П.С. Рейфман

Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Архив сайта

Главная ЧАСТЬ II. Советская и постсоветская цензура Глава 8. Часть 1

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.   «ТЕПЕРЬ ПО БРЕЖНЕВУ МЫ ДВИЖЕМСЯ ВПЕРЕД»                                .    

                  1964 — 1982         Часть 1       

                                                                

                                       Бровеносец в потемках

 

                                        Что делать мне с тобой, моя присяга?                                                     

                                       И как найти слова, чтоб рaссказать о том

                                       Как в сорок пятом нас встречала Прага

                                       И как встречала в шестьдсят восьмом?!

                                                                                   . Твардовский)

 

                                       Смуглолицые афганки,

                                       На земле и на воде

                                      Наши пушки, наши танки

                                       Не оставят вас в беде

                                             (ироническая песенка о «братской помощи» Афганистану)  

 

Отставка Хрущева. Приход к власти Брежнева. Период стагнации. Попытки властей удержать старое. Рост сопротивления властям. Самиздат и тамиздат. «Хроника текущих событый». Записка Семичастного «Об антисоветской деятельности творческой интеллигенции». Статьи 170 и 190-1 Уголовного кодекса, направленные против инакомыслящих. Изменения в Главлите. Отчет его за 66-й г. Лишение гражданства В. Тарсиса. Дело Синявского и Даниэля. Записка агитпропа о недостатках научно-художественной литературы. Донос о выступлениях Окуджавы и Соболя. Письмо Солженицына 1У Всесоюзному съезду писателей. Отклики на него. Письмо Костерина Шолохову. Проект группы ученых и представителей творческой интеллигенции о распространении, отыскании и получении информации. «Пражская весна“..» Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе « А. Сахарова. Оккупация Чехословакии – окончательное размежевание интеллигенции и властей. Сидячая демонстрация в Москве – протест против оккупации. Отклик Твардовского. Тарту и Чехословакия. Статья Лелюшенко „Освобождение“. Усиление репрессий. Выход СССР из Европейского сообщества писателей. Предостережение ГБ
    
824       Копелеву, Окуджаве, Л.Чуковской. Награждение Солженицына Нобелевской премией. Исключение его из Союза писателей, арест и высылка. Выход „Архипелага Гулаг“, реакция властей. Солженицын и Ростропович. Дело Буковского. Жорес Медведев помещен в психиатрическую больницу. Осуждение выступлений Симонова. Репессии против „Нового мира“, отставка его редактора Твардовского. Постановление „О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевиденья, кинематографии, учреждений литературы и искусства за идейно – политический уровень публикуемого материала и репертуара“ Записка КГБ о распространении самиздата. Конференция председателей творческих союзов. Выступление Брежнева на ХХ1У съезде КПСС. Требование укрепления литературной критики. Журнал „Литературное обозрение“. Постановление „О литературно – художественной критике“. Осуждение властями консервативно-национальных тенденций, литературы „деревенщиков“.  Решение ЦК… о переиздании малым тиражом произведений писателей ХХ-го века (Волошина, Мандельштама, Клюева и др.). „Самолетное дело“. Репрессии против неофициальных художников. Судьба Тарковского. Фильм Аскольдова „Комиссар“. Сергей Параджанов. Виктор Некрасов.

 

      Сравнительно недавно был создан многосерийный кино-роман „Брежнев“ (сценарист Валентин Черных, режиссер Серг. Снежкин; они и создатели сценария).. К столетнему юбилею (2007, 1 января) Брежнева фильм показывали по телевизору. Роль Брежнева превосходно играет Сергей Шакуров. В фильме снимались отличные артисты: Мария Шукшина, Светлана Крючкова, Валерий Золотухин. Брежнев изображен в конце его правления: старый человек, немного склерозированный. Не частые минуты просветления. Трогательная приверженность к простым «радостям жизни», стремление. пользоваться ими: охота, общение с подчиненными. Воспоминия о молодости, знакомстве с женой, начале карьеры. Вопрос, задаваемый себе: все ли он делал правильно? Мысли о смещении Хрущева. Но в целом добродушен, честен, простоват, не злой, нередко сентиментальный. Сцена с отцом человека, несправедливо арестованного. Хочет помочь, приказывает разобраться, но отец во время встречи умирает Если бы режиссер снимал психологический фильм о престарелом Вожде, последних днях его жизни, все было бы в порядке. Но ведь сделан кино-роман конкретно о Брежневе, об его личности и делах. Объективно получается идеализация прошлого, искажение жизненной правды.

 

 На самом деле Брежнев не злодей, не тиран, подобный Сталину. Но и не тот добродушный, простоватый старик, который показан в фильме. Большинство людей ХХ1 века относятся к нему с симпатией. 61% опрошенных считают его время «благополучным». Даже молодые – «золотым веком». Лишь17% отрицательно оценивают его деятельность. Иногда он кажется забавным: любил ордена, советские и заграничные; коллекционировал дорогие автомобили. При нем происходило не мало хорошего. По приглашению Финляндии, сделанном в 69 г, 1 августа 75 г. главы 35 государств основном, Европы, но и США, Канады) подписали Хельсинкское соглашение (Заключительный пакт Совещания по безопасности и сотрудничестве в Европе (ОБСЕ). И хотя правозащитникам, ссылающимся на него, говорили, что соглашение не для них, а для жителей Запада, международную
    825  обстановку оно все же несколько разрядило. В СССР возникли Хельсинкские группы. Происходит некоторая стабилизация международного положения.

 

    Экономические успехи. Вторая половина 60- х гг. – самая успешная, «золотая». Объем производства вырос на 50% (официальные данные). Введено в строй почти 1900 крупных предприятий. В том числе завод в Тольятти, выпускающий «Жигули». Сельское хозяйство выросло на 21% (вместе с тем со средины 60-х гг. начинается регулярный импорт зерна). Реформы Косыгина. Завод Пепси — Кола в Новороссийске. 19 июля – 3 августа 80-го года в Москве проходят 22 Олимпийские игры, и, хотя ряд стран объявили им бойкот, в связи со вторжением СССР в Афганистан, на них все же приехали около 6 тыс. спортсменов из 81 страны. В целом период успехов и неудач вперемешку. К числу последних прежде всего следует отнести вторжение в Чехословакию и войну в Афганистане. Но о них позднее.

