещанам; но с тех пор многое изменилось; успехи индустриализации, коллективизации, победа на войне. «А Зощенко, замкнутый, угрюмый, стареющий, все продолжал писать свои сатиры…»; когда началась война, он бросил Ленинград и стал писать свою «исповедь» (подразумевается повесть «Перед восходом солнца» — ПР): «Это одна из самых мрачных и грязных книг, которые я когда-либо  читал». Ленинград выступил с протестом против клеветника, пасквилянта… Рабочие Радиозавода, работавшие 730 суток под огнем немцев, написали письмо-протест. Я сам провел всю войну в Ленинграде. Знаю его хорошо. Рабочие Радиозавода приходили ко мне. Протест боевых, настоящих людей должен был, казалось, повлиять на Зощенко, «Но он опять угрюмо, индивидуалистично отвернулся». Он клеветал на Ленинград и Ленинград ему ответил. Зощенко дошел до того, что не дал ни одной строки о великой войне. И т.д., и т.п. 5 страниц громких слов, клеймящих Зощенко и возвеличивающих подвиг ленинградцев, самого Вишневского. Прямая ложь. Она, пожалуй, любопытна лишь тем, что обвиняет Вишневского в причастности к грязной фальшивке, которая направлена была в 43 г. против Зощенко (см. предыдущую главу). Как и в докладе Жданова, в ней нет ни слова о том, что Зощенко – георгиевский кавалер, инвалид первой мировой войны, с тяжелой болезнью сердца, отравленный газами. Он изображается дезертиром, бежавшим из блокадного Ленинграда. Как будто другие писатели оставались вблизи фронта, не эвакуировались. С гораздо меньшими основаниями, чем Зощенко.

 

  Об Ахматовой в «интервью» говорилось кратко. Только то, что наконец-то избавились от вреда, который приносили «Зощенко, Ахматова и прочие», «пасквилянты, клеветники на революцию и народ», «трусливо сбежавшие из смелых городов», создававшие эти клеветнические произведения. О славных традициях ленинградцев, которые были в первых рядах штурмующих Берлин; «эта честь выпала и мне». Словом, Вишневский старался во всю. И себя не забывал возвеличивать. Однако, этого начальству показалось мало. К  «интервью» Вишневского приложена записка из Управления пропаганды и агитации: статья неудовлетворительна, не выполняет своего назначения, факты, приведенные автором, вряд ли убедят заграничных читателей.

 

       В том же духе об «интервью» Вишневского писал позднее Александров Жданову. Он критиковал  творение Вишневского, но считал, что написаны оно живо и, при некоторых исправлениях и добавлениях, могло бы использоваться в иностранной прессе. Александров указывал ряд мест, по его мнению, нуждающихся в исправлении: нельзя сказать, что произведения Зощенко в 20-е гг. обличали мещан и обывателей; «Напротив, нужно сказать о том, что Зощенко клеветнически изображал советских людей <…> глумился над советским бытом, советскими порядками, копался в мелочах быта». Позиция начальства ясна: ни слова в пользу Зощенко. Даже когда упоминаются его давние произведения. Совинформбюро же, по словам Александрова, должно бы организовать, не ограничиваясь выступлением Вишневского, еще несколько статей и интервью видных советских писателей о постановлениях ЦК.

 

  Некоторое время новые идеологические постановления не появлялись, но в конце 40-х гг. нахлынула их новая волна. На этот раз о музыке. И в центре оказался опять Шостакович, хотя и не он один. До этого его судьба, после травли в 30-е годы, складывалась вроде бы благополучно. Более того, Сталин даже осыпал композитора милостями. В мае 46 г. композитору  позвонил Берия и сказал, что, по повелению Сталина, ему дают большую квартиру в Москве, зимнюю дачу, автомобиль и 60 тысяч руб. Шостакович стал отказываться, особенно от денег. Берия сурово напомнил: это ведь подарок Сталина (Волк508) От подарка вождя нельзя было отказываться. Тем не менее, когда вновь речь дошла до музыки, главным действующим лицом развернувшейся травли становится вновь Шостакович.  (Волк508). Объект нападения замаскирован. Постановление даже по названию о композиторе Мурадели. На самом же деле оно, в первую очередь, о Шостаковиче. 2 февраля 48 г. Жданов подал Сталину проект Постановления о музыке, а также тексты вступительной речи, выступлений в прениях, краткого сообщения о совещании в ЦК. Всё продумано до деталей, предусмотрено и спланировано. Жданов сообщает, сколько статей должно быть написано, речи каких музыкальных деятелей будут напечатаны в «Правде», сколько им отведено места. Всё докладывается Сталину. 10 февраля 48 г. вышло постановление ЦК…о музыке,  «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели». 11 февраля оно напечатано в «Правде». Опера Мурадели в нем названа антихудожественным произведением, порочным и в музыкальном и в сюжетном отношении. Опера и на самом деле не шедевр. Создана вместе с Г.Мдивани по заказу Комитета по делам искусства к 30-й годовщине Октябрьской революции. Поставлена задача: сочинить на основе материалов Кавказа юбилейную оперу, славящую дружбу народов СССР. Выделены большие средства. Начальство уверено, что опера получит Сталинскую премию. В 47 г. оперу готовило к постановке чуть ли не 20 театров, в том числе Большой. Торжественная премьера. Сталин присутствовал на ней и ушел после первого действия, разгневанным. Никто ничего не понимал. Разные догадки о причине его гнева: по одной версии Мурадели написал новую музыку к лезгинке, отличающуюся от традиционной, фольклорной, любимой Сталиным; по другой – вождю вообще не понравилась музыка Мурадели. Были и другие догадки, но точно не знал никто. Вероятно всё же, что главная причина возмущения – идеологическая концепция оперы: не те кавказские народы показаны прогрессивной силой. В постановлении сказано: «Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующей на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918- 1920 гг. Из оперы создается неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым, так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы» (Гро м³ 96). Вспомним, что нелюбовь Сталина к ингушам и чеченцам отразилась на их судьбе во время войны (их выслали из родных мест).

 

   Еще одно обстоятельство могло вызвать гнев Сталина – прославление в опере Серго Орджоникидзе, его роли в борьбе за советскую власть на Кавказе. Орджоникидзе – в прошлом один из ближайших друзей и соратников Сталина, по мнению последнего, предавший его, доведенный в 37 году до самоубийства (некоторые считали, что Орджоникидзе просто убили — ПР). Официально он не причислен к врагам народа, не исключен из перечня вождей; о нем сохранились упоминания в справочниках и энциклопедиях, но причина его смерти обычно не указывалась. Об отношении к нему Сталина знали многие. Сталин не раз давал понять о немилости к нему. Затрагивая тему Орджоникидзе, авторы оперы оплошали. За всё перечисленное Мурадели и был отнесен к формалистическому, антинародному направлению, в чем он был совершенно неповинен. (следует еще проверить, были ли лезгинка, Орджоникидзе и пр. в первом действии оперы, после которого ушел Сталин- ПР).

 

   Еще одна из версий истории постановления об опере: Сталин во время спектакля помрачнел и вышел из ложи, никому не объясняя почему. Спросить никто не решался; «услужливые холуи нашли в музыке Мурадели недостатки и сочинили постановление об опере „Великая дружба“, которое директивно изучалось в музыкальных и других кругах». А вышел Сталин тогда, когда «на сцене появилась тень Банко». Это уже из Шекспира. Банко – один из полководцев, убитых Макбетом, бывший его близкий друг. Слова «Тень Банко» стали нарицательным, обобщенным понятием нечистой совести (толкование Г.Померанца, далее снова Волков).

 

  Если бы составители постановления о музыке ограничились Мурадели, особой беды не было бы. Но главным оказался совсем не он. В книге Волкова рассказывается, что постановление о музыке готовилось заранее. Партийные чиновники направили Жданову меморандум о запрещении «Великой дружбы». Один из ведущих советских идеологов того времени Д. Шепилов (не столь уж невежественный; он мог, например, напеть от начала до конца «Пиковую даму») подал другой меморандум  «О недостатках в развитии советской музыки», где шла речь тоже о Мурадели, но основные претензии предъявлялись Шостаковичу (8 и 9 симфонии) и Прокофьеву (опера «Война и мир»). Еще ранее Сталин задал вопрос Шепилову: почему нет советской оперы? «Надо заняться этим делом», –  добавил он (Волк487). И занялся. В меморандуме Шепилова указывалось, что Шостакович и Прокофьев «сознательно прибегают к нарочито сложным, абстрактным формам бестекстовой музыки, позволяющей быть „свободным“ от конкретных образов советской действительности» (Волк489); Шепилов писал и о том, что опера всегда занимала ведущее положение, а Прокофьев с Шостаковичем ведут себя как уклонисты, если не как прямые вредители. 5 января 48 г. Сталин, со своими сподвижниками, прослушал оперу Мурадели на закрытом просмотре в Большом театре и «разнес» ее. А затем появилось постановление.

 

 В нем, помимо Мурадели, критиковались лучшие, наиболее талантливые советские композиторы. Указывалось, что в их сочинениях  «особенно наглядно представлены формальные извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам. Характерными признаками такой музыки является отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии… отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков. Эта музыка сильно отдает духом современной модернистской музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание искусства, его тупик» (Волк397).

 

 В постановлении дан список композиторов, отнесенных к «формалистическому, антинародному направлению». Не по алфавиту, а по роли и по значению, в определенной последовательности: Д.Шостакович, С. Прокофьев, А.Хачатурян, В.Шебалин, Г.Попов, Н.Мясковский. Именно в таком порядке. За «распространение среди деятелей советской музыкальной культуры чуждых ей тенденций, ведущих к тупику в развитии музыки, к ликвидации музыкального искусства» (Волк520). Композиторы обвинялись в том, что они «в погоне за ложно понятым новаторством оторвались в своей музыке от запросов и художественного вкуса советского народа, замкнулись в узком кругу специалистов и музыкальных гурманов, снизили общественную роль музыки и сузили ее значение, ограничив его удовлетворением извращенных вкусов эстетствующих индивидуалистов» (Волк397).

 

   В постановлении шла речь и о «гнилой теории», объясняющей непонимание народом музыки многих советских композиторов тем, что массовый слушатель, народ «не дорос» до их понимания; этим дескать не стоит смущаться; он поймет такую музыку через столетия. Резкое осуждение музыкальной критики, захваливающей подобных композиторов, Комитета по делам искусства, Оргкомитета Союза советских композиторов. И вывод: «Осудить формалистическое направление в советской музыке как антинародное и ведущее на деле к ликвидации музыки»    (Волк 398).

 

  Напоминание истории с оперой Шостаковича «Катерина Измайлова», статьи «Сумбур вместо музыки» звучали свидетельством того, что формалистические извращения в музыке уже давно осуждались партией, а композиторы, в первую очередь Шостакович, грубо пренебрегли партийной критикой.

 

  11 февраля в 6 утра Шостаковичу позвонил секретарь Сталина А.Поскребышев и сообщил, что ему приказано лично прочесть Шостаковичу постановление ЦК (Волк521). 11, 12 и 13 января 48 г. состоялось специальное совещание, проведенное ЦК. На него приглашены более 70 ведущих музыкантов и композиторов, в том числе и Шостакович с Прокофьевым. Был там, естественно, и Мурадели, и 34-летний Т. Хренников, начинающий делать карьеру (его опера «В бурю», где впервые в таком жанре изображен Ленин, получила Сталинскую премию).  Сохранилась стенограмма совещания: участники знают, что Сталин разгневан, но не понимают причин (491 и далее). Ясно  ориентируются в происходящем 3 человека: Жданов, Шепилов и … Мурадели. Открыл совещание Жданов, проинструктированный Сталиным (это видно из записной книжки Жданова начала 48 г. Там фраза: «Напомнить о „Леди Макбет Мценского уезда''“ (Волк496). Жданов начал с разговора о Мурадели, пороков его оперы, а затем сказал, что они „очень похожи на те недостатки, которыми отличалась в свое время опера тов. Шостаковича „Леди Макбет Мценского уезда““ (496). Всем было ясно, что ни малейшего сходства между Шостаковичем и Мурадели нет. Знал об этом и Жданов музыке он кое-что понимал; говорили, что он даже сносно играл на рояле). Но нужно было вытащить старое, и Жданов зачитывает огромные куски из статьи „Сумбур вместо музыки“. Он намекает, что статья написана Сталиным: „эта статья составлена по указанию ЦК и выражает мнение ЦК“. „Сумбур вместо музыки“ становится вновь руководством к действию: „сейчас ясно, что осужденное тогда направление в музыке живет, и не только живет, но и задает тон в советской музыке“ (497).

 

 Затем слово предоставлено Мурадели. Тот выступает в направлении, заданном Ждановым. Создается впечатление, что реакция его не была спонтанной, что его заранее проинструктировали и он знал о мнении Сталина, который желал, чтобы его критику Шостаковича в 30-е годы, немного подзабытую, услышали все современные композиторы: это приведет к историческому повороту в направлении развития советской музыки, поможет композиторам пересмотреть. их творческие установки. Именно поэтому Мурадели мог критиковать оперу И. И. Дзержинского „Тихий дон“ (ему это разрешили). Он говорил о том, что партия дает искусству верное идейно — политическое направление, но осуществлению такого направления мешают разные зловредные критики и гнилые профессионалы, которые утверждают, что использовать наследие классиков, народную музыку – это традиционализм, отсталый, несовременный  (492).   По сути дела, выступление Мурадели являлось доносом на модернистов и западников во главе с Шостаковичем. Начинает он свое выступление с громкого заявления: „Товарищи! Я не совсем согласен с постановлением ЦК нашей партии!“ Все насторожились. А Мурадели продолжает: „мало партия дала мне по мозгам! Надо было меня наказать еще строже, еще сильней!“ (Волк522-3).

 

  Потом Жданов призывает к дискуссии. по выступлению. Мурадели: может быть, он не прав, а ЦК сгущает краски?. Никто из присутствующих не „клюнул“ на этот крючок, не начал критиковать ЦК или обличать друг друга. Только Мясковский полуосудил постановление, появлению которого, по его словам, сразу обрадовались зашевелившиеся все посредственности. Агрессивно выступали, в духе установок властей, лишь Т.Хренников и В.Захаров. Директор Московской консерватории Шебалин, вместо критики формалистов, стал говорить, что в консерватории протекает крыша (Волк499) Прокофьев, по слухам, вызывающе демонстративно изображал внимание к словам Жданова (Волк503). Существует легенда о том, что Жданов сам сел за рояль, чтобы показать, как звучит настоящая музыка. Волков опровергает эту легенду: в зале и рояля не было (505). И все же какие-то подонки выступали в «нужном направлении».  Прения по докладу Шостакович тогда же назвал приятелю «позорными, гнусными».

 

  После постановления о музыке его, как и в прошлом, начали обсуждать. По стране прокатилась волна публичных собраний: все, от академиков до мастера литейного цеха Машиностроительного завода г. Нальчика А. Загоруйко, критиковали за формализм в музыке: «Правильное Постановление, оно приблизит музыку к народу», а то пишут такую музыку, «что ее слушать невозможно. Ни складу, ни ладу – дикий вихрь звуков…» (Волк524). Даже в музыкальной среде Шостакович мог опереться только на дюжину-другую близких. ему людей. Композитор близок к полному отчаянью, головные боли, тошнота.

 

  А Жданов регулярно докладывает Сталину об откликах на постановление. Параллельно Жданову Сталин получает и сводки КГБ, вплоть до сообщений о частных разговорах, сплетнях. К этому времени, вместо Александрова,   во главе Агитпропа становится Шепилов. Он также посылает докладные записки Жданову и Суслову про обсуждение постановления. Речь идет о двухдневном закрытом партсобрании в Союзе композиторов: «Все выступавшие горячо одобрили решение ЦК» (Волк399). Подобное собрание проведено и в Московской консерватории. Шепилов пишет о нем: профессора восхищены Постановлением, говорят, что никогда не читали о музыке «более совершенных и сильных слов, чем в решении». Здесь же он сообщает, что не всё на собрании проходило гладко: «Некоторые преподаватели консерватории высказали мысль о том, что сильно ударили по наиболее яркой группе композиторов; в произведениях Шостаковича, Мясковского есть много хорошего. Кое-кто высказывал опасение, не будет ли симфонизм – высшая форма музыки – подменена музыкой в стиле хора Пятницкого». Шепилов пишет и о более прямых высказываниях в защиту критикуемых композиторов: исполнитель Святослав Рихтер настаивал, чтобы в программу его концерта 17 февраля включили одну из сонат Прокофьева; когда работники филармонии посоветовали не делать этого, Рихтер ответил: «Тогда я пойду домой к Прокофьеву и в знак уважения сыграю ему его сонату» (Волк400).

 

 Но последнее – детали. Большинство, судя по донесениям, восхищаeтся постановлением (или делает вид, что восхищается). «Осознали» свою неправоту и критикуемые композиторы. Шепилов докладывает, что по сведениям Агитпропа Прокофьев пишет оперу по книге Н.Полевого «Повесть о настоящем человеке», Шостакович взволнован, но и он собирается писать музыку по «Молодой гвардии» Фадеева.

 

   На самом же деле Шостакович напряжен, травмирован. Но, как и в 36 г., отвечает работой. Заканчивает Первый скрипичный концерт (начал записывать его в 47 г., но задумал в 42-м). 1-я и 2-я часть концерта – глубокая грусть, переходящая в негодование; трагические, почти истерические тона, в которые врывается еврейский танец ( «кровавый фрейлехс»). 3-я часть – мрачно-торжественный медленный танец; затем – карнавал, освобождение от страха, танец смертника, идущего на казнь; скоморохи, шуты, «раек» (Волк512).

 

 В 48 г. Шостакович задумывает одну из наиболее язвительных сатир в мировой музыке «Антиформалистический раек». Музыкальное описание культурного погрома. Партии Единицына, Двойкина, Тройкина (Сталин, Жданов, Шепилов?) (Волк515). Смесь залихватского канкана и французской оперетки. Финал-апофеоз сделан с таким издевательским блеском, что обычно слушатели требуют его повторения. Ответ композитора на новую «проработку». Естественно, «Раек», держится в тайне. Впервые о нем узнали из предисловия опубликованных на Западе в 79 г., после смерти Шостаковича, его воспоминаний. А премьера состоялась только в 89 г.

    Недоумение Запада: зачем нужна вся эта история? Сталин, как и в 30-е гг., заботясь о престиже, снова идет на попятную. Шостаковичу, Прокофьеву, Хачатуряну, Мясковскому присуждаются различные премии. Они «прощены». В известных пределах (Волк 400-401). За награды и почести приходится платить. Дорогой ценой.

 

 В марте 49 Сталин предлагает Шостаковичу, в составе советской делегации . Фадеев, П.Павленко и др.) отправится в Нью-Йорк на Всеамериканскую конференцию в защиту мира. Шостакович отказывается, говорит, что болен, просит передать об этом Сталину, даже обследование в «кремлевке» проходит. 16 марта Сталин звонит ему, спрашивает о причинах отказа. Шостакович говорит ему, что не может ехать, так как музыка его и других, упомянутых в постановлении, уже больше года в СССР запрещена и ее не играют. Сталин имитирует изумление: «Как это не играют? Почему это не играют? По какой такой причине не играют?» Шостакович объясняет, что это сделано по приказу Главреперткома .е. цензуры). Сталин: «Нет, мы такого распоряжения не давали. Придется товарищей из Главреперткома поправить» (Волк531). Сталин спрашивает о здоровье Шостаквича. Тот отвечает чистую правду: «Меня тошнит». Сталин опешил. Такого ответа он не ожидал. Поехать все же Шостаковичу пришлось. Но кое-что ему удалось «выторговать». Появилось Распоряжение Совета Министров: признать незаконным приказ №  17 от 14 февраля 48 г. о запрещении исполнения музыки ряда композиторов и отменить его; «Объявить выговор Главреперткому за издание незаконного приказа». Подпись: Председатель Совета Министров Союза ССР. И.Сталин (Волк533; по материалам мемуаров Шостаковича).

 

 Конференция происходила 25-27 марта в шикарном отеле Нью-Йорка. В советскую делегацию входил еще С.Герасимов и М.Чиаурели. Все – широко известные в СССР люди. Но в Америке их мало кто знал. На аэродроме собралась огромная толпа поклонников Шостаковича. В конференции участвовали многие левые знаменитые писатели, музыканты . Миллер, Л.Хелман, Л.Бернстайн и др.). Всем им был хорошо известен Шостакович (540). Тут-то и произошел скандал. Набоков задал вопрос: согласен ли советский композитор с критикой в «Правде» западных композиторов, Стравинского, Шенберга, Хиндемита. Вопрос провокационный. Подобные вопросы, если речь идет не о враге, которого провоцируешь, задавать не следует, но Набоков его задал. Было ясно, что Шостакович, внутренне кипевший от стыда и возмущения, не может сказать правду. Так и произошло. Композитор ответил, что согласен с критикой «Правды». Набоков, по его воспоминаниям, торжествовал, писал, что знал заранее, какой будет ответ, гордился, что разоблачил Шостаковича, единственным способом разоблачения внутренних обычаев русского коммунизма (541-2). На самом деле гордиться в данном случае своим поведением не следовало, скорее надо бы стыдиться. Тем более, что вопрос, видимо, продиктован и стремлением к собственной популярности: «утер нос Шостаковичу». Эти дни в Нью-Йорке композитор до конца жизни вспоминал с отвращением и страхом. По его авторитету на Западе, да и не только на Западе, нанесен был сильный удар. Его музыка стала восприниматься как советская пропаганда. «Холодная война» закрепила такое восприятие, продержавшееся около 30 лет. Стокгольмское воззвание о запрещении атомной бомбы, советская «борьба за мир», многие акции советской дипломатии, ею определяемые – во всем этом, под нажимом властей, приходилось участвовать и Шостаковичу. Где-то присутствовать, что-то  подписывать. Без веры. С отвращением. Уже после смерти Сталина, в 59 г, в Варшаве, Шостакович жаловался Эренбургу на то, что приходится слушать «всю эту галиматью»; затем он вынул вилку наушника из штепселя и с удовлетворением сказал: «Теперь я ничего не слышу. Удивительно хорошо!» (Волк545) Он, по крайней мере, в отличие от многих других, не обманывался. Резко отзывался в разговоре с Ф. Литвиновой о Пикассо: «Вы-то понимаете, что я в тюрьме и я боюсь за детей и за себя, а он – на свободе, он может не лгать!»; «Кто его за язык тянет? Все они – Хьюлетт Джонсон, Жолио-Кюри, Пикассо – все гады. Живут в мире, где пусть и не очень просто жить, но можно говорить и работать, делать то, что считаешь нужным. А он – голубь мира!» 50 г. Пикассо награжден международной Сталинской премией «За укрепление мира»; его портрет Сталина, после смерти того, помещен в траурном выпуске «Леттр Франсэз») (Волк546).

 

 Шостаковичу многое можно бы поставить в вину: ораторию «Песнь о лесах», кантату «Над Родиной нашей солнце сияет», музыку к фильмам «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919-й». За «Падение Берлина» композитор получил 4-ю Сталинскую премию. О нем в это время руководство Союза композиторов отзывается в самом высоком стиле: «Воспевая героический труд советских людей, Д. Шостакович в оратории „Песнь о лесах“ прославляет товарища Сталина, гениального творца великого плана преобразования природы» (Волк548). В 49 г. перед премьерой «Песни о лесах» один приятель сказал Шостаковичу: как было бы хорошо, если бы вместо Сталина в твоей оратории фигурировала, например, нидерландская королева, которая, кажется, большой любитель лесонасаждений. Шостакович воскликнул: «это было бы прекрасно! За музыку я отвечаю, а вот слова…». Для марксистско-ленинского просвещения Шостаковичу был выделен специальный инструктор; занятия проводились дома у композитора, один на один. Инструктор обнаружил, что ни на стенах, ни на столе нет портрета Сталина и сделал замечание; Шостакович обещал исправить оплошность, но портрета так и не повесил (Волк551);  инструктор говорил о Сталине Шостаковичу: конечно, вы человек знаменитый, но, по сравнению с ним, хозяином полумира, кто вы? – Червяк, – ответил Шостакович. –Вот именно, червяк! – подхватил с удовлетворением инструктор, не почувствовав иронии, не заметив, что композитор цитирует романс «Червяк» Даргомыжского на стихотворение Беранже. Рассказав эту историю, Шостакович задумался.  «О чем?» – спросил его собеседник. «О том, что из таких дураков и состоит девяносто процентов населения нашей страны». Нелегкие мысли, далекие от всякого удовлетворения и самоуспокоенности. И в то же время похожие на слова, приписываемые Галилею: «А все таки она вертиться». И ощущение, что главное – работа. Здесь ему никто помешать не сможет, никакая и ничья цензура. Вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии“ написан в 48 г. “ в стол», в обстановке все обостряющейся антисемитской истерии. Премьера его состоялась лишь в 55 г., после смерти Сталина (Вол553,562).

 

   В 36 г. в «Правде» напечатан ответ Сталина на вопрос еврейского журналиста из США об антисемитизме. Сталин ответил на него: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма, Антисемитизм как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма» (Волк555). К концу 40-x гг. он вряд ли бы такое сказал. Шостакович же был и оставался открытым противником антисемитизма, неоднократно демонстрируя это. Уже в 33 г. он включает еврейскую музыкальную тему в Первый фортепьянный концерт (Волк557). 12 января 48 г. убит великий еврейский артист Михоэлс. Шостакович 15 января пришел на его квартиру, обнял его дочь и сказал: «Я ему завидую» (560).

 

    Смерть Сталина. В последние годы его правления Прокофьев получил шестую Сталинскую премию за ораторию «На страже мира» (51 г.), а Шостакович 5-ю, за цикл хоров о революции пятого года (52 г.). Но оба знали, что молния в любой момент может ударить и в них. После смерти Сталина Шостакович, видимо, почувствовал некоторое облегчение, но особых надежд у него не было: как и многие другие, он опасался, что гайки затянут еще туже (Волк569). Во время похорон Зощенко, на кладбище, Шостакович сказал: «как хорошо, что он пережил своих палачей – Сталина и Жданова» (580). Спор с усопшим вождем продолжался. Сразу после его смерти, в 10-й симфонии, по мнению Волкова, самой совершенной. В основе ее четкая, даже жесткая схема: конфронтации художника и тирана. 2-я часть – безумное, устрашающее скерцо – портрет Сталина (толкование Волкова, самого Шостаковича, позднее его сына) (582). Включение отрывков музыки фильма «Падение Берлина» и переосмысление ее. (50 г.). Тема композитора и тема тирана, при этом тема композитора в финале побеждает. Премьера симфонии состоялась в декабре 53 г. в Ленинграде (дирижировал Мравинский) – отклик композитора на смерть тирана (584).

 

 Борьба со сталинизмом продолжается и позднее, в «Потомках» из вокального цикла «Сатиры» (600). В это время композитор ведет активную общественно-организационную деятельность. На учредительном съезде Союза композиторов он становится первым секретарем; депутат Верховного Совета и пр. (603). В 60-м г. вступает в партию (говорил друзьям, что не хотел, но подчинился нажиму начальства). Как будто бы достигает вершины (607). Но тяжелое внутреннее состояние. С 58 г. много болел, лежал в больницах. Загадочная слабость рук и ног. На грани психического срыва. 8-й квартет, «И от судеб защиты нет» (последняя строка «Цыган» Пушкина), как бы реквием самому себе (608). Еще до этого, в музыке к «Молодой гвардии», в части «Смерть героев», звучит похоронный марш – по мнению Волкова, автобиографичный мотив. То же в 8 квартете, включающем авторские цитаты, идею самопожертвования во имя счастья грядущих поколений. Своего рода автобиография и некролог самому себе, написанный в 3 дня. О том, что лил слезы, создавая его (611). 2 октября 60 г. – премьера концерта. Особого успеха не имела. Запретные прежде ценности, авангардная оппозиционность стали для интеллигентской элиты определяющими. Поэтому мотив «Замучен тяжелой неволей» воспринят как моветон. А тут еще посвящение концерта «памяти жертв фашизма и войны» (615). Посвящение вводило в заблуждение не власть, как было задумано, а слушателей, Концерт не приняли.

 

    13-я симфония, «Бабий яр», написанная на стихи Евтушенко, вызвала вновь недовольство властей. Сам Хрущев обрушился на нее. Об антисемитизме в СССР никто не говорил так открыто. Под давлением начальства Мравинский отказался дирижировать оркестром при исполнении симфонии. К.Кондрашев, согласившийся на это, до самой последней минуты ощущал давление властей. Особенное недовольство вызывала 4-я часть –  «Страхи», стихи которой Евтушенко писал специально для Шостаковича: о страхах, посеянных Сталиным в душах людей. Премьера состоялась в декабре 62 г., в Большом зале московской филармонии (620). Огромный успех. Благодарственное письмо М. Юдиной: спасибо от всех замученных. Впечатление Э. Неизвестного: в зале находилось много высокопоставленных чиновников, партийная номенклатура с женами. Они, вслед за всем залом, встали и аплодировали: «И вдруг я увидел: взметнулись руки – черные рукава, белые манжеты – и каждый чиновник, положа руку на бедро своей благоверной, решительно посадил ее на место. Это было сделано как по сигналу. Кафкианское кино!» (621).

 

  Вокально-симфоническая поэма «Казнь Степана Разина» (64) и 14-я симфония имели успех, но не такой большой, как 13-я. Власти не предприняли никаких репрессий, чтобы не привлекать внимания либеральной части общества к композитору. А 14 симфония – произведение потрясающей силы. Все 11 частей ее связаны с темой смерти; безысходное ощущение обыденности встречи с насильственной смертью; прямое обращение к Сталину в 8-й части, «Ответ запорожских казаков константинопольскому султану», «гротескный портрет Сталина». Гнев присутствовавшего на исполнении симфонии Солженицына, возмущенного темой «Всесильна смерть». Писатель отчитал Шостаковича за «атеизм и социальный пессимизм» (626). В это время Солженицын на подъеме, бодр, деятелен и его раздражает мрачное, трагическое мировосприятие Шостаковича. В 66 г. у композитора первый инфаркт. Его опусы все чаще превращаются в реквием самому себе. 15-я симфония – сплошное надгробное пение, 35 минут траурной музыки. В той же тональности прозвучала исполненная уже после смерти Шостаковича Альтовая соната. На премьерах композитор казался каким-то манекеном, с застывшей, перекошенной маской вместо лица (628). Раздражение оппозиционных слоев, вылившееся наружу, когда в 73 г., в «Правде» напечатано письмо 12-ти композиторов и музыковедов, направленное против А. Сахарова  (один из подписавших его – Шостакович) (630). Он, в свое время, не подписал письмо, одобряющее казнь Тухачевского, а здесь подписал, как человек, запуганный и сломленный. Лидия Чуковская заявила в самиздате: подпись Шостаковича под этим письмом – неопровержимое свидетельство, что вопрос, поставленный Пушкиным, о гении и злодействе, ныне разрешен навсегда: «гений и злодейство совместны» (630).