 

   В октябре 1964 г. происходит внезапная отставка Хрущева, «по возрасту и состоянию здоровья» (хотя он был более здоров, чем многие из устранивших его политиков). Типичный «дворцовый заговор». Нельзя отлучиться и на короткое время. После возврата из Крыма, где Хрущев отдыхал, его везут сразу на заседание Политбюро, там выдвигают ряд обвинений в его адрес (субъективизм, волюнтаризм, культ личности и прочие «грехи»), отправляют в отставку (он прожил до 1971 г.), но не убивают, даже не арестовывают (новый порядок, введенный Хрущевым: начинают понимать, что свергнутый противник не опасен, да и о своей возможной судьбе заботятся, не хотят давать «дурного примера»). В какой-то степени всё это напоминает более позднее смещение Горбачева ( «уроки истории» не идут впрок). Начинается длительный период правления Брежнева. Он длится почти 20 лет, до начала1980-х гг. Политика «консолидации», которую власти хотели бы проводить. Желание заморозить, законсервировать существующее на данный момент, далекое от сколь либо сносного положение. Боязнь, неприятие, осуждение всякого прогрессивного движения. Попытки заставить всё стоять на месте. Период брежневской стагнации (застоя). Власти не думали о возврате к сталинизму, не желали бы такого возврата. Да и сильной личности, необходимой для возрождения сталинизма, в наличии не было. Но очень хотелось бы сохранить многое, оставшееся от сталинских времен, в частности идеологический контроль над всем, строгую цензуру. Отсюда и ряд действий, и внутри страны, и за ее рубежами.   Захвата Европы, активной экспансии  руководители СССР уже не планируют, но за то, что имелось, держатся крепко, сурово расправляясь с любыми попытками нарушить единство сложившейся империи, включавшей с некоторыми вариантами и страны Народной Демократии. Применение ряда репресивных мер, направленных на подавление недовольства и в них, и внутри Советского Союза.

 

      Как уже говорилось в предыдущей главе, в хрущевское время ни о какой подлинной свободе слова, отмене цензуры речь не шла. Но все же некоторые послабления происходили. Немецкий исследователь Кречмер, детально освещающий брежневский период в развитии советской цензуры (см. список литературы), считает, что после свержения Хрущева, с 1964 г. по 1970-й гг. никаких переломных событий в области культуры, цензуры не происходило. Думается, это не совсем так. Непосредственного культурно-политического возврата к сталинизму, которого так опасалась либеральная интеллигенция, после 1964 г. действительно не наступило. Но всё же вынужденная отставка Хрущева свела на нет, а позднее
     826 полностью уничтожила все «послабления» «оттепели» второй половины 1950-х — начала 1960-x годов. Начатая Хрущевым, при всей ее ограниченности, культурная плюрализация представлялась угрозой партийному руководству во главе с Брежневым и с ней сразу же  началась непрекращающаяся борьба. Отсюда и цензурные преследования, довольно серьезные. В значительной степени проведение их переклкадывалось на руководство творческих союзов, послушно выполняющих желания властей, проявляющих даже бо'льшую рьяность.

 

     Но появлялось и другое. Постепенно росло общественное сопротивление властям. Всё отчетливее ощущалоось, что система  насквозь прогнила и не долго сможет успешно противиться противостоящим ей силам. Особенно сложно оказывалось сладить со всякой идеологией, искусством, литературой. Всё труднее становилось заставить их держаться в рамках, предписываемых начальством. Исчез прежний страх. Инакомыслящих не расстреливают. Они всё более ощущают свою силу, несостоятельность, даже беспомощность властей. В рамках периода этот процесс постепенно все более нарастает, определяет непрерывный ряд конфликтов. Всё отчетливее формируется оппозиционное общественное мнение, с которым власти не в силах справиться, могут одерживать лишь временные победы. Итак, эпоха стагнации – не просто застой, топтание на месте, но и борьба с застоем, всё более активное сопротивление ему. Это период, когда не только власть определяет развитие культуры. Советская официальная культура 70-х — начала 80-х гг. – лишь один, притом не определяющий, компонент культуры периода. Необходимо воспринимать культурное движение этого времени не только как итог нормативно-репрессивных действий, но и как результат процессов, способствующих диалогу, новаторству. Возникают культурно-политические условия, готовящие реформы второй половины 80-х — 90 гг.

    Культура вырабатывает различные формы сопротивления. Широкий размах приобретает самиздат и тамиздат. Усиливаются контакты с заграницей. Значительное количество деятелей культуры эмигрирует, продолжая на Западе свою деятельность. Запад проявляет всё более внимания к фактам русской оппозиционной культуры, поддерживает ее, заставляет правящие круги России считаться со своим мнением, ограничивать политику репрессий. Почти все страны ведут радиопередачи на русском языке, ориентированные на СССР ( «Бибиси», «Немецкая волна», «Голос Америки»,   «Свобода», «Свободная Европа»). Их глушат, но они пробиваются сквозь жужжание глушилок. Весьма расространенным становится подписывание разного рода открытых писем протеста. Оно иногда в какой-то степени превращается в моду, хотя не совсем безопасную. Появляется даже слегка иронический термин подписант. Письма были индивидуальные и коллективные, с большим количеством подписей. В 67 г. письмо А. Бека с требованием ослабить цензуру (233). Письмо 167 представителей интеллигенции в Верховный Совет. Неофициальные песни бардов. Магнитофонные записи (Галич и другие). Множество анекдотов

       Появление антиофициальной подпольной периодики. 30 апреля 68 г. выходит первый номер «Хроники текущих событий» – нелегального издания, сообщавшего о противоправных действиях российских властей, об арестах, преследованиях, произволе. Лозунг «Хроники…»: «Соблюдайте свои законы» ориентирован на слова Белинского в письме Гоголю ( «соблюдение хотя бы тех законов, которые уже есть») и Герцена, повторившего это требование в программах «Полярной звезды“ и 
   827    
“Колокола». Против такого лозунга властям трудно было возражать. Он был совершенно законным. Не противоречил закону и эпиграф, стоявший на обложке «Хроники…»: «Человек имеет право». Противоречил он практике, полному беззаконию, произволу действий властей.  «Хроника…» печаталась на пишущей машинке ( «Эрика берет четыре копии»). На самом деле «Эрика» (портативная пишущая машинка) копий брала больше, так как «Хроника…» выходила на тонкой папиросной бумаге. Читатели перепечатывали «Хронику…», а иногда и переписывали ее. Она как бы возобновила в условиях советской действительности традицию Вольной русской печати Герцена, но издавалась в России, а не за рубежом.  «Хроника…» выходила в течение 15 лет (до 83 г.). Подготовлено 65 выпусков, но 59 и 65 выпуски по разным обстоятельствам не вышли в свет. В конце 72 г., путем шантажа и угроз КГБ добился временного прекращения «Хроники…». В 73 г. она не выходила. Но к маю 74 подготовлено и выпущено три номера (как бы компенсация за пропущенное). В первые годы выходило 5-6 выпусков в год (по 10 — 30 страниц). Позднее выпусков стало менее (2-3 в год), но они стали толще (150-200 страниц). Инициатором, редактором, автором, даже машинистской первых десяти выпусков была поэтесса Наталия Горбаневская. Она приезжала в Тарту, читала свои стихи. Редакторы, в то время неизвестные, менялись, а «Хроника…» продолжала появляться. Редактировали ее, кроме Горбаневской, Анатолий Якобсон, Юлий Ким, Ирина Якир, Сергей Ковалев, Юрий Даниэль, Юрий Шиханович.

 

  Существовала «Хроника…» около 15 лет (последний ее номер подготовлен в 83 г., уже при Андропове). Рассказывали, что на кремлевской  «тусовке» в Политбюро Андропов сказал: достаточно произвести 30-40 арестов в больших городах и с диссидентским движением, с «Хроникой…» будет покончено; но стоит ли делать это? Возникнет слишком большой международный скандал. Ему возразили: лучше один большой скандал, и на этом всё будет кончено, чем бесконечные мелкие скандалы. С диссидентами, действительно, в конце 70-х — начале 80-х гг. удалось вроде бы справиться: одни умерли, некоторые покончили жизнь самоубийством, другие сидели в тюрьмах и лагерях, многие оказались в эмиграции. Но Россия к этому времени уже стояла на пороге коренных изменений.