 

При всем уважении к Лидии Чуковской с её оценкой вряд ли можно согласиться. Прежде всего потому, что никаких злодейств Шостакович не совершал. Он и не ошибался, оценивая окружающее. Его даже вряд ли можно обвинить в конформизме.

 

Он служил не властям, не Сталину. Сущность их он хорошо понимал. В отношении их у него не было никаких иллюзий. В сложившихся обстоятельствах он решил пожертвовать всем, ради самого главного – своего искусства. Его он не предавал, идя на компромиссы по всем другим вопросам, понимая, что он вызовет непонимание и обличение у своих друзей и единомышленников, окажется в лагере их врагов. Это усугубляло трагичность его положения. Диссиденты, осуждая его, со своей точки зрения, были правы, но правота их – однобокая, близорукая. Не им судить его по своим меркам. Возможно, и не другим людям, современникам. К нему можно бы применить эпиграф «Евангелия» к «Анне Карениной»: «Мне отмщение и аз воздам». Шостаковичу пришлось дважды непосредственно столкнуться со Сталиным, в середине тридцатых годов и в конце сороковых. И, в конечном итоге, композитор оба раза побеждал: Сталину пришлось делать вид, что Шостакович принял в соображение полученные им уроки, изменил своему творчеству. Сталин, возможно, в это верил, но ведь на самом деле было не так.

 

     В 73 г. написан вокальный цикл Шостаковича на стихи Цветаевой  «Поэт и царь», «Нет, бил барабан». Он напоминал одновременно и о самоубийстве Цветаевой, и о похоронах Пушкина, и Сталина, и о смерти вообще, о близкой собственной смерти. Умер Шостакович 9 августа 75 года. Смерть еще одного интеллигента, гениального композитора, тоже оказавшегося на перекрестке истории, не принятого ни своими, ни чужими. Его жизнь – повесть о великом страхе и великом гневе, о Любви и Жалости, об искусстве, творческом выживании в жестокий век, среди жестоких сердец.

 

      Но и после смерти столкновения с властями продолжались. Власти хотели сделать его своим. Но с оглядкой. Некролог появился в «Правде» лишь через три дня после смерти композитора. Задержка произошла потому, что в некрологе его назвали великим, а такой эпитет было необходимо согласовать с Брежневым. Тот находился на отдыхе и не мог сразу разрешить или запретить. 14 августа состоялись пышные похороны. Некролог подписал первым Брежнев. Затем шли члены Политбюро в алфавитном порядке, а уж затем – все остальные в порядке непонятном. Гроб установили в Большом зале Консерватории. Самые крупные государственные деятели зал не посетили. Но все же делегатов от «верхов» прислали. В почетном карауле у гроба стояли Пельше, Соломенцев, Демичев. Отрегулирован каждый жест, каждое слово. Всё заранее предусмотрено и согласовано. Высказано было три точки зрения. Тихон Хренников утверждал, что Шостакович всегда был настоящим коммунистом, считающим коммунистическую партию самой прогрессивной силой мира. Свиридов говорил об его душе великого человека, верного сына России; голос его дрожал, он чуть ли не плакал. Щедрин выразил сожаление, что Шостакович не успел довести до конца беспрецедентный замысел создания 24 струнных квартетов в разной тональности.. А друзей, близких людей у гроба не было. Как и у гроба Пушкина в вокальном цикле Шостаковича в 73 г. на стихи Цветаевой:

 

                       Такой уж почет, что ближайшим друзьям

                       Нет места. В изглазье, в изножье,

                       И справа, и слева – ручищи по швам,

                       Жандармские груди и рожи.

 

       И все же задачу, поставленную перед собой, Шостакович выполнил. Он, несмотря ни на что, сумел написать то, что хотел, и его музыка, звучащая во всем мире – лучший памятник композитору (См. Волков, тираж 5100, 7 глав, 635 стр., см также  «Московские новости», N 31, 12. 08. 05. Я даю материал о Шостаковиче в трактовке Волкова, которая представляется мне, в основном, верной, хотя, может быть, в какой-то степени субъективной. Имеются и другие трактовки — ПР).

 

     Вернемся к концу 40-х гг., к событиям после постановления об опере Мурадели.  Репрессии продолжались, шли одна за другой. 27 декабря 48 г. Постановление ЦК о журнале «Знамя».О том, что редакция не извлекла из предшествующих постановлений надлежащих уроков. В 48 г. журнал «снизил идейно-художественное качество». В нем напечатана повесть Мельникова (Мельмана) «Редакция», в которой работники фронтовой печати  показаны либо тупицами, чванливыми самодурами, либо серенькими, равнодушными людьми. Повесть Казакевича «Двое в степи» изображает переживания малодушного человека, приговоренного трибуналом к расстрелу, оправдывает тягчайшее преступление труса. В постановлении осуждаются рассказы Ю.Яновского, стихи с чувством тоски и скорби. Говорится о неудовлетворительном состоянии литературно-критического отдела. В качестве примера отмечаются статьи В.Кастелянца о «Кружилихе» Пановой, Б.Рунина о романе Г. Коноваловой «Университет». Решено: Признать работу журнала неудовлетворительной. Освободить от должности редактора В. Вишневского. На его место назначить В. Кожевникова. Утвердить новую редколлегию (перечисление ее состава). Устранить ошибки… Обязать…Укрепить… Содействовать… Усилить контроль… И как первая ласточка, раскрытие псевдонимов при еврейских фамилиях.

 

   Новая история. На этот раз она была связана с началом целого ряда кампаний, определяемых ростом антисемитских правительственных настроений, установками на «исконно русские» начала, противопоставляемые гнилому Западу. Тенденции не новые. Они проявлялись на протяжении многих лет, но не в столь откровенной и грубой форме. В конце 40-х — начале 50-х гг. они перешли на качественно новый уровень. Решения о компаративизме, Александре Веселовском, о лингвисте Марре и о других. Статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании» и широкое обсуждение её. В основу русского языка, по словам автора, лег Орловско-Курский диалект. Многие лингвисты начали его разыскивать, некоторые даже как будто обнаружили его следы. Такого диалекта вообще не было, его придумал Сталин. Но все твердили, что и в этой области Сталин установил окончательную истину.    Приведенные примеры относились к литературе, искусству, гуманитарным наукам. Но были и другие постановления, по вопросам сельского хозяйства, биологии вейсманизме-моргaнизме), кибернетики и пр. Невежество и самоуверенность авторов таких постановлений превосходила все вообразимые границы. Но подавались они как истина в высшей инстанции. Все хвалили, цитировали эти постановления, ссылались на них, не задумываясь об абсурдности ряда выраженных в них утверждений. Постановления принесли огромный вред. В гуманитарной сфере на долгие годы запрещено сравнительное литературоведение. Введена кличка «безродные космополиты», которой клеймили крупных ученых. Всякое уважительное отношение к иностранным источникам и знание их объявили «преклонением перед Западом», враждебной пропагандой. Разгром гуманитарных кафедр, в частности кафедр Ленинградского университета. Аресты и гибель многих профессоров.

 

  В феврале 49 г. партсобрание ССП – «охота на ведьм». Атмосферу определяла самая мразь: активность Вс. Вишневского, Л.Никулина, Н.Грибачева, В.Ермилова, Сурова. Доклад Сафронова в погромном духе. Знаменательно, что Шепилов сообщал Маленкову, что УПА довольно собранием. Характерно и то, что в выступлении самого Шепилова особо выделена «еврейская тема»: о наличии националистических настроений, об ответственности объединения еврейских писателей. Многие из этих писателей ко времени собрания были уже арестованы по делу Еврейского антифашистского комитета. Вскоре, по представлению Фадеева, объединение еврейских писателей было также распущено, закрыты все печатные еврейские издания. Оба постановления подписаны лично Сталиным (Гр437)

 

  Кампания проводилась интенсивно и жестко, но относительно недолго. 7 апреля 49 г. статья «Правды» «Космополитизм – идеологическое оружие американской реакции». Театральные критики-космополиты в ней не упоминались, акцентировался не национальный, а политический аспект космополитизма (439). Прекращение травли отдельных людей. Упор делается на общую идеологическую проблему. Но это не означало реабилитации понятия космополитизм и тех критиков, которые ранее попали «под каток»  (Гр439).

 

  А с космополитизмом продолжали бороться. Дошло и до гуманитарных наук. «Проработка» крупных ученых: в Ленинграде: Азадовского, Проппа, Гуковского, Жирмунского, Эйхенбаума, Долинина, Томашевского и др. Многолюдные собрания. Осуждения. Требования покаяния. Аресты. Зарисовка Ю. М. Лотмана, бывшего тогда студентом: остервеневшие, оскаленные собачьи морды, с которых капает пена. В 48 г. у нас еще читали курс русской литературы 20-го века, в следующем он был почти весь уничтожен. Да и у нас знакомили в курсе лишь с творчеством дореволюционного Горького (ему уделялась большая часть времени), Серафимовича, Маяковского, Блока, А.Толстого, немного Бунина и Куприна, а остальной «серебряный век» зачислялся в «декаденты» и не читался. Так вынужден был делать Д.Е. Максимов, прекрасный знаток литературы 20-го века, творчества Блока (он вел один из самых сильных семинаров, из которого вышла и Зара Григорьевна Минц). Подобное же происходило с курсом советской литературы. Снова Горький, Серафимович, А.Толстой, Маяковский (ему повезло, о нем высказался Сталин). И новые: Демян Бедный, Фурманов. Шолохов, Н.Островский, Фадеев, Твардовский. Про Пастернака, Булгакова, Ахматову, Платонова, Бабеля, Цветаеву, Мандельштама и многих других в университете мы и слыхом не слыхали.

 

     В эти годы Максимов был вынужден  «переквалифицироваться», перейти от Блока, изучению которого он посвятил всю свою жизнь, к исследованиям о Лермонтове (что обогатило науку о Лермонтове рядом ценных работ). Мой научный руководитель А.С.Долинин, крупный специалист по Достоевскому, издатель его писем, вынужден был перейти к изучению Гецена. Оба они, возможно, спаслись только тем, что основная их работа в педагогческом институте им. Покровского, со сносным ректором, а не в университете, находилась в стороне от «направления главного удара». Как «космополита» Долинина всё же «прорабатывали», но из института не выгнали. Смерть от инфаркта профессора М.К.Азадовского, крупного знатока фольклора. Арест и смерть Г.А. Гуковского (по доносу близкого ученика – Игоря Лапицкого: спасал себя, но и быструю карьеру делал). З.Г. Минц, занимавшаяся творчеством Блока, вынуждена была писать диплом о поэме Багрицкого «Дума про Опанаса». Но и здесь «не угодила». Багрицкий тоже оказался не в фаворе. Ему «инкриминировали» идеализацию бандитской вольницы и то, что положительный герой, комиссар Коган, – еврей. Не рекомендовали в аспирантуру, не брали на работу в Ленинграде и Ю.М. Лотмана, уже в студенческие годы незаурядного исследователя. Его научный руководитель, профессор Мордовченко, ходил по разным «инстанциям», пытаясь помочь своему талантливому ученику. Он требовал, чтобы ему показали официальные инструкции. В ответ улыбались, разводили руками. Так Лотман попал в Тарту.

 

 Подобные погромы происходили и в биологии, отчасти в точных науках. И электричество, и радио, и воздухоплавание, и всё остальное – именно русские выдумали. Везде только российские приоритеты. Ироническая поговорка: «Россия – родина слонов». Такое случалось и прежде, но не столь концентрированно и зловеще.

 

  Во второй половине 90-х гг. вышла книга С.Э. Шноля «Герои и злодеи российской науки» (см библографию). Автор – биохимик и биофизик. Книга основана на личных впечатлениях автора и на архивных материалах. В ней хорошо показано, как, воюя за «приоритеты», руководство страны губила подлинную науку, расправлялась с крупными учеными, известными и ныне забытыми. Прежде всего речь идет о биологии, но и не только о ней. Ряд трагических судеб. Николая Вавилова, крупнейшего биолога, генетика, собравшего уникальную коллекцию зерновых (250000 образцов). Вавилов арестован, приговорен к расстрелу. Страшные пытки. В начале 43 г. умер от голода в Саратовской тюрьме. Биофизик, генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский ( «Зубр» Гранина). Туполев. Королев. Им еще повезло. Остались живыми. Отделались годами тюрьмы и лагерей, «туполевских шарага» (см. «В круге первом“ Солженицына).

 

   До сих пор ощущается непоправимый вред, нанесенный властями стране, ее экономике, науке. Достаточно вспомнить истории с кибернетикой, генетикой и многими-многими другими. Никакие шпионы, диверсанты, вредители не могли бы нанести такого вреда. В эстонской “ Неделе» (28 декабря 2001 г.) перепечатана из «Огонька» статья Александра Никонова «О сумасшедшем Циолковском, несчастном Гагарине и о многом-многом другом». В ней рассказывается об ученом Г. М. Салахутдинове, разоблачающем разные мнимые российские приоритеты. По его словам, происходит фальсификации всей истории русской науки. Ученый, о котором идет речь в статье, может быть, в отдельных случаях, не совсем точен, допускает «перехлесты», но в целом его утверждения звучат весьма убедительно. Всем людям моего поколения знакомы такие «открытия». А уж в области искусства, литературы всегда «мы впереди планеты всей». Это сказывалось в оценке и современного, и классического, дореволюционного искусства.

 

    Антисемитские тенденции на уровне государственной власти стали усиливаться задолго до конца 40-х гг. Еще осенью 42 г. управление агитации и пропаганды ЦК докладывает, что в искусстве преобладают «нерусские люди» (преимущественно евреи). Управление сомневается в необходимости работать им в Большом театре… (называются имена видных мастеров искусства). В октябре 43 г. известная аристка Раневская не утверждена на роль в фильме «Иван Грозный», так как «семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах». О необходимости очищения культуры от евреев неоднократно пишет начальник Управления пропаганды и агитации Александров. Антисемитские тенденции усиливаются по мере укрепления «русской идеи», выдвижения на первый план национального, русского. После войны они постепенно превращаются в государственную политику. Заместитель министра государственной безопасности М.Рюмин отмечал, что с конца 47 г. в работе его ведомства «началась отчетливо проявляться тенденция рассматривать лиц еврейской национальности потенциальными врагами советского государства» (Яков208).