 

           Для рассматриваемого периода характерно и следующее: существует не два, а три противостоящих друг — другу лагеря: первый – официально-правительственный, сторонников марксистских догм, социалистического реализма; второй – прогрессивно-либеральный, ориентирующийся на европейские ценности; третий – консервативно-народнический, национально-патриархальный, пропагандирующий «русскую идею», религиозные и этические ценности, исконные, по мнению его сторонников, качества русского народа  (своего рода неославянофильство). Если говорить о наиболее характерных для каждого лагеря периодических изданиях, то для первого лагеря – это «Октябрь» примесью идей третьего лагеря), редактируемый Панферовым, а затем Кочетовым; для второго – «Новый мир» Твардовского; для третьего –  «Наш современник». Эти лагеря находились в сложных взаимоотношениях, по некоторым вопросам объединяясь так, по другим – иначе. Таким образом, общая картина не сводилась к противоборству двух противостоящих сил, она была сложнее.

 

       Курс советского правительствя на внутренюю культурно-политическую стабилизацию проводился на протяжении всего брежневского периода, но на разных
         828  временных отрезках по-разному. Кречмер выделяет несколько таких отрезков. О 60-х гг. он упоминает лишь косвенно. Затем идет речь об отрезке 70-го — 74 гг. Далее – о 74 — 80-м. Потом о 80-м — 82. С некоторыми уточнениями его периодизацию можно принять. Итак, первый отрезок –   осень 64-го – конец 60-х гг. Начался он свержением Хрущева, закончился вторжением в Чехословакию, усилением репрессий против оппозиционной интеллигенции. Не очень заметно, замаскированно, но почти сразу же начинаются довольно серьезные изменения. При этом утверждается, что решения ХХ и ХХП съезда партии, направленные против культа Сталина, остаются в силе и не подлежат ревизии. Но ревизия уже идет. В 65 г. делаются первые попытки частичной реабилитации Сталина. Власти берут курс на подавление сторонников десталинизации. В ряде литературных произведений Сталин избражается почти-что (все же не совсем) положительным героем. Ему приписываются успехи коллективизации, индустриализации, победы Отечественной войны (например, роман А.Чаковского «Блокада», позднее получивший Ленинскую премию) (233).

 

      Уже в середине 60-х гг.  всё активнее в дело контроля над идеологией вмешивается КГБ. На первых порах «соответствующие органы» подбирают материал, наблюдают, еще не прибегая к прямым репрессиям. 11 декабря 65 г.  председатель КГБ В. Семичастный, под грифом «Секретно», направляет в ЦК КПСС Записку «Об антисоветской деятельности творческой интеллигенции»  – весьма весомое и всеобъемлющее предостережение. Пока еще для «внутреннего употребления». В Записке сообщается, что на протяжении 64-65 гг. органами безопасности раскрыт ряд антисоветских групп, проводивших подрывную работу против политики КПСС, социалистического строя. Некоторые пытались даже пропагандировать идеи реставрации капитализма. Об антисоветских группах в Ленинграде, в Москве, на Украине последнем случае арестовано более 20 человек; их взгляды, распространяемые ими документы антисоветского характера были известны весьма широкому кругу интеллигенции, свыше 1000 человек); «в течение последних месяцев 1965 года зафиксирован целый ряд антисоветских проявлений в форме распространения листовок, различного рода надписей враждебного содержания, открытых политически вредных выступлений. Дело иногда доходит до того<…> когда некоторые лица из числа молодежи прибегают к распространению так называемых „гражданских обращений“ и группами выходят с демагогическими лозунгами на площади».

 

   Семичастный напоминает об истории публикации за рубежом произведений Синявского и Даниэля, о постановке в театре на Таганке премьеры «Павшие и живые» частности, сцены о Багрицком). «Вызывает удивление появление в этом спектакле имени поэта Пастернака. Как известно, он не пал на фронте и не относится к числу оставшихся в живых поэтов-фронтовиков». О спектакле драматурга Радзинского «Снимается кино», идущем в театре Ленинского комсомола: «Это двусмысленная вещь, полная намеков и иносказаний о том, с какими трудностями сталкивается творческий работник в наших условиях, и по существу смыкается с идеями, охотно пропагандируемыми на западе, об отсутствии творческих свобод в Советском Союзе, о необходимости борьбы за них». О том, что требование «свободы творчества» связывется обычно с отрицанием партийности, социалистического реализма. Как пример приводится выступление поэта Евтушенко в Колонном зале на вечере, посвященном памяти Есенина. О постановке пьесы Зорина «Дион» в театре
      829   им. Вахтангова, пьесы «Голый король» Шварца в театре «Современник», «Трехгрошевой оперы» Брехта в театре им. Моссовета. Все они ставят целью «перенести события прошлого на нашу современность и в аллегорической форме высмеять советскую действительность». Критика фильмов «33», «Друзья и годы», «Иду на грозу», «До свидания, мальчики!», «104 страницы про любовь», «Мой бедный Марат», «В день свадьбы». Об «известных изъянах» фильмов «Лебедев против Лебедева», «Обыкновенный фашизм». О «серъезных возражениях», вызываемых фильмами о Ленине: «На одной планете», где Смоктуновский создает образ Ленина не революционера, а усталого интеллигента, с трудом решающего и проводящего линию заключения Брестского мира; странным, по мнению Семичастного, является и конец фильма, фраза Ленина о грядущем, когда «будут говорить агрономы и инженеры и молчать политики». Отмечается и фильм «Залп Авроры», где в образе Ленина «много клоунских черт».

 

  Таким образом, Семичастный берет на себя конкретные цензорские обязанности, указывая на многие произведения искусства, которые он называет антисоветскими. Рисует он и общую картину, довольно мрачную: «Критиканство под флагом борьбы с культом личности, опорочивание основ социалистического строя, огульное высмеивание наших недостатков является по существу основной тематикой многих произведений литературы и искусства».

 

  Семичастный пишет и о  «лагерной теме». О том, что роман Солженицына «Один день Ивана Денисовича», когда был брошен официальный призыв к критическому изображению периода культа личности, вызвал много произведений на эту тему. В них с разных сторон подвергались критике те или иные явления в жизни советского общества. Но помимо признаных партией вредных последствий культа личности, некоторые литераторы даже коллективизацию, индустриализацию страны пытаются отнести к ошибочным действиям партии, критикуют ее роль во всех отраслях хозяйства и в военный, и в послевоенный период. Много кривотолков вызывает литература на лагерную тему ( «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, «Барельеф на скале» Алдан-Семенова, «Из пережитого» Дьякова, «Люди остаются людьми» Пиляра, а также многие мемуарные проуизведения). Такая литература явно не вызывает одобрения автора Записки.

 

 Пишет он и о литературных объединаниях и клубах, где нашли прибежище авторы прямо антисоветских произведений, передающие их за границу. Некоторые из авторов превратились во «внутренних эмигрантов», стали «агентами наших идеологических противников». О равнодушии к подобным явлениям отдельных руководителей, органов печати, различных звеньев партийного аппарата на местах. О примиренчестве, непоправимых уступках в области идеологии. Затушевываются явления и процессы, «с которыми надо бороться, дабы не вызывать необходимость применения административных мер и нежелательных последствий».

 

   Особо выделяется Семичастным журнал «Новый мир»: «мы терпим по сути дела политически вредную линию журнала „Новый мир“»; отсутствие реакции на действия редакции журнала «не только притупляет политическую остроту, но и дезориентирует многих творческих работников»; как пример такой дезориентации приводится журнал «Юность». О публикации произведений советских писателей в реакционных зарубежных буржуазных изданиях, на что другие писатели не реагируют. О потере политической бдительности, революционной боевитости, об оживлении антисоветской деятельности, политической распущенности части
      830  интеллигенции. Всё это заслуживает самого пристального внимания, так как принимает  распространенный характер, «сбивая с правильного пути в нигилизм, фрондерство, атмосферу аполитичности значительную часть интеллигенции и вузовской молодежи, особенно в крупных городах страны». Необходимость повысить идейный и воспитательныйо уровень, критиковать идейно невыдержанные, политически вредные произведения, усилить активность и боевитость творческих объединений. Надо разоблачать подрывные действия противника на идеологическом фронте. Если их не пресечь, «может возникнуть такая ситуация, когда придется прибегнуть к уголовным преследованиям».

 

 Развернутая Записка Семичастного – документ, имеющий серьезное значение. Написанная вскоре после свержения Хрущева она как бы подводит итог тем безобразиям, которые были при нем допущены. В то же время она открывает перспективу будущего развития, весьма мрачную. Отчетливо поставлен вопрос о характеристике всякого неофициального искусства как антисоветского, антигосударственного, должного подвергнуться каре не только литературной, но и уголовной. В Записке ощущается смешение начал цензора, безжалостного, бдительного, внимательного, и палача, готового беспощадно карать. Заверение, что ГБ бдит и готово к дальнеюшим действиям. Так начинается брежневский период. К счастью, установки Семичастного были лишь крайним выражением правительственной политики. Не все они оказались осуществленными. Да и сам Семичастный заканчивал свою Записку утверждением, что приведенные им факты не свидетельствуют о недовольстве масс существующим строем, о серьезном «намерении создания организованного антисоветского подполья»  (Бох147-53).  

 

  Тем не менее многое из сказанного в Записке воплощается в жизнь. В 66-м году принимается ряд документов, вводящих уголовное преследование инакомыслящих (статьи Уголовного кодекса, направленные против дeссидентов –  «знаменитые» 70-ая и 190-1 -ая). Позднее, в 70-м году для борьбы с диссидентами учрежден «пятий отдел» КГБ.

 

          18 августа 66-го г. образовано Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР этого момента исчезает слово военных). Главлит становится самостоятельным союзно-республиканским ведомством, по сути своего рода министерством, непосредственно подчиненным Совету Министров. Как бы повышается егo статус.  Постановлением правительства принято и новое Положение о Главлите, о функциях цензуры. Позднее, в 67 г. утверждена инструкция, разработанная на основе этого положения. Она содержала множество идеалогических установок и ограничений, с помощью которых практически любое художественное произведение, информация, сообщение могли быть объявленными неблагонадежными или несвоевременными. Прохождение через «сито» Главлита еще более, чем ранее, превращалось в «хождение по мукам». Положение и инструкция, более напоминающие военный устав, устанавливали также личную административную и судебную ответственность цензоров за пропуск неблагонамеренной информации в печать. Сами цензоры, их судьба, карьера были поставлены в полную зависимость от любого сигнала, поступившего от должностных лиц  или от добровольных «защитников» интересов государства, партии и народа. Предварительный контроль приобретает еще большее, главенствующее значение, ставя мощный заслон всему неугодному уже на начальном этапе. В 66 г. такой предварительный контроль только центральным
    831    аппаратом Главлита осуществляется в 22 общесоюзных газетах и еженедельниках, 390 журналах, 48 издательствах, в 116 министерствах, ведомствах, организациях, которым было предоставлено право публикации, а также в материалах ТАСС, АПН, Комитета по радиовещанию и телевиденью при Совете Министров, в произведениях репертуара 22 московских театров и 5 киностудий, в программах для эстрады и цирка. Ранее контроль в какой-то степени перекладывался на редакции, издательства и пр. Ныне он стал вновь централизован (Очерки46).

 

   Огромная работа, которую должны были проводить цензоры. Судя по отчетам, результаты ее весьма значительны. В материалы печати, радио, телевиденья в 66 году произведено 3388 вмешательств, 400 исправлений по политическим мотивам; полностью запрещено 126 книг. И всё это скрупулезно подсчитывалось, отмечалось в отчетах, ставилось себе в заслугу. При этом главная забота Главлита –    «недостатки идеологического и политического характера», «искажение советской действительности, принижение успехов и достижений нашего народа, преувеличение недостатков и трудностей» (Очерк47, 63). В Научной библиотеке Тартуского университета  (не являющейся исключением) хранится фонд распоряжений Главлита (за послевоенные годы). Некотрые дела насчитывают по несколько сот страниц, состоят из нескольких частей.

 

   Начинаются и конкретные репрессии. В феврале 66-го года лишен гражданства Василий Тарсис, писатель, переводчик, работавший во время Отечественой войны во фронтовой газете. В 1962 г., еще при Хрущеве, он послал на Запад для публикации свои произведения. Был насильно помещен в психиатрическую больницу им. Кащенко. Считается, что это первый случай применения «психушек» как наказания за инакомыслие, столь распространенный позднее. Находился в палате №  7 (отсюда название написанной позднее повести, конечно, ориентированное и на Чехова). Советская палата №  7 гораздо страшнее чеховской. О публикации повести в СССР не могло быть и речи. В 1966 г. она появилась за границей, в издательстве «Посев». В августе 67 г. КГБ  дает подробный обзор её, характеризуя «Палату №  7» как «антисоветское произведение, в котором автор выражает свое неприятие государственного и политического строя СССР, коммунистических идей и социалистической действительности. Всё произведение отражает злобную  ненависть к марксизму, Коммунистической партии, советской власти и народу нашей страны» (Бох 570. Документы дела см. в «Вопросах литературы», 1996, 1- 2).

 

   В начале того же (66-го) года состоялся процесс по делу Андрея Синявского и Юрия Даниэля (упоминаемых уже в Записке Семичастного). Они были арестованы еще осенью 65 года за то, что «на протяжение ряда лет по нелегальному каналу переправляли свои „труды“ за границу, где они издавались и активно использовались в антикоммунистической пропаганде, в компрометации в глазах общественности советской действительности» (Бох 147; см. книгу Е.Г. Эткинда «Цена метафоры или Преступление и наказание Синявского и Даниэля». 1989). Письмо 62 писателей в президиум ХХШ съезда партии и в президиумы Верховных Советов СССР и России в их защиту. С протестом против процесса над Даниэлем и Синявским выступили многие писатели, деятели культуры самого различного толка: И. Эренбург, К.Чуковский, К.Паустовский, А.Тарковский, В.Шкловский, Б.Ахмадулина, П.Антокольский, Ю.Нагибин, Б.Окуджава, В.В.Иванов (Кома) и др. Огромное количество телеграмм из-за границы, от отдельных известных людей и литературно- общественных организаций (Международный ПЭН клуб и др.). А
     832  Московский областной суд, на обращая внимания на протесты, приговорил Синявского (Абрама Терца) и Даниэля (Николая Аржака) к 7 и 5 годам заключения. Сын Даниэля в это время окончил школу. Понимая, что в Москве ни в один институт ему не поступить, он приехал в Тарту и подал заявление на физический факультет. Все экзаменаторы поставили ему отличные отметки (он и отвечал на отлично), хотя было ясно, что начальство этого не одобрит. По всем конкурсным показателям он был первым (не считая медалистов, идущих вне конкурса). И тогда из Таллина последовало распоряжение: отменить на этот год прием в русскую группу, уже после того, когда набор был объявлен и экзамены сданы. Так и поступили.