 

   10 декабря 48 г. – выступление Фадеева в Ленинграде, в котором ни слова не говорилось о недостатках в литературной критике. Вернувшись в Москву, Фадеев меняет позицию. По словам Борщаговского, Сталин присутствовал на премьерах пьес А.Сафронова и А.Сурова в МХАТ и Малом театре. Вряд ли он от них в восторге, но досидел до конца, ушел, не хлопнув дверью, а авторы всюду стали распространять слухи об одобрении Сталина. Получалось: ставятся хорошие пьесы, а злодеи – театральные критики нападают на них. Центр кампании перемещался. К тому же авторы пьес были, в основном, не евреи, да еще махровые антисемиты, официальные патриоты и пр. ( «Суровый Суров не любил юдеев…»), а театральные критики – евреи. Фадеев и Шепилов вели сложную игру: кто лучше сможет угадать намерения Сталина. Борьба с космополитами могла обернутся для того и другого и вредом, и пользой. Решили все же ударить по театральной критике (Гром 433). В такой атмосфере театральные критики оказались весьма удобным объектом репрессий. Среди критиков было много евреев. 23 января 49 г. Шепилов докладывал Маленкову о выборах в бюро секции критики Всесоюзного театрального общества, о засилье там евреев (Гром434). В приложении к докладу предлагался проект Постановления ЦК «О буржуазно-эстетских извращениях в театральной критике». Кремлевское руководство не сочло нужным дополнять редакционную статью «Правды» особым Постановлением. Шепилов покаялся Сталину, признав, что УПА не проявило расторопности (Гром 434). Постановление не приняли по ряду причин: вопрос был скользким, мог обернуться по-разному. В воспоминаниях Симонова сообщается, что Фадеев начал кампанию, сперва без упора на театральную критику, потом повернул ее, так как среди драматургов мало евреев, потом сам испугался возможных последствий. Симонов уверяет, что Фадеев, возможно, не думал о национальности гонимых критиков, что потом он мучился угрызениями совести (Гром435). Да и близости Фадеевa, Симоновa с софроновско-суровской группировкой ярых антисемитов не было ( «Зато ему не доверял Фадеев» – о  Сурове). Любопытно, что эта группировка, хотя и антисемитская, умело использовала испуг отдельных писателей-евреев, заботившихся о спасении собственной шкуры. Так перед партсобранием в ССП, перетрусивший писатель Я.Варшавский, сам «космополит», послал в ЦК обширное письмо, заверенное секретарем СП Софроновым, т.е. согласованное с ним. В нем содержались     выпады не только против критиков-евреев, но и против Агитпропа: тот-де недоволен решением пленума писателей, осуждающим театральных критиков. В письме содержался и донос на Фадеева, в связи со спектаклем по «Молодой гвардии», и нападки на Симонова, и клеветнические сведения об «антипатриотической подпольной еврейской группе», собирающейся в ресторане «Арагви» (Гром-435-6). Письмо Варшавского не было исключением. Появился ряд статей так называемых «дрессированных евреев», поддерживающих антисемитскую травлю. Власти были довольны, но конкретных действий не предприняли, критиков — космополитов не арестовали (не было приказа Сталина), да и руководство ГБ не заинтересовано в судебном процессе (получилось бы, что «органы» прозевали создание контрреволюционной организации). К «безродным» отнесли и некоторых русских, а обличали их и некоторые евреи. «Всё смешалось…». Тем не менее, и русская, и еврейская творческая интеллигенция в большинстве травлю не поддержала (Гром 438).

 

   19 декабря 48 г. в Москве состоялся пленум Союза Писателей. Основной доклад, крайне мракобесный, делал А.Софронов: о состоянии советской драматургии. На пленуме выступал и Фадеев, утверждавший, что во всем виноваты не столько драматурги, сколько театральные критики. Он указывает на имена таких критиков, которые затем будут названы в редакционных статьях газет «Правда» и «Культура и жизнь» ( «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», от 28 января, «На чуждых позициях», от 30 января 49 г:). Критиков обвиняют «в низкопоклонстве пред Западом», в отсутствии патриотизма. При этом большинство обвиняемых – евреи (из названных в передовой «Правды» только два не еврея). Начинается кампания травли критиков с явным антисемитским душком, с раскрытием псевдонимов. Все ждут дальнейшего разгрома, партийного Постановления и пр. Но ничего не происходит. Более того, некоторые работники Агитпропа заявляют, что не согласны с Фадеевым. Шепилов на писательском пленуме не присутствует и своего отношения к разноголосице не высказывает. Позднее Борщаговский, один из критикуемых, утверждает, что Шепилов – живой, умный, образованный и здравомыслящий человек. Еще до пленума писателей Управление пропаганды и агитации собрало у себя литературных критиков, а руководители СП, официальные лица на это собеседование приглашены не были. Состоялся серьезный разговор о провалах драматургии. Борщаговский считает, что Шепилов был против развязывания позорной кампании, направленной против «космополитов». Но в дело вмешались более влиятельные силы. Секретарь ЦК, МК и МГК Г.Попов активно поддержал линию Фадеева, руководства Союза Писателей, направленную на развертывания «борьбы с космополитами». На приеме у Сталина Попов будто бы заявил, что Фадеева травят. Вождь возмутился, сказал: «Антипатриотическая атака на члена ЦК Фадеева». Вскоре на Секретариате ЦК приняли решение о развертывании кампании против «космополитов», с упором на театральную критику. В «Правде» напечатана статья, которую, по словам Борщаговского, написал сам Фадеев в сотрудничестве с Д. Заславским (см. книгу А.Борщаговского.Записки баловня судьбы; Г.Костырченко. В плену у красного фараона. Гром427) В утверждениях Борщаговского,  сближающими Шепилова с либерализмом, делающими его противником антисемитов, мало верится. Он возглавил борьбу с космополитами на следующий день после статьи в «Правде». Продолжал пользоваться в «верхах» большим авторитетом. К Х1Х съезду КПСС Шепилов – главный редактор «Правды», член ЦК. Возможно, он и на самом деле был умным и образованным человеком, не злым, не антисемитом, но он – чиновник, беспрекословно действующий по приказу. Преувеличивать попытки его свернуть борьбу с «безродными космополитами» вряд ли следует. Да и борьба эта началась не с пленума, не с выступлений Софронова и Фадеева, статей в «Правде». Она велась давно, хотя и не так остервенело, то усиливаясь, то ослабевая. Уже в 47-48 гг. в «Новом мире» напечатана подборка статей «Литературные заметки о советском патриотизме». Среди них – «Космополиты от литературоведения». Такие статьи и в других журналах, газетах (Гром428-29). Т.е. начало кампании давно намечено, и никто в верхах ей не противостоял.

 

 Что же касается отношений между Фадеевым и Шепиловым, то они были сложными. Шепилов возглавлял Управление пропаганды и агитации ЦК, стоял выше Фадеева. Тот должен Шепилову подчиняться. Но Фадеев – член ЦК, а Шепилов еще нет. К тому же Фадеев вхож к Сталину. Между УПА и руководством СП имелись противоречия, игра ущемленных самолюбий. Фадеев, раздраженный высокомерным поведением Шепилова, как противовес подчеркивает свои связи со Сталиным. Фадеева в ЦК многие не любили. Но игру по вопросу о космополитизме он у Шепилова выиграл. Тот думал о реванше, систематически докладывал Маленкову о запоях Фадеева. Мимоходом задевал и Твардовского (неустойчив, много пьет). Маленков Фадеева не любил. Обращаясь к нему, Шепилов, видимо, надеялся на поддержку, на то, что его информацию доведут до Сталина. Вероятно, и довели. Сталин не любил пьяниц, но Фадееву многое прощал, считая, что его некем заменить. Советовал ему пить поменьше, но этим и ограничивался. Всё это было личными дрязгами и к принципиальным решениям имело отношение весьма косвенное. Шепилов, видимо, планировал новую кампанию, где основной удар наносится по драматургам, а мимоходом речь должна идти о театральных критиках. Так, вероятно, и планировалось, но получилось по-иному.  (Гром431)

 

    Л.Я.Гинзбург вспоминала о впечатлении от каждого нового постановления: чувство обреченности; «Возникло оно из повторяемост <…> из ужаса перед узнаваемой и, значит, неизменной моделью. Кто-то сказал тогда: „Раньше это была лотерея, теперь это очередь“» (Волк491)

 

  Ко всему добавлялись дела не литературные. Затрону некоторые из них, связанные с «национальным вопросом». Немного истории. Сталин издавна считался знатоком этого вопроса. Везде подчеркивалось плодотворное решение его в СССР. На самом деле была созданная силой многонациональная империя, управляемая волей диктатора. Тем не менее интернациональное всячески подчеркивалось, поощрялось, и тогда, когда речь шла о «международной солидарности трудящихся», и тогда, когда говорилось о делах внутри Советского Союза, «нерушимого», «единого», «могучего» и «свободного». На многочисленных смотрах, олимпиадах, праздниках подчеркнуто демонстрировались национальные песни, танцы, одежда, еда, костюмы и другая подобная бутафория, все богатство национальной по форме, социалистической по содержанию культуры. Но при малейшей попытке к самостоятельности любое национальное движение беспощадно подавлялось. Ряд кампаний осуждения и борьбы с «буржуазным национализмом». В годы сталинского правления репрессиям подверглись не только отдельные люди, социальные слои и классы, но и целые народы. В трагической судьбе крымских татар, немцев, латышей, эстонцев, чеченцев, ингушей, калмыков, балкарцев, карачаевцев, турок-месхетинцев, поляков, армян, македонцев, гагаузов, греков, корейцев, курдов, китайцев и других народов советский фашизм «получил едва ли не самое концентрированное выражение» (Яков.201).  Начнем с немцев и поляков. Насильственная депортация их началась задолго до войны. 26 апреля 36 г. Совнарком СССР принял постановление о выселении с Украины в Карагандинскую область 15 тыс. «неблагонадежных» поляков и немцев. Затем началась «чистка» приграничных районов. В первую группу включены около 36 тыс. поляков. Переселение «неблагонадежных» из районов, граничащих с Ираном, Афганистаном, Турцией. 17 июля 37 г. новое постановление об организации запретных полос вдоль границ. И сразу же из Армении, Азербайджана, Туркмении, Узбекистана, Таджикистана стали выселять курдов. В том же году из Бурят-Монголии, Хабаровского и Приморского края, Читинской области и Еврейской автономной области выслали корейцев, как лиц благоприятной среды для японской разведки. 25 октября 37 г. Ежов докладывал Молотову, что выселение корейцев закончено, всего выселено 36442 семей, 171781 человек, 124 эшелона; 76 эшелонов прибыли и разгружены на местах, 48 эшелонов находятся в пути; корейцы размещены в Казахской и Узбекской ССР. Точная статистика. Вплоть до одного человека (другой вопрос, насколько она соответствовала реальной действительности- ПР). А еще в советских газетах позднее писали о бесчеловечной статистике немецких фашистов! Привезенных выгрузили в пустынных местах, без всякого крова, оставили на морозе и ветре, по сути обрекли на верную смерть (Яков201-2).

 

   25 июля 37 г. Ежов подписал приказ о репрессиях против всех германских подданных, проживающих в СССР (основание: возможная агентура германской разведки; осуществляет вредительские и диверсионные акты в важнейших отраслях народного хозяйства и готовит кадры диверсантов на случай войны Германии и СССР). Политических эмигрантов, принявших советское гражданство, предписывались взять на учет и в течение 5 дней представить на каждого из них справку для решения вопроса об их аресте.

 

   В августе 37 г. НКВД представил в ЦК предложения о новых репрессиях против лиц польской национальности. Они одобрены Политбюро. 11 августа рассылается на места новый секретный приказ «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР» и приложение к нему – сборник материалов следствия по делу «ПОВ» ( «Польска организация войскова»). В приказе ставится задача полной ликвидации «незатронутой до сих пор широкой диверсионно-повстанческой низовки ПОВ и основных людских контингентов польской разведки в СССР». Приказывается в течение трех месяцев арестовать всех оставшихся в Советском Союзе военнопленных польской армии, перебежчиков из Польши, политэмигрантов, активную часть «националистических элементов» из польских районов. Под эти требования можно было подвести любого поляка. Арестованные делились на две категории: первая – «все шпионские, диверсионные, вредительские и повстанческие кадры польской разведки»; они подлежали расстрелу; вторая – «менее активные элементы» (по сути, ни в чем невиновные -ПР) приговаривались к тюрьме и лагерям, сроком от 5 до 10 лет. Сталин выразил одобрение по поводу приказа. Его резолюция: «Ежову. Санкционируйте арест всех этих мерзавцев». О опять статистика: Ежов докладывает Сталину, что на 10 сентября 37 г. (всего через месяц после издания приказа! -ПР ) арестовано 23216 поляков (на Украине 7651, из них созналось 1138, в Ленинградской области 1832, из них сознались 678, в Московской области 1070, из них созналось 216, в Белоруссии 4124 и т.д.). И снова высочайшее одобрение Сталина: «Т.Ежову. Очень хорошо! Копайте и вычищайте впредь эту польско-шпионскую грязь. Крушите её в интересах СССР» (Яков202-3).

 

  30 ноября 37 г. дано распоряжение начать репрессии против латышей; 11 декабря – против греков; 22 декабря – против китайцев, в январе 38 г. – против иранцев и вышедших из Ирана армян; 1 февраля – против финнов, эстонцев, румын, болгар и македонцев; 16 февраля – против афганцев. Начальник НКВД по Ленинградской области на одном из совещаний дал подчиненным такую установку: «Вы должны запомнить раз и навсегда, что каждый нацмен – сволочь, шпион, диверсант и контрреволюционер». Он приказывал «всыпа'ть» им  «до тех пор, пока не подпишут протокола» (Яков 203).

 

  31 января 38 г. Сталин разрешил продлить до 15 апреля операцию по разгрому «шпионско-диверсионных контингентов» поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китайцев, румын, болгар и македонцев, иностранных подданных и советских граждан; дела их рассматривались во внесудебном порядке, без всякой видимости законности.

 

 Требование крови Москвой и инициативы с мест. В Ленинградской области, например, арестовали 170 эстонцев из разных районов, в основном колхозников, объединили их в одну «диверсионную группу», соорудили хранилище со взрывчаткой, выбили из арестованных показания, что они хранили взрывчатку для диверсий и расстреляли 146 человек (Яков204).

 

    Документы свидетельствуют, что к концу «ежевщины», на 1 июля 38 г. по национальному признаку было репрессировано 357227 человек: поляков – 147533, немцев – 65339, харбинцев –35943, латышей –23539, иранцев –15946, греков – 15654, финнов – 10598, китайцев и корейцев – 9191, румын – 9043, эстонцев – 8819, англичан – 3335, афганцев –3007, болгар –2752, других национальностей – 6528 (Як205).