 

   Были и отзывы, резко осуждавшие Синявского и Даниэля. Особенно «отличился» М.А.Шолохов, впрочем не в первый раз. На ХХШ паратийном съезде он «заклеймил позором» Синявского и Даниэля, призвал к суровому суду над ними, вплоть до расстрела (Бох 615): «Мне стыдно не за тех, кто оболгал родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается взять их под свою защиту. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцов». С деланным возмущением Шолохов обличал тех, кто борется за «свободу слова»: «Мир охвачен тревогой и беспокойством. А кое-кому хочется „свободы печати“ для всех – „от монархистов до анархистов“. Что это – святая наивность или откровенная наглость? Эти алчущие „свободы“ пытаются вести свою тлетворную работу среди наших молодых. Нет, господа, ничего не выйдет у вас!» (Бох179)

 

  И лишь немногие писатели нашли смелость осудить гласно его высказывания. Против Шолохова с резкими открытыми письмами выступили Л.Чуковская и А.Костерин (Бох 174). И Чуковская, и Костерин (старый политкаторжанин) считают, что своими выступлениями Шолохов вычеркнул себя «из числа честных писателей» и сам себе роет «бесславную могилу» (180). «Вы выступили против свободы печати, – пишет Костерин, – против свободы творчества и, таким образом, скатились в лагерь мракобесов, в лагерь душителей свободы мысли, без чего не может быть прогресса, т.е. дальнейшего пути к коммунизму» (177). Не случайно в Записке КГБ, сопровождающей письмо Костерина, автора обвиняют в том, что он разделяет «клеветнические измышления о цензурных ограничениях в литературе» (Бох173).                     Цензурный нажим все усиливается. И главным объектом его становятся в первую очередь уже в 66-м году «толстые» литературные журналы, с новыми именами авторов,  уже привычными, с острой полемической публицистикой. Большое внимание уделяется и театральному репертуару, особенно некоторых театров, ставших любимыми для московской и ленинградской интеллигенции, студенчества.

 

 Oбширный отчет Главлита за 66-й год. В нем говорилось, что только за этот год  сделано свыше двадцати «вмешательств» и замечаний при контроле журнала «Новый мир». В основном, по поводу материалов о репрессиях, беззакониях периода Сталина, о коллективизации, о теории и практике социалистического строительства, о замалчивании имен деятелей революции и пр. При этом видно, что критикуемые статьи были не столь уж радикальны. Они построены на противопоставлении Ленина Сталину, как положительного примера отрицательному (Очерки 47). Так, в одной из запрещенных статей утверждалось, что «в ходе колхозного строительства мы отступили от ленинского плана кооперации», предпологавшего «полную свободу» колхозов распоряжаться своими материальными и трудовыми ресурсами.

 

    833      Цензура обратила внимание на редакционную статью «Нового мира» «Еще раз о легендах и фактах». В ней высказывалась поддержка В.Кардина, подвергавшего сомнению легенду о «залпе» «Авроры», события создания Красной Армии, подвига 28 панфиловцев. Статью запретили.

 

    В отчете сообщалось, что редакция «Нового мира» подготовила к публикации в майском номере памфлет В.Катаева «Святой колодец», где изображалась жизнь послевоенного периода. По мнению цензуры, в памфлете дается «искаженная картина советской жизни», «Обстановка в стране изображается как бред больного, как состояние кошмарного сна, в котором преобладают тягостные настроения подавленности, оцепенения, вызванные „идеологией“ культа личности». В одном из сновидений памфлета Грузия представлена «как любимая провинция цезаря» (Сталина). «Автор рисует картину убогости интеллектуальной жизни этого края. Советскую действительность он населяет уродливыми персонажами, людьми, искалеченными эпохой…». О том, что редколлегия журнала опубликовала памфлет лишь с некоторыми поправками.

 

       В том же номере, говорилось в отчете, намечалось напечатать роман А.Бека «Новое назначение», в котором содержится «искаженная оценка эпохи индустриализации нашей страны, сосредоточено внимание лишь на отрицательных явлениях того времени. В романе талантливые организаторы советской промышленности, коммунисты показаны как носители порочных методов руководства…». Произведение вынуто из номера.

 

  При контроле сентябрьского и октябрьского номеров журнала «Новый мир» обращено внимание на содержание записок К.Симонова «Сто дней войны» и комментариев автора к ним. События первых месяцев, сам факт нападения фашистской Германии на СССР, отступление нашей армии, причины военных неудач рассматриваются Симоновым как следствие репрессий 1937-38 гг., предпринятых Сталиным для утверждения своей личной власти. Основываясь на субъективных впечатлениях, автор пересматривает значение и истинный характер советско-германского пакта о ненападении 1939 г., считая, что заключение этого договора якобы заставило отказаться от социалистических принципов нашей внешней политики. Говоря о злоупотреблениях властью и ответственности Сталина за войну и ее жертвы, К.Симонов в то же время поднимает вопросы о виновности «общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека». Роман запрещен и в номере не появился.

 

        Для публикации в декабрьском номере этого журнала редакция подготовила повесть Н.Воронова  «Проишествие», в которой  «в искаженном  виде показан партийный аппарат горкома и райкома партии. Партийные работники представлены  карьеристами и приспособленцами. Повесть к печати не  подписана» (Очерки47 — 49).

 

 Все приведенные примеры –  выдержки из обширного отчета Главлита, касающегося всех без исключения сфер культурной жизни, начиная с литературы и публицистики и кончая эстрадой и цирком, дают ясное представление о положении со свободой слова в послехрущевский период. Они отчетливо свидетельствуют об «откате», который на несколько десятилетий определил общественную и литературную обстановку, цензурную политику. Становится ясно и то, что главная функция Главлита – вовсе не в защите государственных и военных тайн, а в реализации идеологических решений ЦК Брежневского периода. Критикуемые
       834    произведения написаны, в основном, благонамеренными авторами, совсем не противниками советской власти, часто даже весьма официальными, но сбитыми с толку. Они ориентировались на веяния, связанные с Хрущевым, с решениями ХХ и ХХП съездов партии. Писатели поспешили на них «откликнуться», но не успели снова переориентироваться уже на послехрущевские установки.