 

    В Сибирь и Среднюю Азию выселялись целые народы. На начало 39 г. немцев в СССР было около полутора миллионов человек (из них около 700 тыс. в России). В начале войны депортации подверглись немцы Поволжья, а затем и все другие, проживающие в европейской части СССР. Многие из них погибли в лагерях, на тяжелых работах в шахтах. В конце 43 г. началась высылка калмыков (около 100 тыс.). В октябре того же года в Чечено-Ингушетию выехала специальная бригада во главе с заместителем наркома государственной безопасности Кобуловым. Его доклад от 9 ноября «О положении в районах Чечено-Ингушской АССР», о религиозно-националистических, антисоветских настроениях и действиях местного населения. Берия одобрил доклад. Он пишет: «Тов. Кобулову. Очень хорошая записка». На сновании доклада готовится карательная операция. Создание оперативных групп, которые должны были «навести порядок». Ответственными за операцию назначены заместители Берии: Серов, Аполлонов, Круглов и Кобулов. 23 февраля 44 г. Берия докладывал Сталину о начале операции «Чечевица» (кодовое название). Потом он почти ежедневно сообщает об ее ходе . Действовали поистине молниеносно. Уже 1 марта Берия подводит итоги: «По 29 февраля выселены и погружены в железнодорожные эшелоны 478479 человек, в том числе 91250 ингушей. Погружено 177 эшелонов, из которых 157 эшелонов отправлено к месту нового поселения». В ряде случаев, особенно в высокогорных аулах, людей и не пытались выселять, а расстреливали на месте. 7 марта 44 г. появился указ о ликвидации Чечено-Ингушской АССР, а на следующий день указ о награждении руководителей операции Аполлонова, Кобулова, Круглова, Серова, Меркулова, Абакумова «за образцовое выполнение заданий правительства в условиях военного времени» боевыми орденами Суворова 1 степени (Як 206).

 

   В апреле 44 г. началась подготовка к депортации крымских татар. Для проведения её привлечено около 20 тыс. солдат и 8 тыс. оперативных работников НКВД. Операция началась на рассвете 18 мая, а закончилась 20 мая. Депортировано более 190 тыс. человек. На этом фоне кажутся «мелочью» начавшееся 26 мая выселение болгар (всего около 13 тыс.), армян (около 10 тыс.) и греков (менее 15 тыс.), проживавших в Крыму (Як206).

 

      О так называемом. «еврейском вопросе». На фоне других национальных гонений евреи при советской власти находились несколько в особом положении. Они не жили компактно в одном месте. Среди активных участников революции было много евреев. На первых порах после установления советской власти евреи занимали довольно значительное место в партийной и государственной иерархии, в том числе в «карательных органах» (ЧК и т.д.). После установления в Германии фашистской диктатуры, с ее отношением к «еврейскому вопросу», советское руководство не могло солидаризироваться с гитлеровцами. Это не значило, что антисемитские тенденции в СССР не проявлялись, в том числе на государственном уровне. Но в целом антисемитизм не поощрялся, наказывался в уголовном порядке, по крайней мере на словах. Сталин не любил евреев и не мог их любить. Хотя бы потому, что многие из его политических противников, с которыми ему приходилось бороться, были евреями (начиная с Троцкого). Накануне войны Сталин в беседе с Риббентропом откровенно высказывался о своих действительных взглядах на «еврейский вопрос». Он обещал Гитлеру покончить с «еврейским засильем», особенно среди людей интеллектуального труда. И в этом сошлись родственные души и родственные системы (Як208). Недавно (весной 05 г.) исследователь М.Чудакова обнаружила в архивах любопытный документ. Оказывается. в конце 39-начале 40 гг. гитлеровская Германия предлагала Советскому Союзу и Англии переселить к ним евреев из оккупированной Европы, в одном случае в Биробиджан, в другом – на остров Мадагаскар. Обе страны отказались от предложения. Этим оправдывали позднее холокост. И тем не менее в военные годы, особенно в начале войны, антисемитская политика советских властей выражена не очень отчетливо  (слишком бы заметно было ее сходство с гитлеровской идеологией). Рассказы о трусости евреев, о том, что их нет на передовой, что если они и мобилизованы в армию. то служат интендантами ( «Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкоопе» -Б.Слуцкий, сверить текст). Но было и большое количество евреев орденоносцев, героев Советского союза. Это свидетельство не только того, что евреи заслужили ордена, но и того, что их орденами награждали, не обходили. Создание международного Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Отношения с союзниками. Всё это не способствовало активному проявлению антисемитизма. Более того, уже после войны, Советский Союз активно способствовал возникновению еврейского государства. Вопрос рассматривался в ООН. Арабские и мусульманские страны  отчаянно сопротивлялись. Весной 77 г. выступление Громыко на специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Он говорил о жертвах, не поддающихся описанию, которые понес еврейский народ, приводил цифры  том числе назвал 6 миллионов погибших) (см. А.Бовин. Пять лет среди евреев и мидовцев. М.,2002. С.86). Он требовал создания еврейско-арабского государства с равными правами для арабов и евреев. Если же такой проект невозможен из-за вражды между арабами и евреями, то, по словам Громыко, следует создать два государства, арабское и еврейское. Арабские страны считали такое решение несправедливым. Но с их точкой зрения не согласились, указывая, что еврейский народ был связан с Палестиной во время всего исторического периода ее существования. С советской позицией солидарны и США. Англия же – противница ее. В итоге 29 ноября 47 г. Генеральная Ассамблея приняла резолюцию номер 181 (за 33, против 13, 10 воздержалось, среди последних Англия и Китай) о создании двух независимых государств, с особым статусом Иерусалима под управлением ООН. Резолюция должна была вступить в силу через два месяца после эвакуации войск Англии (ей принадлежал мандат на эти территории), но не позднее 1 октября 48 г. (Бов87). Англичане заявили, что с 15 мая 48 г. мандат перестает действовать. Тем временем еврейские вооруженные силы установили контроль над предоставленной им территорией. США призывали евреев не торопиться. Но в апреле 48 г. формируются временные законодательные и исполнительные органы. А 14 мая 48 г. провозглашается независимое государство Израиль. Начинается война за независимость с арабскими государствами, при сочувствии и определенной военной помощи Израилю СССР и близких с ним стран (поставки оружия Чехословакией) (Бов.87-8). Передовая «Правды» 25 мая 48 г.: при всем сочувствии к национально-освободительному движению арабов, советская общественность не может не осудить агрессию арабских государств, направленную против государства Израиль и против прав еврейского народа на создание своего государства в соответствии с решением Генеральной Ассамблеи ООН.

 

   Израиль не удалось разгромить. С начала по средину 49 г. он заключает соглашения о мире с Египтом, Ливаном, Трансиорданией, Сирией. Между тем происходят изменения в политике СССР. Из защитника Израиля Советский Союз превращается чуть ли не в главного его противника. При возникновении Израиля в нем ощущалась явная симпатия к Советскому Союзу, к социализму. Высоко оценивался Ленин. Большое количество жителей Израиля – выходцы из Советского Союза. Всё это внушало Сталину надежды на то, что можно прочно обосноваться в Израиле, использовать его в своих целях. Но военные победы укрепили положение Израиля чем Сталин не заинтересован). Превращаться в марионетку СССР, как планировалось в Москве, Израиль не собирался. Тем более, что дружба с США и с Западной Европой могла ему дать гораздо более, не лишая его независимости.

 

    Укрепление Израиля, его военные победы вызвали  сочувственные настроения среди евреев СССР, особенно в среде еврейской интеллигенции. 3 сентября 48 г. в Москву приехал первый посол Израиля – Голда Мейер. Восторженный прием ее еврейскими почитателями, иногда выходивший за рамки приличия (говорили, что целовали ей руки и пр.). К этому времени стало ясно, что надежды на подчинение Израиля иллюзорны, а с арабами можно установить выгодные отношения (богатые страны, нефть, широкий рынок сбыта, в первую очередь оружия). Восторженный прием Голды Мейер вызвал высочайший гнев. В январе 49 г. начала развертываться «разнузданная, хамская антисемитская кампания» (Бов89?-91). 21 сентября в «Правде» напечатана статья Эренбурга. Её содержание: Израиль не имеет никакого отношения к Советскому Союзу, так как в СССР нет еврейского вопроса. Власти и в данном случае постарались сделать грязную работу руками еврея.

 

         Преследование  «безродного космополитизма». Закрытие немногочисленных еврейских журналов, газет, театров. 24 марта 49 г. Записка Сталину председателя Комитета по делам Исскуства П.Лебедева. О закрытии государственного еврейского театра. Театр закрыт в декабре 49 г. Формально мотивировка чисто экономическая: не оправдал себя в финансовом отношении, требует дотаций, приносит государству финансовые убытки. Об идеологии, художественном мастерстве и пр. речь не идет. Решили закрыть «втихую». Закрытие Еврейского литературного объединения.

 

    Убийство знаменитого еврейского артиста С.М. Михоэлса. По распоряжению Сталина в августе 41 г. он избран председателем советского Антифашистского еврейского комитета. В 43 г. послан Сталиным в ряд стран Запада, в Америку, встретился там с Эйнштейном, со старыми друзьями М. Шагалом, Чарли Чаплином. Они собрали для Советского Союза миллион долларов. В 46 г. Михоэлс становится лауреатом Сталинской премии. А 13 января 48 г. его зверски убивают. Во время пыток один из узников Лубянки дал «признательные показания» о том, что Михоэлс шпион и подозрительно интересуется личной жизнью Сталина. Протокол допроса доставлен «вождю». Последовало прямое указание о ликвидации Михоэлса, котрое выполнили без затяжек. Его направили в Минск отбирать кандидатов на государственные премии и там убили. Есть несколько версий его смерти: официальная – случайно наехал грузовик; другая – грузовик наехал, но не случайно; еще одна – выбросили из идущего поезда. В книге Яковлева «Сумерки» приводится такая версия: Михоэлса «пригласили на дачу к Цанаве – председателю КГБ Белоруссии, там убили, тело выбросили на одной из малолюдных улиц и переехали грузовиком. Общественности сообщили, что он попал в автомобильную катастрофу». Этой версии не противоречит рассказ О.Г. Шатуновской, приводимой в статье Г. Померанца «Далекое близкое. Государственная тайна пенсионерки» ( «Новый мир», 2002, №  5. См. также интернет: Г. Померанц. Памяти одинокой тени.). В 60-м г. ее назначили в комиссию Шверника, по расследованию убийства Кирова. Речь шла не только о Кирове, но и вообще о жертвах сталинского террора.  Когда члены комиссии спросили у Маленкова, к тому времени участника антипартийной группировки, почему члены Политбюро не сопротивлялись безумным решениям Сталина, тот ответил: «Мы его смертельно боялись» и рассказал, как Сталин, смакуя, излагал свой план убийства Михоэлса заодно Голубова – другого эксперта, посланного с Михоэлсом в Минск): «Обоих пригласил министр ГБ, угостил вином – чтобы при вскрытии в желудке нашли алкоголь, – а затем вошли палачи, набросили на обреченных мешки и не торопясь, в течении часа били по ним ломами». Точно один час. Автор не уверен, что на самом деле было именно так (мог позднее, смакуя, придумать Сталин; могли «схалтурить» исполнители). Но Померанц, как и Шатуновская, не верит, что Маленков, отвечая на вопрос комиссии, мог мгновенно сочинить эту историю: «Характер Маленкова хорошо описан у Авторханова… Это канцелярист, а не поэт застенка» (что, вероятно, не помешало ему «убирать» соперников, и не только соперников - ПР ).

 

       С. Липкин, писатель, друг В. Гроссмана, приводит еще один вариант убийства Михоэлса: театр Вахтангова заказал Гроссману пьесу по одному из его военных рассказов; в центре её – учитель, еврей Розенталь; он рассуждает об истреблении евреев фашистами. В 47 г. театр от постановки пьесы отказался (тема не та-ПР). Гроссман отдал её Михоэлсу. Того пьеса восхитила. Хотел сыграть в ней роль учителя. Умные замечания при обсуждении. И пророческое ощущение близкой гибели: «Я уверен, что сыграю роль учителя. Это будет моя последняя роль». Провожали его в Минск по пустяковому делу, для просмотра какой-то пьесы, выдвинутой на Сталинскую премию. Как и герой пьесы Гроссмана, он погиб от руки убийц: темной ночью его сбил грузовик (Семен Липкин. Жизнь и судьба Василия Гроссмана. М.,1990. С  80). Смотри также «Новые материалы о гибели Михоэлса» Э. Иоффе// «Лехаим», Рига. 2006, N 11, с. 108-110). Какой-то из вариантов – истинный. Какой – сказать трудно. Но ясно – зверски убили. Страшная жизнь рождала страшные легенды. Но правда иногда была страшнее таких легенд.

 

    Затем возникло дело Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). В годы войны он много сделал для разоблачения фашистской идеологии и политики. Контакты его со странами Запада способствовали сбору международной помощи для СССР: продовольствия, одежды, медикаментов, валютных средств. Но война кончилась, немецкий фашизм потерпел поражение и надо было искать новых врагов, внешних и внутренних. Международные связи ЕАК, которые охотно использовались властью во время войны, делали комитет после её окончания особенно подозрительным. 12 октября 46 г. Министр госбезопасности пишет в ЦК и правительство донос «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета». В свою очередь, Отдел внешней политики ЦК обвиняет деятелей ЕАК в том, что они забывают о классовом подходе и строят свои международные связи «на националистической основе».

 

   Затем последовала Записка Суслова, в которой ЕАК обвинялся в антисоветской и шпионской деятельности. Начались аресты. Двое арестованных под пытками дали показания, ставшие поводом возбуждения уголовного дела. Кроме того агенты госбезопасности, внедрившиеся в комитет,  докладывали о каждом шаге и высказывании его членов. Во второй половине 48 г. массовые аресты лиц, связанных с ЕАК. Дело задумано масштабно. Собирались привлечь 213 человек (Гром452-3). В числе арестованных – видные ученые, политические и общественные деятели, писатели, деятели культуры. Следственную группу возглавлял некий Комаров, которого даже его «коллеги» — собутыльники называли  «палачом».  20 ноября 48 г. Политбюро по предложению Сталина и Молотова, постановило распустить Еврейский антифашистский комитет, так как он «является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранных разведок». Следствие велось довольно долго. 3 апреля 52 г. министр госбезопасности Игнатьев направил Сталину текст обвинительного заключения. В нем арестованные именовались американскими шпионами. Их всех, за исключением академика Штерн, предлагалось приговорить к расстрелу. Политбюро одобрило обвинительное заключение и меру наказания. Дело рассматривалось Военной коллегией Верховного суда СССР. Всё заранее было предрешено. Ни одно обвинение не доказано, но это ничего не меняло. Во время процесса подсудимые говорили о фальсификации следствия, рассказывали о пытках и избиениях. Председатель Военной коллегии генерал Чепцов, видя, что процесс проваливается, добился приема у Маленкова и рассказал ему об истинном положении дел. Маленков ответил: «Политбюро приняло решение, выполняйте его». 12 августа 52 г. члены Еврейского антифашистского комитета были расстреляны (Яков209-11, Бов118). 29 июля 92 г. в Иерусалиме открыт памятник жертвам советского режима. Открытие было приурочено к 40-летию расстрела. Посол России в Израиле, Бовин, написал по этому поводу небольшую статью «Я плачу вместе с вами»: «Через несколько дней „Правда“ обругала меня. Цветы зла продолжали прорастать» (Бов119).

 

     В конце 40-х гг., в разгар борьбы с «безродным космополитизмом», с «низкопоклонством» перед Западом дошла очередь и до цирка. Всё происходящее напоминало цирк, с трагически-кошмарным репертуаром, где тек не «клюквенный сок“, а настоящая кровь. Но в данном случае речь идет о настоящем цирке. Там тоже нашли космополитов. Об этом рассказывается в статье Л.П. Афанасьева » «Цирк“ в цирке» (Очерки 189). В силу изначальной внеполитичности цирка попытки его идейного обуздания приняли особенно уродливую форму. Потребовали «правильной идеологии» не только в разговорных жанрах (клоунада), но и в акробатике, музыке, даже в одежде. 21-2 марта 49 г. состоялись собрание коммунистов управления цирка, посвященное обсуждению редакционных статей в «Правде» и «Культуре и жизни», посвященных театральной критике (нельзя же было на них не «откликнуться»).

 

 Непосредственный повод собрания - доносительная статья Н.П.Барзиловича «Апологеты буржуазного цирка», опубликованная в журнале   «Советское искусство» (5 марта 49 г.). Она направлена против теоретика и историка цирка Е.М. Кузнецова, режиссеров Б.Шахета, А.Арнольда, артистов Кох, Кио и др., «копирующих западные образцы». На собрании выступало 22 человека, руководители главка, заслуженные артисты, рядовые работники. В сборнике приведено с незначительными сокращениями 13 выступлений. В начале 49 г., после начала травли театральных критиков, на стол начальника ГУЦ (Главное Управление цирками) лег список 32 цирковых номеров, названных «космополитическими». Сами артисты, в том числе критикуемые, взяли на себя роль цензурных органов, обнаруживая «идейно чуждые» мотивы в творчестве коллег, пока не попавших в «черный список». Делались оргвыводы, накладывались партвзыскания. Обвиняемые каялись, благодарили партию, указавшую им на опасность. Лишь изредка пытались защищать свою точку зрения. Вначале выступил работник ГУЦ Ф.И.Калошин, отметивший «важнейшие документы по идеологическим вопросам» за последние два года. Он произнес все необходимые в таких случаях нужные слова, а затем перешел к делу. Сообщил, что Комитет по делам искусства на одном из заседаний обсудил работу Управления цирков и нашел в ней ряд серьезных недостатков: «Формализм и эстетство, космополитизм и антипатриотизм имеют место, правда, в несколько ином, своеобразном преломлении циркового искусства». Калошин говорил о том, что в журнале «Советское искусство» уже осуждалась порочность книг Е.Кузнецова, в которых недооценивается, а порой просто отрицается «глубоко национальный характер русского циркового искусства и проповедуются космополитические взгляды»; подобные же недостатки встречаются у Ю.А. Дмитриева. Сущность их ошибок, по словам Калошина, состоит прежде всего в том, что они «не сумели применить ленинское положение о двух культурах к исследованию развития цирка»; по их мнению, цирк космополитичен по своему характеру и утратил национальные черты. Подробно речь идет о работах Кузнецова: одна из его статей «просто ужасна»; ни одного слова об истоках русского советского цирка; утверждения, что «цирк интернационален»; «идея космополитизма является центральной идеей»; по сути Кузнецов «оплевывает всё национальное, русское, если хотите лакирует, пытается показать расцвет от германского цирка…» (193). Осуждение Дмитриева, считающего, что с момента зарождения цирк жил и развивался на почве международного обмена номерами; по его мнению не было русского цирка, как и французского, английского и т.д.; «Это был единый международный цирк». «Куда же дальше!?..» – патетически восклицает Калошин. И продолжает:  «Кому нужны такие бредовые космополитические вредные утверждения? Врагам нужны». Подражание чужому, по словам докладчика, сказывается даже в оформлении, в названиях номеров, в псевдонимах артистов (Венецианское, испанское, итальянское трио; западно-европейская маска клоуна; Каран д`Аш, а не Карандаш). Упоминается о номере, где белый бьет негра: «Разоблачаем ли мы расистскую политику в Америке? Не разоблачаем…» Опять ссылка на Жданова. И итог: «никакие космополиты, эстеты, формалисты не в силах свернуть в сторону от этой столбовой дороги коммунизма. Под руководством и при постоянной помощи ЦК ВКП ), и лично товарища Сталина, партийная советская критика и весь коллектив работников искусства разгромят до конца все эти чуждые народу взгляды <…> и выполнят те задачи, которые поставлены перед ним партией и народом» (бурные аплодисменты). Выступление Барзиловича, жонглера, режиссера, автора доносительной статьи. О том, что хочет дополнить выдвинутые в ней обвинения, ругает Кузнецова: в его книге «Цирк» автор «услужливо, раболепски (так! -ПР) восхваляет растленное искусство западного цирка и, в частности, цирка капиталистической Германии, шедшей к фашизму. Книга эта вредна, беспринципна…» (199). О том, что сам он готовит пантомиму «Народные мстители» – о партизанах; именно такие постановки сейчас нужны (напомним, что в известном кинофильме  «Цирк» происходит как-раз такая замена «космополитического» западного номера на советский, «идейный» — ПР). Выступление Дмитриева. Кается. Ругает книгу Кузнецова. Но и полагает, что ошибки, заблуждения не делают его сознательным врагом советского цирка; ему надо помочь исправиться. Выступление Кузнецова, заслуженного деятеля искусства. Признается в своих ошибках. Говорит о том, что неверно отражал период НЭПа: «Недавно я получил очень руководящую мысль в этом отношении, как всегда гениальную, у товарища Сталина» (208). Но и о том, что его ошибки – результат общих установок руководства, не ставившего вопрос о роли цирка, как фактора идеологического воздействия. Дуров Ю. В. – народный артист, дрессировщик, внук В.Л. Дурова. Немного ругает, немного защищает других. Видимо, ему поручили выступить. Он и выступил, без особого пафоса. Б.А.Эдер — народный артист, акробат, режиссер, дрессировщик. Та же позиция. Как и Дуров, ругает безродных космополитов, называет их негодяями, но считает, что в цирке ярко выраженных космополитов нет. Ряд других выступлений: оправдания, признание ошибок, и везде о правильности постановки вопроса партией и правительством. Один акробат, каясь в своих ошибках, говорит, что теперь он выступает в форме советского моряка. Другой, что ввел в цирк политические парады, интермедии, даже специальные политические спектакли; ныне подготовили спектакль «Сверстники Октября». Выступающие иногда и друг на друга валят, но не так уж яро. Зато руководство старается. Выступает начальник Главного Управления цирков Кудрявцев. Пафос его обличения сводится к тому, что выступавшие недостаточно каялись, «не нашлось мужества…». И большое количество повышенно-эмоциональных общих мест: «Товарищи, антипартийная группа безродных космополитов и диверсантов в литературе и искусстве разоблачена нашей партией»; Борщаговские, Гурвичи, Юзовские пытались охаять, опорочить наше искусство, литературу; они – «агентура буржуазии» – ставили одну задачу: свернуть нас с ленинско-сталинского пути. Но «жалкие, ничтожные люди были уличены и разоблачены нашим советским народом и, под руководством партии, им был нанесен сокрушительный удар». О том, что нужно повысить идейно-политическое и художественное руководство.. Заканчивается выступление в более приземленном тоне. Говорится о низком уровне разговорного жанра, музыкального репертуара (фокстроты, блюзы, танго, румба – да еще мексиканская) ( 219).

 

       О живописи особых высочайших указаний не было, но «добровольцы» действовали. Не позднее 3 декабря 49 г. доносительное письмо художников председателю президиума совета министров СССР Молотову о формализме в живописи. Как некоторый итог Всесоюзной художественной выставки 49 г. В начале письма четверть страницы о том, что выставка показала новый значительный рост советского изобразительного искусства. Здесь и о том, что  исторические постановления ЦК по вопросам литературы и искусства, «разоблачение последышей безродного космополитизма, носителей эстетства, формализма и натурализма, оказали благотворное влияние на творчество большинства советских художников и помогли им создать произведения, помогающие партии и советскому народу строить коммунистическое общество». Несколько слов о том, что руководители Союза художников, «несмотря на имеющиеся в их работе некоторые недостатки, в основном правильно повели художников по пути создания произведений большего идейного содержания и высокого художественного мастерства». А далее пошло то, ради чего письмо было написано: «Но тем не менее мы считаем своим долгом поставить Вас в известность о имеющихся серьезных помехах, мешающих развитию советского реалистического искусства, устранение которых тем более необходимо, т.к. в последнее время эти помехи становятся главной опасностью». О группе художников, которые по разным объективным причинам (нет мастерских, нормальных бытовых условий, трудно с заказами и пр.) недовольны проводимыми Комитетом по делам искусств и Академией художеств мероприятиями, направленными на дальнейший рост советского реалистического искусства. «Эту группу художников и искусствоведов в своих личных и реваншистских целях используют демагогические элементы и припрятавшиеся последыши формалистического и эстетского искусства» (Бох520).По словам авторов письма (10 подписей, среди них Д.А.Налбандян, Е.В.Вучетич и др.), это проявилось при обсуждении 26 ноября выставки 49 г. Далее идет конкретный доносительный текст, с называнием имен, с характеристикой «антипартийной» позиции ряда художников: «Политическое содержание» выступлений Полякова и Таежной «явилось по своему существу антипартийным, направленным против развития искусства социалистического реализма». Авторы письма утверждают, что, судя по реакции значительной части присутствовавших, такие выступления были инспирированы и организованно подготовлены целой группой: в них резко противопоставлялись молодые художники среднему и старшему поколению, вплоть до требований уступить дорогу молодым; но дело было даже не в возрасте; нападкам подвергались те, «которые борются за социалистический реализм» .Герасимов, В.Яковлев, Д.Налбандян, Б.Иагансон и др.); в адрес же Сергея Герасимова (тоже художника старшего поколения), формалиста и импрессиониста, звучали похвалы, уверения в любви и уважении; слышались заявления, что формализм не опасен, а  бороться нужно с натурализмом.

 

  Далее в письме подробно говорилось о Сергее Герасимове – основном объекте нападения. Именно его называли «идейным вдохновителем» таких порочных выступлений. Уже много лет он «ведет скрытую, вреднейшую работу в советском искусстве»; для этого у него есть большие возможности: он председатель Московского отделения Союза советских художников, двадцать лет директор Московского художественного института; окружил себя профессорами и преподавателями формального направления, «прикрывающими свою профессиональную безграмотность и политическую отсталость высокими фразами об искусстве»; Герасимов «не принял никаких мер по очищению Московского Союза Художников от формалистов, эстетов, космополитов, а, наоборот, всячески укрывал» их; он продолжает стоять во главе московских художников, проводить свою линию, затрудняет борьбу за социалистический реализм, против проявлений буржуазной идеологии в советском изобразительном искусстве; Оргкомитет ССХ неоднократно информировал партийные и государственные органы о создавшемся положении в Московском союзе, но «никаких указаний для принятия решительных мер получено не было»; «Демагогические элементы», «грубо критикуя партийное направление в искусстве и реалистов-мастеров», делают своим знаменем «безыдейную импрессионистическую живопись Сергея Герасимова, а также Дейнека, Кончаловского и иже с ними» (Бох521). Авторы письма считают недопустимым дальнейшее пребывание Герасимова на посту председателя Московского отделения Союза художников. Они предлагают распустить Правление этого отделения, передав временно руководство Оргкомитету ССХ СССР, укрепив его художниками-реалистами. Просят они и разрешения провести в возможно короткий срок Всесоюзный съезд советских художников. Полученное письмо Молотов направил Берии, для рассылки копий членам Президиума Совета Министров и в ЦК ВКП ) М.Суслову, для принятия решения. по этому вопросу (Бох 522, 630).

 

 Секретная инструкция председателя Комитета по делам Искусств Н.Беспалова от 18 января 52 г. о порядке цензорского контроля произведений искусства. Беспалов ссылается на Постановление СМ СССР от 28 августа 51 г. о размежевании функций Главлита и Комитета по делам искусства и перечисляет сферу действий последнего. В неё входит контроль за репертуаром театров, музыкальных коллективов, цирков, концертных исполнителей, работа с авторами по созданию произведений искусства. Устанавливается следующий порядок контроля: произведение сначала поступает в Комитет, и только через него подается в цензуру, с его заключением; цензура рассматривает произведение, делает свои замечания, о которых сообщает Комитету. По сути дела образована сложная двойная цензура, общая и Комитета. Что касается цензоров, то им предлагается руководствоваться решениями ЦК по идеологическим вопросам. В инструкции подробно рассматриваются разделы искусства, которые надлежит контролировать: Контроль произведений репертуара, Контроль произведений изобразительного искусства, Контроль за произведениями, записываемыми на пластинку и т.д. Всего названо 28 таких разделов. Всё подробнейшим образом перечислено и регламентировано (Бох 528-32).

 

 И совсем уже под занавес циркуляр Главлита 10 января 53 г. «О запрете публичного исполнения произведений композиторов, исключенных Главреперткомом из репертуара» (Бох534).

  После войны начали издавать Собрание сочинений Сталина. В последних вышедших томах (издание так и не закончено) опубликован ряд не печатавшихся ранее сталинских высказываний, касающихся литературы, конкретных писателей. Они сразу становятся безусловной истиной, везде цитируются и восхваляются. Дело доходит до курьезов. В т.12 напечатано письмо Сталина Феликсу Кону. В нем Шолохов назван знаменитым писателем, но допустившим в «Тихом Доне» ряд грубейших ошибок, неверных сведений. Какие ошибки не указано. Издательские чиновники озадачены: непонятно, что делать, как публиковать новое издание «Тихого Дона». Шолохов возмущен, считает, что смысл письма Сталина извращен. К тому же он не понимает, чем недоволен Сталин, что и как нужно переделывать. Если учесть, что Шолохов, возможно, «Тихого Дона» не писал, ситуация складывалась пикантная. 3 января 50 г. Шолохов отправляет письмо Сталину: просит разъяснить сущность ошибок, чтобы учесть их при переработке. Ответа нет. Новое письмо: просьба о встрече. Нет ответа… Чиновники додумались, что нужно включить в роман главу о Сталине (что-то  вроде «Хлеба» А.Толстого), настаивают на этом. Шолохов отказывается. Издательство находит внештатного автора, который пишет требуемую главу (Гром439). Трагическое и нелепо-смешное. Вперемешку.

 

   Одновременно ряд действий, жестов, знаков, которые должны были свидетельствовать, что Сталин, партия, правительство проявляют повседневную заботу о культуре, литературе, о писателях, людях искусства. 13 мая 47 г. Сталин принимает руководителей Союза писателей: Фадеева, Горбатова, Симонова. Трехчасовая беседа с ними. Речь идет о повышении гонораров писателей связи с отменой карточек цены повысились). Установлены четыре категории расценок  (кому сколько платить; «благонамеренные» не обижены). Создана специальная комиссия по вопросам гонораров, на весьма высоком уровне. В нее вошли Жданов, министры государственного контроля и финансов (Гром401-4). Увеличивается количество Сталинских премий, введена еще одна, третья, ее степень. Все идет по стихотворению: «У писателей ушки в мерлушке И следы от еды на бровях. Им поставят под дубом кормушки, Чтоб не думали рыться в корнях» (не повтор? См.о тридцат гг, создан ССП, часть первая). Далеко не у всех мерлушке и кормушки, но у своих.