 

   Внимание властей привлекают и материалы по истории советского периода, предназначенные для «Нового мира». 16 апреля 66 г. отдел Науки (за подписью заведующего отделом С. Трапезникова) посылает в ЦК КПСС Справку о взглядах В.Данилова и С.Якубовской по некоторым проблемам истории советского общества… К Справке приложена Записка Комитета по делам печати от 18 февраля. В ней говорится, что редакция журнала «Новый мир» представила в Главлит статью этих авторов «О фигуре умолчания в исторической науке». Речь в статье шла о необъективности освещения отдельных исторических персонажей и событий, об именах Троцкого, Зиновьева и других. В Записке отмечалось, что авторы статьи считают названных лиц видными деятелями Октябрьской революции, первых лет советской власти. Они лишь «впоследствие заняли антипартийные позиции. Их взгляды и действия были справедливо осуждены партией», а потом их имена изъяли из истории. По мнению авторов статьи, такая постановка вопроса «противоречит политике партии», а состояние советской исторической науки не соответвует требованиям времени, мешает воспитанию молодых поколений, всего населения в духе доверия и уважения к истории партии и советского общества. Решение Главлита: «Считаем, что публикация статьи <…> в представленном виде является нецелесообразной» (Бох159-63).

 

  В том же духе выдержан материал  «Из записки отдела пропаганды ЦК КПСС о серьезных недостатках в издании научно-фантастической литературы», направленной 5 марта 66 г. в ЦК за подписью заместителя заведующего отделом А.Яковлева. О том, что отдел считает необходимым доложить о серъезных недостатках и ошибках в издании научно-фантастической литературы, особенно в произведениях «социальной» или «философской» фантастики. Далее идет абзац о прежних успехах советской фантастики, об ее вере в силу человеческого разума, ее оптимизме, связанном с верой в будущее человечества, «с победой и торжеством коммунистических идей». Но в последние годы книги этого жанра  «начали всё дальше отходить от реальных проблем науки, техники, общественной жизни; их идеологическая направленность стала всё более притупляться и, наконец, стали появляться произведения, в которых показывается бесперспективность дальнейшего развития человеческого общества, крушение идеалов, падение нравов, распад личности». Для отдельных авторов это удобная ширма «для протаскивания в нашу среду чуждых, а иногда и прямо враждебных идей и нравов». Как пример такой литературы приводятся сочинения С. Лема, братьев Стругацких ( «Попытка к бегству», «Хищные вещи века»). Произведения последних рассматриваются довольно подробно, пересказывается их содержание. Отвергаются попытки братьев Стругацких оправдать свою позицию. Они обвиняются в том, что «вступили в противобортво с идеями материалистической философии, с идеями научного коммунизма». В конце отдел пропаганды и агитации предлагает провести конкретные мероприятия: журналу «Коммунист» напечатать статью об ошибочных тенденциях в современной фантастике. ЦК ВЛКСМ рассмотреть вопрос о работе издательства  «Молодая гвардия» по выпуску научной фантастики.

 835 Комитету по печати при Совете Министров навести должный порядок в издании фантастики. Союзу писателей обсудить вопрос об ошибочных тенденциях и на очередном совещании в Отделе пропаганды и агитации обратить внимание редакторов журналов и газет, директоров издательств на неправильные тенденции (Бох 155-59). И всё это за подписью Яковлева, в будущем одного из инициаторов перестройки, автора книги «Сумерки».

 

   Можно было бы приводить еще и еще примеры, относящиеся к цензуре 1966 г. Но перейдем к году следующему, 1967-му. 15 февраля Ульяновский обком посылает доносительную Записку в отдел Культуры ЦК КПСС, подписаную секретарем обкома А.Скочиловым о гастрольных выступлениях поэтов Б.Окуджавы, М.Соболя  и других в г. Ульяновске. Записка почти целиком посвящена выступлению Окуджавы. Другие писатели упоминаются лишь мельком. (Бох 164). 29 января состоялся концерт, содержание которого, по словам автора записки, «у многих слушателей вызвало чувство возмущения и негодования». Особенно вызывающе вел себя Б.Окуджава, который всем своим поведением старался показать, что он личность необыкновенная и даже В.Маяковский – не чета ему. «Так, в одной из реплик он заявил, что стихи по заказу не пишутся, это не ширпотреб и писать о всякой целине и прочем он не станет <…> В одном из ответов на записку из зала он заявил, что книгу „Доктор Живаго“ Пастернака он бы издал у нас в СССР, что в ней ничего такого нет; что он не согласен с тем, что Даниэля и Синявского привлекли к уголовной ответственности, поэтому подписался под письмом в ЦК КПСС „вместе с видными деятелями литературы и искусства“, где был выражен протест против их ареста. Но ни словом не осудил их поступка<…>Всё выступление Б.Окуджавы носило скандальный характер. Слушатели концертов в своих отзывах пишут, что подобные выступления явно не служат делу коммунистического воспитания молодежи». О возмущении слушателей и письмах в обком упоминается и в начале Записки. Видимо, так оно и было. Нужные письма, как правило, «организовывались», но писались и добровольцами. В справке Отдела культуры ЦК от 3 апреля сообщалось, что с Окуджавой проведена беседа, в которой он признал ошибочность некоторых своих ответов на записки; поведение его было обсуждено на парткоме Московской писательской организации (Бох164-5,615). Это было не первое и не последнее нападение властей на Окуджаву. О цензурных репрессиях, направленных против него, о попытке изгнать из партии многократно рассказывается в сборнике «Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате».Изд. ДЕКОМ, 2004.

 

     Таким образоим, сразу же после 64-го года усиливается стремление властей

  «пресечь». Но такие попытки, репрессивные действия встречают всё растущее сопротивление. Эффект таких «вмешательств» становится всё меньше. Обычные люди, особенно интеллигенция, всё менее верит официальной информации. Движение диссидентов, инакомыслящих, зародившееся еще в период «оттепели», набирает силу. Репрессии не могут его уничтожить. Всё влиятельнее становятся разного рода «голоса». Все шире Самиздат. Да и правители теряют веру в проповедуемые по их приказу «истины». Фанатизм все более вытесняется цинизмом. В то же время сопротивление вызывает новое усиление репрессий. О радужных перспективах развития говорить не приходится.

 

  16 мая 67 г. А.И. Солженицын направляет 1У Всесоюзному съезду писателей открытое письмо (вместо выступления). Оно адресовано президиуму съезда,
     836   делегатам, членам Союза Советских Писателей, редакторам литературных газет и журналов. Солженицын просит съезд обсудить несколько важных вопросов. Первый – о цензуре. Отмечается «нетерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература подвергается со стороны цензуры из десятилетия в десятилетие и с которым Союз Писателей не может мириться впредь». По словам Солженицына, не придусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем «Главлита» «тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями».  «Произведения, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, своевременно и целительно повлиять на развитие общественного сознания, – запрещаются или уродуются цензурой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной жизни недальновидным». Многие писатели, даже делегаты съезда, знают, что сами уступали цензурному давлению, искажали произведения, лишь бы они были напечатаны. Эти искажения безразличны для бездарных и губительны для талантливых произведений. Именно лучшая часть литературы появляется в свет в искаженном виде.