  Иногда, по высочайшему капризу, разрешаются, даже  одобряются вполне доброкачественные, ценные произведения. В.Некрасов за повесть «В окопах Сталинграда» награжден Сталинской премией. Официальная критика приняла повесть сдержанно, даже враждебно. Но изображение будничного героизма защитников Сталинграда неожиданно понравилось Сталину, и он приказал дать Некрасову премию. Напечатали «Спутников» и «Кружилиху» Веры Пановой  (они даже получили в 47 и в 48 гг. Государственные премии СССР), «Звезду» Кaзакевича (Гром405). История с романом И.Эренбурга «Буря». Его начали критиковать в печати, но Сталин вступился за него (он вообще благоволил Эренбургу).  «Буря» получила Сталинскую премию. Во время приема партийными руководителями писателей Сталин разрешил Симонову то время редактору «Нового мира»)  опубликовать рассказы Зощенко: никто из присутствующих на приеме вождей их не читал, не читал и Сталин, но сказал: «печатайте, а мы, когда напечатаете, почитаем» (Симонов «Глазами человека моего поколения». Гром404). В марте 50-го г. состоялось заседание Комитета по Сталинским премиям. Сталин вел себя там довольно либерально, защищал роман А.Коптяевой «Иван Иванович» (тема семейно-бытовых отношений), против которого резко выступал Фадеев. Хвалил он обсуждавшийся роман Э. Казакевича «Весна на Одере», назвал его  талантливым, хотя и упрекнул, что в нем не изображен Жуков (роман, на самом деле, лживый, подхалимский; вступление советских войск в Германию изображено в слащавых, лакировочных тонах; Жукова, находившегося в опале, изображать было невозможно; Сталин это прекрасно знал, совсем не хотел такого изображения, а все же упрекнул, демонстрируя свою объективность). И Казакавич, по настоянию Сталина, получил Сталинскую премию (Гром441). Вновь демонстрация: какие дескать гонения на евреев, когда мы им (Эренбургу, Козакевичу, другим) Сталинские премии даем!? Определяя по сути дела разгромные постановления второй половины 40-х гг., Сталин старался в какой-то степени отграничиться от них (Гром407). Ранее ругаемым режиссерам предоставлена возможность ставить фильмы. По мнению Громова, Сталин в самом конце 40-х — начале 50-х гг. всё же хотел наладить как-то  отношения с писателями, с деятелями искусства.

 

    В связи с этим всплывает и тема РАППа. Она затронута Сталиным в давнем ответе Безыменскому, в письме Билль-Белоцерковскому, опубликованному в вышедшем 11 томе. В журнале «Октябрь» (50 г.,.№  2) напечатана статья А.Белика «О некоторых ошибках в литературоведении». Белик – литературный критик, один из «дрессированных евреев» погромного направления. Не случайно статья появилась в «Октябре» Панферова, журнале с довольно отчетливыми антисемитскими тенденциями. Она, написанная в вульгарно-социологическом духе, требующая от литераторов безусловной партийности, идеологической выдержанности, должна была прийтись вроде бы «ко двору». В ней повторялись ленинские лозунги, положения статьи «Партийная организация и партийная литература»: долой литераторов беспартийных и пр. В ответ 30 марта 50 г. в «Правде» напечатан постранный отклик на статью Белика, с резкой его критикой: говорилось о том, что лозунг: «долой литераторов беспартийных» в прошлом был законным, но ныне он не современен; напоминалось о союзе коммунистов и беспартийных; осуждалось требование изображать только положительных героев (иначе как же быть с Гоголем, с Толстым?) (Гром 442). Без Сталина здесь дело явно не обошлось. Возможно, подобного рода установки отразились и в докладе Маленкова на Х1Х съезде, там, где речь идет о необходимости сатиры ( «нам нужны советские Гоголи и Щедрины»). На примере Белика осуждалось то, что пропагандировалось во всех партийных постановлениях и решениях. Белик дал для такой критики повод. Слишком уж прямолинейно он излагал свои доводы. Но ведь они не противоречили по сути литературной политике властей. Пожалуй, в позиции «Правды» сказалось то же желание Сталина «дистанцироваться», о котором мы уже упоминали.

 

 После «Правды», с осуждением новорапповских тенденций, проповедуемых Беликом, «сводящим партийность к членству в партии», выступили «Культура и жизнь», другие газеты. Но Белика не уволили с работы, не исключили из партии, хотя везде «прорабатывали». Всё же он был не враг (Гром443-6).

 А тут еще подоспел сталинский юбилей. 21 декабря 49 г. Сталину исполнилось 70 лет. Непонятно было, как отмечать эту дату, чего хочет Сталин. Вероятно, не совсем понимали это и в «верхах». Поэтому  «на места» инструкции долго не поступали. Ходили даже слухи, что, по своей скромности, Сталин не хочет пышного празднования юбилея и особых торжеств по этому поводу не будет. Потом все прояснилось, и как плотину прорвало. На самом деле юбилей готовился давно. В 49 г., по сценарию П.Павленко и М.Чиаурели, режиссером М.Чиаурели сделан «по специальному заказу» фильм «Падение Берлина». Сталин контролировал его постановку на всех этапах, от утверждения сценария, подбора актеров (Сталина играл М.Геловани, неоднократно выступавший в этой роли), композитора . Шостаковича) до вмешательства в постановку отдельных сцен. К съемкам привлечены лучшие актеры. Огромные затраты. Даже видавшие виды чиновники поразились помпезности постановки, неумеренным восхвалениям, безудержной лести в адрес Сталина. Фильм заканчивается апофеозом: в Берлине идут ожесточенные бои за рейхстаг. Фашисты отчаянно сопротивляется. Над рейхстагом водружен советский флаг флаге над рейхстагом тоже существует миф: кто его водрузил, когда, сколько – дело довольно темное). Бой мгновенно прекращается. Все пляшут, ликуют (явно актеры-профессионалы). Здесь же узники фашистских лагерей. И офицеры-немцы, склоняющие свои флаги, капитулирующие. Все смотрят на небо, кого-то ждут. Появляется большой белый самолет, в сопровождении двух истребителей.. Приземляется. Из него выходит Сталин, в белом костюме, со звездой Героя Советского Союза. Как ангел с небес. Восторженная встреча. Сталин здоровается за руку с командирами. Обращается с речью к собравшихся, призывает не забывать о жертвах. Море портретов Сталина. Все его восторженно приветствуют. Женщины смотрят на него с обожанием. Здесь же неожиданно встречаются главный герой, Алеша, только что штурмовавший рейхстаг, и его любимая, Наташа. Наташа просит у Сталина поцеловать ее. Они целуются. Все ликуют. Скандируют в исступлении имя Сталина. Трудно даже представить, что эту подхалимскую слащавую чепуху о самом себе, своего рода обожествляющий миф санкционировал сам Сталин. Но так оно вроде бы было. Знаменательно, что эту стряпню периода пика культа личности демонстрировали весной 2005 г. по телевизору, сопровождая другим фильмом  «Кодовое название операции ''Южный гром''». Возможно, чтобы не упрекнули за демонстрацию первого фильма.

 

  На самом деле происходило другое. В Берлине Сталин появился далеко не сразу, на встрече руководителей стран-победителей в Потсдаме. При этом охрана состояла из нескольких цепей, стоящих плечом к плечу и спиной к спине солдат войск КГБ.

 

  Принято решение соорудить огромную статую Сталина на Волго-Донском канале. На нее нужно 33 тонны меди. Решение о статуе подписал сам Сталин. Торжественное заседание в Большом театре. Сталин присутствует на нем, с недовольной миной (дескать, зачем такая шумиха?) При этом демонстрируемом недовольстве он просматривает все произведения о себе. Юбилею целиком посвящен 12-й номер «Нового мира». Там пьеса Вс. Вишневского «Незабываемый 1919» – наиболее панегирическая и самая слабая из его пьес, вообще-то не блестящих. На одном из экземпляров сохранились сталинские пометы карандашом. По пьесе Сталин – верный ученик Ленина, по правке – чуть ли не учитель, одобряющий ленинские высказывания. Премьера пьесы состоялась 21 декабря 49 г. день рождения) в Малом театре. 20 декабря статья Чиаурели в «Правде» – «Лучший друг советского искусства». Фильм «Клятва» Чиаурели и Павленко, тоже с поправками Сталина (по словам режиссера, он велел изъять «камерные» эпизоды; вероятно, хотел, чтобы был только вождь). В начале 42 г. писатель Н.Погодин сочинил пьесу «Кремлевские куранты», поставленную во время войны в МХАТе. К юбилею Сталина режиссер Юткевич решил сделать по ней фильм, приступил к съемкам в 47 году. Сталин выразил сомнение в полезности такой экранизации. Последовал разгром отснятой части, «Свет над Россией». Сделан новый вариант, где Сталин наравне с Лениным, а не его ученик. Но и этот вариант не понравился. Видимо, наравне уже не удовлетворяет, а само сопоставление  «Ленин – Сталин» вызывает раздражение. Нужен только Сталин. Масса тяжелых, вымученных произведений, написанных к юбилею. И все под флагом русского, русскости, русского народа. Множество сообщений о том, как советские люди отмечают юбилей вождя. 15040 подарков, 800 000 рапортов, писем, адресов. Всё широко освещается в печати. Множество восторженных статей, полных неумеренного славословия (Гром412-24).  

 

  Несколько вариантов анекдота о Сталине и Пушкине (Сталине и Ленине): третее место на конкурсе получила работа «Сталин читает Пушкина», первое – «Пушкин читает Сталина».

 

А Главлит между тем продолжал свирепствовать, решительно отвергая всякие попытки нарушить свой монополию. Так 20 июня 50 г. министр связи Н.Псурцев обратился к Молотову (заместителю председателя Совета Министров), предлагая изменить порядок контроля за литературой, поступающей из-за границы. Псурцев мотивировал это тем, что централизация такого контроля (только при московском почтамте) приводит к значительному замедлению доставки периодической печати, которая иногда вообще теряет свою ценность. Псурцев предлагал открыть отделения Главлита и в других крупных городах (Ленинграде, Киеве, Вильнюсе, Таллинне, Риге, Одессе), чтобы ускорить и упростить контроль. Молотов распорядился «спросить Главлит», но тот решительно отверг предложение Псурцова, утверждая, что наиболее квалифицированный и строгий контроль может быть обеспечен именно при централизованной проверке в Москве (Бох523, 630). Так и оставалось до ликвидации Главлита в октябре 91 г.

 

  Стремление изъять «уязвимые» материалы, централизовать их хранение в наиболее удобных подконтрольных учреждениях заметно и в других цензурных распоряжениях последних годов правления Сталина. В ноябре 50 г. секретный приказ Уполномоченного Совета Министров СССР по охране военных и государственных тайн в печати, начальника Главлита К.Омельченко местным органам Главлита: изъять из неэкспонированных фондов музеев экспонаты с изображением врагов народа и передать их в соответствующие архивные управления. Большей частью речь идет о групповых фотографиях участников съездов, митингов, торжеств, где среди других имеются и изображения «врагов народа»; материалы эти посетителям музеев не показываются, «тем не менее хранение их в фондах музеев является недопустимым» (Бох523).

 

 В этом же духе издан секретный циркуляр Главного Архивного Управления МВД о порядке опубликования в открытой печати сведений о структуре, деятельности, содержании государственных архивов, направленный 21 июня 52 г. начальникам архивных управлений. В нем предлагалось соблюдать особую осторожность при подобных публикациях. Состав архивов по сути дела засекречивался, хотя и не безусловно. Напоминалось, что издание путеводителей по архивам прекращено по указанию министра внутренних дел СССР (Бох533). Путеводители в течение долгого времени действительно не издавались или составлялись в таком виде, что не давали представления о содержании архивов, превращая их в значительной степени в «вещь в себе». Да и вообще допуск к архивным материалам сопровождался всяческими препятствиями (кстати, как и допуск к старым газетам советского периода).

 

      В 53 г. Сталин, как бы подводя итоги перед смертью, спровоцировал дело «врачей-убийц». Он вообще не доверял врачам, особенно врачам -евреям. Травля их началась вскоре после войны. По анонимным письмам-доносам устраивались бесконечные проверки. Врачи увольнялись с работы, иногда арестовывались. В 50-м году приняты два постановления ЦК с требованием ужесточить чистки евреев в медицинских учреждениях.

 

  Яковлев цитирует запись в дневнике кандидата в члены Президиума ЦК КПСС Малышева на первом после Х1Х съезда пленуме Президиума. Сталин говорил: «Любой еврей – националист, это агент амери (канской) разведки <…> Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов» (Яков 212). Но всего этого Сталину было мало. В январе 53 г. начата широкомасштабная операция, им самим спланированная. 13 января все газеты поместили заявление ТАСС «Арест группы врачей-вредителей». В нем сообщалось, что раскрыта террористическая группа, ставящая целью путем вредительского лечения сократить жизнь активных деятелей Советского Союза. Перечислялись участники группы: Вовси М. С., Виноградов В. Н., Коган М. Б., Коган Б. Б., Егоров П. И., Фельдман А. И., Этингер Я. Г., Гринштейн, Майоров Г. И. Большинство названных – евреи (терапевты, профессора). В заявлении утверждалось, что документальными данными, исследованиями, заключением медицинских экспертов, признанием арестованных установлено, что преступники, являясь скрытыми врагами народа, осуществляли вредительское лечение больных и подрывали их здоровье. Они ставили неправильные диагнозы, а затем намеренно ошибочным лечением губили больных, видных партийных и государственных деятелей; арестованные, участники «банды человекообразных зверей», признались, что таким образом умертвили А.А.Жданова, А.С.Щербакова, хотели умертвить маршалов Василевского, Говорова, Конева и других, но арест расстроил их злодейские замыслы и им не удалось добиться своей цели. Врачи-убийцы,   «ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки», «состояли на службе иностранных разведок, продали им душу и тело»; большинство было куплено американской разведкой, завербовано её филиалом – «международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“»; последняя создана американской разведкой для оказания материальной помощи евреям других стран, на самом же деле для проведения широкой шпионской, террористической, подрывной деятельности против ряда стран, в том числе Советского Союза; Вовси заявил во время допросов, что получал директивы об истреблении руководящих кадров СССР из США через врача Шимиловича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса; другие участники группы (Виноградов, Коган, Егоров) являются «старыми агентами английской разведки» (Яков 211-12. И интерн).

 

 Заявление ТАСС, напечатанное в «Правде», сопровождалось статьей «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». В ней пересказывалось содержание заявления, с некоторыми комментариями его. Упор делался на необходимость повышения бдительности, усиления борьбы с благодушием, самоуспокоенностью, ротозейством. Они – благодарная почва для злодейского вредительства. О том, что беспримерная победа в войне, успехи на всех участках хозяйственного и культурного строительства привели некоторых к выводу, что исчезла опасность вредительства, диверсий, шпионажа; но так думать могут только правые оппортунисты. Успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы; так учит бессмертный Ленин, так учит товарищ Сталин. Далее следует цитата из Ленина. Затем цитата из Сталина. Довольно подробно говорится об ошибочности теории «затухания» классовой борьбы по мере «наших успехов». Заканчивается статья призывом к всемерному усилению революционной бдительности и прямым обращением к органам госбезопасности. Упрек в их адрес: они, хотя должны быть особенно бдительными, во время не вскрыли шпионскую организацию, «проглядели вредительски — террористическую деятельность гнусных выродков», продавшихся врагам Советского Союза; история знает примеры, когда под маской врачей действовали убийцы, изменники родины: Левин и Плетнев, которые по заданию врагов СССР неправильным лечением умертвили Горького, Куйбышева, Менжинского. Высказывалась надежда, что в будущем «органы» «не проглядят», вовремя обнаружат врагов народа. Заявлялось, что американско-английским поджигателям войны нанесен сокрушительный удар, а перед всем миром раскрыто «истинное лицо рабовладельцев-людоедов из США и Англии». Еще до начала процесса и до приговора выражалась уверенность, что советский народ с гневом и возмущением клеймит «презрением наймытов» (наемников — ПР), что «он раздавит их, как омерзительную гадину»; вдохновители же их должны знать, что возмездие не забудет их и найдет к ним дорогу. По сути дело и заявление и статья – призыв к развязыванию ненависти и антисемитских действий.

 

  Возникла паника. Мне самому пришлось услышать в научном зале Ленинградской публичной библиотеки разговор двух испуганных и взволнованных ученых дам: что же теперь делать? Как же можно ходить лечиться, покупать в аптеках лекарства, когда везде врачи – враги народа – травят людей? Слухи о врачах (немцах) неоднократно возникали в дореволюционной России во время эпидемий (бывали даже самосуды), но правительство боролось с такими слухами, наказывало их распространителей, а здесь оно выступало их инициатором, широко используя печать.

 

 Следователи не смогли найти документальных материалов о существовании заговора врачей и их шпионской деятельности. Тогда осенью 1952 года следствие взял в свои руки Сталин. «Он лично устанавливал сроки подготовки открытого процесса. По его распоряжению людей, далеко не молодых и слабых здоровьем, подвергли чудовищным пыткам и истязаниям. Сталин сам определял, какие пытки и к какому арестованному нужно применить, чтобы добиться ''признательных показаний''. Сам проверял, насколько точно выполнены его распоряжения на этот счет» (Яков211.)

 

 Начало кампании связывалось с письмом Лидии Федосеевны Тимашук, награжденной за «бдительность» орденом Ленина (потом его пришлось отбирать). Вообще с письмом сложно. Оно было опубликовано в газетах. Вызывало ощущение инспирированного, явно антисемитского, ставшего поводом для травли. Отклики на него «читателей». Напоминание об ее сыне-летчике, погибшем в Отечественной войне: именно память о нем заставляла-де ее писать письмо. Позднее, как о антисемитском доносе Сталину, говорил о письме в докладе на ХХ-м съезде Хрущев. Жорес и Рой Медведевы в книге «Неизвестный Сталин» излагают историю с Тимашук по-иному, опираясь на документы. Хрущев, по их словам, намеренно грубо исказил истину. Тимашук такого доносительного письма вообще не писала. Писала она письмо не Сталину, а начальнику управления охраны КГБ Н.Власику, задолго до дела врачей. 28 августа 48 г. она – врач-кардиолог Кремлевской больницы – вызвана для снятия кардиограммы у Жданова, который лечился в санатории на Валдае. У того был сердечный приступ. Она, сделав кардиограмму, поставила диагноз: инфаркт. Другие же врачи инфаркта не нашли, не согласились с выводом Тимашук, поставили предварительный диагноз: сердечная недостаточность. Тимашук считала, что Жданову необходим строгий постельный режим, вместо прежнего, разрешавшего Жданову прогулки, посещение киносеансов. В письме Власику она защищала свой диагноз, посылала копию кардиограммы, утверждала, что без постельного режима могут быть катастрофические последствия. Ее диагноз не зафиксировали в истории болезни, а через два дня, 31 августа, Жданов умер. Результат вскрытия трупа подтвердил диагноз Тимашук, но его тоже не включили в официальное коммюнике о болезни Жданова. Никаких выводов Сталин не делал, неизвестно даже, дошло ли до него в 48 г. письмо. Все перечисленные ею в письме врачи были русскими, в том числе начальник лечебно-санаторного управления Кремля П. И.Егоров, главный кардиолог В.Н.Виноградов и др. К этому позднее добавился один существенный факт. Весной 52 г. арестовали личного врача Сталина профессора Виноградова. Он вроде бы, после очередного осмотра, осторожно порекомендовал Сталину уменьшить нагрузку и меньше заниматься работой (существует миф, может быть имеющий реальные основания, о смерти Бехтерева: он 21 декабря 1927 г., бодрый и здоровый, приехал из Ленинграда в Москву на Первый всесоюзный съезд невропатологов и психиаторов, делал там доклад, руководил заседанием; 23 декабря он на несколько часов опоздал на заседание, а на вопрос о причине якобы буркнул: «осматривал одного сухорукого параноика». Многие подумали: это о Сталине. Сразу донесли. Бехтерев в этот день был на спектакле, смотрел  «Любовь Яровую». Его пригласили в театральный музей, он пил там чай, ел пирожные. А 24 — го утром ему стало плохо и поздно вечером он умер. Официальная версия: отравился консервами. Но ходили слухи, что его намеренно отравили. Есть сторонники и противники этой версии. Не исключено, что она  — легенда. А, может быть, и правда).


    Для подозрительного Сталина рекомендации Виноградова было достаточно. Его арестовали и стали готовить процесс. Тогда и извлекли письмо Тимашук, а Сталин присоединил его к придуманному им антисемитскому заговору. Он вообще был мастер подобных выдумок (см. Шатуновскую: про план, составленный Сталиным, со всеми деталями Московского и Ленинградского контрреволюционных центров, которых вообще не существовало). Арестовали врачей-евреев из Кремлевской больницы. Один из них, профессор М.С.Вовси – брат убитого по распоряжению Сталина Михоэлса: еще один повод для подозрений. Показания «выбили» из профессора Эттингера, умершего под пытками. Всё отчетливее вырисовываются контуры начинающегося погрома. Все газеты печатают фантастические обвинения. Атмосфера накалена до предела.

 

  Сперва дело врачей поручено министру внутренних дел В.С. Абакумову. Затем Сталин заподозрил его в тайной связи с Берия. В июле 51 г. Абакумова арестовали, обвинив в том, что в министерстве на руководящих постах много евреев. Новый министр – профессиональный партийный работник С.Д.Игнатьев (Сталин назначил его «со стороны», чтобы ослабить влияние «в органах» Берия, которому он тоже перестал доверять). Кампания приобретала всё больший размах. Далеко оставила позади такие антисемитские процессы, как дело Дрейфуса во Франции, дело Бейлиса в России. Запрещены произведения обвиняемых (еще не осужденных; многие из них – крупные ученые, авторы ценных научных работ). Сюда приплюсовали и Михоэлса. Главлит просил у отдела пропаганды и агитации разрешить разослать приказ об изъятии книг «врачей-вредителей». Отдел пропаганды ЦК… в записке 17 января 53 г. счел приказ «неправильным», «так как он предусматривает изъятие не всех произведений, а лишь работ на медицинские темы. Из книг Михоэлса приказ предусматривает изъятие только книг о театре и искусстве». Отделу пропаганды и агитации кажется это недостаточным: «Следовало бы в приказе Главлита указать на необходимость изъятия всех произведений врачей-вредителей и всех работ Михоэлса независимо от их тематики». Так и поступили (Бох99, 607).

 

    Разнузданная антисемитская вакханалия. Ни одного номера газет без статей о врачах-убийцах. Преследование еврейской культуры, всех форм национального самовыражения. Закрыты еврейские театры в Москве, Черновцах, Минске, Одессе, Биробиджане, Баку, Кишиневе, научные центры и библиотеки в Киеве, Львове, Минске. Закрыта кафедра гебраистики факультета востоковедения Ленинградского университета. Частично уничтожены богатейшие коллекции еврейских музеев в Тбилиси, Вильнюсе, Биробиджане. Закрываются синагоги. Уничтожаются свитки Торы, религиозной литературы, молитвенников.

  В феврале 53 г. началась подготовка к массовой депортации евреев из Москвы и крупных промышленных центров в восточные районы страны. Слухи (стихийные или инспирированные) о подготовленных в Сибири особых лагерях. Депортацию планировалось подготовить так: группа евреев направит письмо правительству с просьбой о высылке, чтобы «спасти евреев от справедливого народного гнева», «гнева советских людей», вызванного «процессом врачей». Письмо, заранее подготовленное, находилось в редакции «Правды». Подписи под ним собирали директор ТАСС Я. Хавинсон и академик И.Минц. Они ездили по квартирам, приглашали людей в редакцию «Правды». Им удалось собрать довольно много подписей (Яков211-13). Об этом вспоминал и Вас.Гроссман (см. седьмую главу).

 

   К счастью, Сталин умер. Но не все сумели сразу понять, какие изменения эта смерть сулила. Как пример и в то же время как итог происходившего – пространное письмо от 24 марта 53 г. руководителей Союза советских писателей А.Фадеева, А.Суркова и К.Симонова Хрущеву не Маленкову!) о мерах по освобождению писательской организации от балласта. Никто из авторов не был ярым антисемитом. Но не успели перестроиться и попали впросак. В письме отмечалось, что в московской писательской организации на учете состоит 1102 человека (955 членов и 147 кандидатов). Из них свыше 150 не выступают с произведениями, имеющими самостоятельную художественную ценность от 5 до 10 лет. Они – балласт, а в ряде случаев дискредитируют высокое звание советского писателя. Согласно уставу они подлежат исключению (сноска на устав). Большинство не имело оснований для вступления в СП и были приняты в 34 г. при создании Союза Писателей, в условиях массового приема. Такие поблажки допускались и позднее, в годы войны, в первые послевоенные годы. Многие из таких людей просят материальной поддержки, которая им не положена. В письме приводятся примеры исключенных и не исключенных, но заслуживающих исключения. А далее идет главное, то, ради чего письмо было написано: «Значительная часть этого балласта составляют лица еврейской национальности и, в том числе, члены бывшего Еврейского литературного объединения <…> распущенного еще в 1949 году». Из членов московской организации писателей – русских – 662 (60 процентов), евреев – 329 (29.8 процента), украинцев – 23, армян – 21, других – 67. При создании Союза в 34 г. в московскую организацию принято 351 человек, из них писателей еврейской национальности 124 человека, т.е. 35.3 процентов; в 35-40 гг. принято 244 человек, из них писателей еврейской национальности – 85 (34.8 процента); в 41-46 гг. — 265 человек, из них 75 евреев (28.4 процента); в 47-52 гг. принято 241, из них евреев – 49 (20.3 процента). Такой искусственно завышенный прием лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие приняты не по литературным заслугам, а в результате сниженных требований, приятельских отношений, замаскированных проявлений национальной семейственности. Особенно это относится к членам и кандидатам из бывшего Еврейского литературного объединения. Все руководители и многие члены этого объединения были, в свое время, репрессированы органами МГБ после ликвидации объединения и прекращения изданий на еврейском языке Только четверо из двух еврейских писателей (так! смысл: почти никто — ПР), входивших в это объединение, занялись литературной работой и эпизодически выступают в печати на русском языке. Остальные – балласт. Некоторые сменили профессию. О том, что руководители Союза Писателей располагают сведениями о подобном же положении в Ленинградской организации и на Украине.

 

        «Полностью сознавая ответственность» за такое положение, руководство ССП считает необходимым  «последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта». Оно в то же время считает неправильным проводить эти мероприятия путем «чистки» или   «перерегистрации» (вызовет громкий скандал – ПР). «Вместе с тем мы считаем необходимым добиться того, чтобы в течение 1953-54 годов положение с составом творческих кадров было бы решительным образом исправлено». Сообщая об исключенных и кандидатов на исключение, авторы письма добавляют: «Работа эта будет продолжаться». Они, по их словам, сообщают в ЦК «об этих мероприятиях», так как исключенные будут жаловаться (дескать, будьте к этому готовы -ПР) (Бох100 — 04).

 

  Приведенное письмо – прекрасная иллюстрация позиции правления писателей конца сталинского период, готовности их действовать «применительно к подлости». Оно же – свидетельство  плохой информированности, отсутствия гибкости, наблюдательности. Что бы подождать немного, не торопиться, определить, откуда «дует ветер» в такой переломный момент!? Ведь ко времени отправки письма антисемитская кампания уже прекратилась (письмо, видимо, готовилось ранее и его по инерции послали). Прекратилась одновременно во всех изданиях, в ночь с 1-го на 2-е марта. 1-го марта она еще велась в полную силу. Статья в «Правде» о засылке в СССР американскими, британскими, израильскими, другими зарубежными секретными службами вредителей, шпионов, убийц, диверсантов. А 2-го марта никаких материалов на эту тему. Их не было и далее. Информация такого рода пресечена, как по взмаху волшебной палочки. По мнению Медведевых и Авторханова, Берия сам удивлен таким внезапным прекращением. Во всяком случае инициатива не его. Вряд ли и Маленкова. Они вообще 1-го марта отставали от событий. Только поздно вечером узнали о состоянии здоровья Сталина этому времени Хрущев и Булганин были уже в курсе дела, побывали на даче, хотя в комнату, где лежал Сталин не заходили). Берия, приехавший позже, вообще высказал предположение, что Сталин просто спит. Врачей до вечера не вызывали. Кто дал распоряжение в средства массовой информации прекратить кампанию точно не известно. Вернее всего Игнатьев, которому подчинялась непосредственно цензура, и Суслов, ведавший, как секретарь ЦК по идеологии, Агитпропом ЦК. Без действий этих двух инстанций (цензуры и агитпропа) оборвать кампанию на полуслове не представлялось возможным. Обойти Игнатьева и Суслова было никак нельзя. Они подчинялись лично Сталину. И в данном случае, надо сказать, проявили поразительную мобильность (уже днем 1 марта, не позднее, отданы все распоряжения). 5 марта КГБ и МВД слили в одно министерство, во главе поставлен Берия. Арестованные по делу врачей освобождены. Первой – жена Молотова Жемчужина.

 

  А вскоре в «Правде» же напечатано «Сообщение министерства внутренних дел СССР», где сказано, что при тщательной проверке выяснилось (идет перечисление фамилий) «были арестованы бывшим министерством государственной безопасности неправильно, без каких-либо законных оснований»; обвинения их «являются ложными», а документальные данные, на которые опиралось обвинение – несостоятельными; показания арестованных «получены работниками следственной части <…> путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». На этом основании (вновь перечисление фамилий) «из-под стражи освобождены. Виновные лица арестованы и привлечены к уголовной ответственности».

 

     Сообщение «В Президиуме Верховного Совета СССР». Об отмене указа 20 января 53 г. о награде врача Тимашук орденом Ленина. Принято решение принести извинения США и Англии. Про «Джойнт» как-то  забыли (стоит ли перед ним извиняться). Никакого возмещения за физический и моральный ущерб освобожденным врачам не предусмотрено. Даже намека на извинение перед ними нет (по крайней мере в печати). Отпустили живыми – и радуйтесь.

 

  2-7 июля 54 г. в Верховном суде СССР рассматривалось дело М.Д. Рюмина, следователя, а позднее начальника следственной части по особо важным делам. Он играл важную роль в деле врачей. Верховный суд приговорил его к расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Позднее расстрелян и Берия. Исполнение приговоров не затягивали: слишком много приговоренные знали. Вот и благополучный конец. Зло наказано. Позднее возникла версия: Сталина убили его приближенные, Берия. (Использован материал: В.Нетроцкий. Канал «семь40» 02.03.05).

 

наверх