 

     Далее перечисляются имена выдающихся писателей, исковерканных советской цензурой. Начинается с классиков: «Даже Достоевского, гордость мировой литературы, у нас одно время не печатали (полностью не печатют и сейчас), исключили из школьных программ, делали недоступным для чтения, поносили». Затем идут писатели ХХ века: о том, что Есенин считался контрреволюционным писателем, а Маяковский «анархиствующим политическим хулиганом». Антисоветскими объявлялись «неувядаемые стихи Ахматовой»; первое робкое издание 10 лет тому «ослепительной Цветаевой» названо «грубой политической ошибкой». С опозданием в 20 и 30 лет возвратили Бунина, Платонова, Булгакова. Неотвратно стоят в череду Мандельштам, Волошин, Гумилев, Клюев. Не избежать когда-нибудь  признания Замятина и Ремизова. «Разрешающий момент – смерть неугодного писателя, после которой, вскоре или невскоре, его возвращают нам, сопровождая „объяснением ошибок“ <…> Воистине сбываются пушкинские слова: ОНИ ЛЮБИТЬ УМEЮТ ТОЛЬКО МЕРТВЫХ!». «Наша литература утратила то ведущее мировое положение, которое она занимала в конце прошлого века и в начале нынешнего <…>. От этого проиграла и наша страна в мировом общественном мнении, проигрывает и мировая литература».  Солженицын предлагает съезду «принять требование и добиться упразднения  всякой — явной или скрытой — цензуры над  художественными произведениями, освободив издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист» (строчные буквы текста, здесь и далее -ПР).

 

     Второй вопрос, затронутый в письме, – об обязанностях Союза по отношению к своим членам, о защите их от клеветы, преследований, оскорблений: в уставе ССП отмечается обязанность Союза по защите  «авторских прав», «других прав писателей». Но никаких  «других» и даже  «авторских» прав «гонимых писателей Союз не защищал», более того,  «руководство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей“. Вновь идут имена: Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Платонов, Александр Грин, Василий Гроссман, Павел Васильев, Пильняк, Мандельштам, Артем Веселый, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие; “ мы узнали после ХХ съезда партии, что их было
          837   более шестисот. ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе».

 

    Солженицын предлагает  «четко сформулировать» в  уставе «те гарантии защиты, которые предоставляет Союз членам своим, подвергшимся клевете и несправедливым преследованиям — с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий».

 

  В заключение письма Солженицын останавливается на запретах и преследованиях, испытанных лично им (перечисляется 8 пунктов). Из перечисления видно, что репрессии, изъятия произведений ( «В круге первом», «Раковый корпус», другие), архива, отказ от постановок, запрещение встреч с читателями относятся к последним двум- трем годам, первым годам правления Брежнева. Итог: «Так моя работа окончательно заглушена, замкнута и оболгана». И риторический вопрос: «возмется или не возмется 1У Всесоюзный съезд защитить меня? Мне кажется, этот выбор немаловажен и для литертурного будущего кое-кого из делегатов <…> свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы – еще успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правде,  и за движение ее готов принять смерть» (Бох166-70).

 

       Конечно, о письме Солженицына делегатам съезда официально не сообщили, а вот в определенные инстанции оно было передано. Но, видимо, многие писатели смогли с ним познакомиться, а некоторые поспешили довести (донести) о нем до сведения властей. Так поступил делегат съезда писатель С.Тока (из Тувы), отправляя 1 июня 67 г. копию письма в ЦК КПСС и сопровождая его собственным комментарием. По мнению Токи, письмо Солженицына  «как по содержанию, так и по форме насквозь проникнуто клеветой на нашу советскую действительность». Затем идет большой абзац об успехах Тувы, которые – результат «мудрой ленинской политики ЦК нашей партии и правительства». И вновь о Солженицыне: «Клевета Солженицына, огульное охаивание великих завоеваний советского народа в культурной революции говорят, кем является автор „письма“. Я, как член Союза советских писателей, целиком отвергаю враждебные высказывания Солженицына, так как они голословны, огульны и злобно-антисоветские. Очевидно, Солженицын послал это „письмо“ с целью провокации. Прошу ЦК КПСС поручить кому следует разобраться с ним и сделать по отношению к нему соответствующие выводы». На письме помета: «ЦК КПСС. Вопрос о письме А.Солженицына обсужден на  заседании секретариата правления Союза писателей СССР. О результатах  этого обсуждения „Литературная газета“ сообщит в ближайшее время. Тов.Тока об этом информирован. И подпись: Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС И.Черноуцан (его мы упоминали в связи с Вас. Гроссманом ( — ПР. Бох165 -66). Дата 27.10.67. (не слишком торопились с ответом).

 

      Тока был мелкой сошкой, выслуживающейся перед властями. Но были и покрупнее. В первую очередь, Шолохов. Об его выступление на ХХШ съезде КПСС  мы уже писали. Как и о письмах Л.Чуковской и А. Костерина, резко осудивших Шолохова. Нашлись и другие писатели, которые не побоялись возможных репрессий и выступили с поддержкой позиции Солженицына. Главлит сразу же информировал об этом вышестоящие органы. Его письмо от 6 июля 67 г. в ЦК КПСС об участии А.Вознесенского в акциях по защите А.И.Солженицына. „В целях информации“ сообщалось, что 2 июля в английской  газете  „Обсервер“ помещена заметка „Россия оказывает давление на поэта“. Подробное изложение
             838  содержания заметки: на Западе получены данные, что власти в Москве запретили поэту Вознесенскому поехать в Нью Йорк в связи с его протестом против литературной цензуры. Он должен был выступать с чтением стихов в Линкольн центре. Визит внезапно отменен. Официальные круги распространяют слухи об его болезни, хотя он, видимо, совершенно здоров. Он выступал с протестами в защиту  Солженицына. Долгое время тому  не разрешали печататься. Он разослал письмо с протестом. Около 80 писателей подписали письмо в ЦК КПСС с требованием отменить цензуру. Вознесенский письма не подписывал, считая полную отмену цензуры делом нереальным. Но сам выступил с призывом отменить лишь литературную цензуру. Предложил также, чтобы опубликовали произведения Солженицына, чтобы была создана комиссия писателей для ознакомления с неопубликованными  рукописями Солженицына, включая „Раковый корпус“ и „Первый круг“ (так!- ПР).

 

      Протест Вознесенского вызвал раздражение в Союзе писателей; принято решение: отменить его поездку в США. Иностранным журналистам сообщили об его болезни и одновременно просили о визе для него. Приведенный в ярость, Вознесенский отправил письмо в „Правду“, а копию его в Союз писателей. В нем он заявил, что „действия Союза писателей являются идиотскими“; „это – унижение человеческого достоинства“. Вознесенский   писал, что ему так и не сообщили причин отмены поездки; все объяснения, даваемые посторонним, противоречивы: он болен, забыл заказать билеты, может ехать, когда захочет и пр. Вознесенский с горечью отмечал, что ложь, натравливание писателей друг на друга – обычная практика Союза писателей. Иногда до писателей не доходит отправленная им почта, иногда вместо них, без их ведома, на письма отвечают другие лица. Естественно, „Правда“ письма не напечатала, но эмоции свои Вознесенский излил.

 

  В заметке газеты «Обсервер», излагаемой Главлитом, отмечается, что случай с Вознесенским – не единичный: в апреле 67 г. в Англию должен был ехать Вас. Аксенов. Накануне поездки официальный представитель Союза писателей позвонил ему и сообщил, что от имени Аксенова посылают телеграмму об его болезни и отмене поездки. Протесты Аксенова были полностью проигнорированы. Письмо Главлита в ЦК никак не объясняет историй с Вознесенским и Аксеновым. Оно просто довольно подробно дает пересказ заметки в «Обсервер», отправленный  «к сведению». Как соотносятся с ней реальные факты в комментариях не сообщается. Но подписано письмо начальником Главлита П.Романовым и на нем стоит помета, что в Отделе культуры ЦК с информацией ознакомились (Бох171-2)         

 

        О том, что протест против засилия цензуры усиливается свидетельствует, в частности, письмо Председателя Комитета Госбезопаснисти Ю. В. Андропова в ЦК КПСС, копия в Президиум Верховного Совета СССР, от.14 ноября 67 г. Секретно. Тоже в порядке информации. В нем сообщается, что в КГБ поступили данные о подписанном групой ученых и представителей творческой интеллигенции в количестве свыше 100 человек документе, «в котором преднамеренно искажается политика нашей партии и государства в области печати, ставится вопрос об отмене цензуры и упразднении Главлита, провозглашается по существу ничем не ограниченное право любого лица, группы лиц издавать любые печатные издания, осуществлять постановку спектаклей, производство и демонстрацию кинофильмов, устраивать выставки и концерты, осуществлять радио- и телепередачи». В числе
            839  подписавших этот проект называются академики Леонтович, Сахаров, Капица, Клунянц, писатели Костерин, Каверин, Копелев,   композиторы Пейко, Леденев, Каретников, художники Биргер, Жилинский и другие. О том, что проект адресован Президиуму Верховного Совета и  «Комитетом принимаются дополнительные меры для пресечения деятельности организаторов указанного документа».

 

 В приложении приводится и сам документ: «О проекте закона о распространении, отыскании и получении информации, подготовленном группой ученых и представителями творческой интеллигенции». В начале его цитируется текст декрета о печати 27 октября (9 ноябр) 1917 г., подписанного Лениным, в котором подчеркивается, что запретительные меры против прессы – явление временное. Идет речь о том, что Декрет и Конституция СССР «предполагают издание специального закона о печати. Однако такого закона до сих пор нет». Авторы письма считают, что ныне положение в стране стабилизировалось и теперь возможно  поставить на обсуждение вопрос об отмене временных ограничений печати, цензуры, пересмотреть ряд устаревших положений. Цензура в СССР «являлась одним из орудий диктатуры пролетариата», но в настоящее время, как указано в программе КПСС, «диктатура пролетариата выполнила свою историческую миссию и с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой в СССР» (цитата из программы-ПР). По мнению авторов проекта, сейчас контролю за информацией более соответствуют другие формы: ответственность перед судом за нарушение закона, контроль редакторов и т.п. При таком контроле, основанном на законе, а не на личном мнении представителей администрации, уменьшится возможность ошибок; он явится и основой предварительной самоцензуры авторов, редакторов; кроме того ведь в руках государства  бо`льшая часть средств информации, что дает возможность дополнительного контроля. Таким образом, авторы проекта старались убедить власть, что в цензуре, в существующей ныне форме, нет необходимости.

 

       Предлагали они и конкретный проект закона «О распространении, отыскании и получении информации». Он был сравнительно кратким, занимал около 3 страниц, состоял из 7 статей. Приведу наиболее существенные из них. Статья первая декларировала право каждого, без предварительной цензуры, но с учетом указанных далее ограничений, «распространять любую информацию в любой форме» понятие  «информация» включалась и «художественная информация», т.е. художественная литература);  «распространение информации» подразумевало  любые высказывания, публикацию любых текстов, в том числе и произведений искусства. Затем в 14 пунктах перечислялось всё, что запрещается. В запреты входили сообщения шпионских сведений и разглашение военной и государственной тайны (они стояли в начале списка запрещаемого). Далее шли запреты менее существенные, но значимые (пропаганда захватнической войны, разжигание расовой или национальной вражды, оскорбления и т.п). Никаких других ограничений, в том числе касающихся деятельности государства, правительства и т.д. в перечислении не было.

 

         В статьях второй — пятой конкретизировалось то, о чем  шла речь в статье первой праве на распространение информации и путях осуществления этого права). В статье шестой подробно говорилось о  судебной ответственности за нарушение закона, о возможности обжалования решений судов, о временных внесудебных запрещениях в случаях, «не терпящих отлагательства», о наказаниях
          840 должностных лиц за такие временные запрещения, если суд найдет их неправомерными и пр. Заключительная седьмая статья отменяла законодательные акты, «противоречащие настоящему закону» (Бох стр 180-7 Курсив мой-ПР).

 

  Следует добавить, что авторы проекта, ставя вопрос о возможности отмены цензуры, вовсе не отрицали государственного контроля над печатью. Предлагалось уничтожить лишь обязательную предварительную цензуру, принять закон о печати, четко определяющий цензурные требования, увеличить роль судебных решений, общественного контроля и только. По сути сформулированные требования не выходили за рамки цензурного устава, принятого в 1864 г. при Александре П. Но и это показалось властям ужасной крамолой. Еще бы! Предлагалось демонтировать  всю систему советского цензурного аппарата. И главное – проект составлен по общественной инициативе, помимо властных структур, конкретный проект закона о печати. Посягнули на цензурный неограниченный административный произвол. Не случайно новый глава КГБ, Андропов,  характеризовал этот документ как преднамеренное искажение политики партии и государства в области печати. Между прочем: здесь впервые в Бохумском сборнике появляются имена Андропова и Сахарова.  Наивно было думать, что подобный проект не только утвердят, но даже поставят на обсуждение. И тем не менее, его появление являлоись знаменательным для времени. Что-то начинало подтаивать. Естественно, в СССР проект нигде не опубликовали, никто его не обсуждал. Напечатали его лишь в 1977 г., в Мюнхене, в Собрании документов самиздата.

 

 К этому времени А.Д. Сахаров (1921-1989) – видная фигура и в научной, и в общественной жизни страны. Окончив физический факультет Московского университета, Сахаров с 48 года начинает работать в группе термояда. Выдающийся ученый-атомщик. Один из «отцов» советской водородной бомбы. В 53 г. он становится академиком. Трижды герой Социалистического труда (53,56,62) Лауреат Государстваенной и Ленинской премий. Со второй половины пятидесятых годов Сахаров начал заниматься правозащитной деятельностью. В 56-58 гг. он выступает против проведения ядерных испытаний в атмосфере. В 66 г. он подписывает коллективное письмо делегатам ХХШ съезда партии, против возрождения культа Сталина. Весной. 1968 г.  Сахаров пишет большую статью «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», в которой идет речь о необходимости конвергенции, сближении различных социальных систем, стирании, а не разжигании противоречий. Она получила мировое признание, разошлась в количестве 20 млн. экземпляров. И лишь в СССР конвергенцию называли реакционным измышлением. После появления статьи Сахарова отстранили от работы в закрытом городе Арзамас-15, но в 69 г. разрешили продолжать научную деятельность. Выступает Сахаров и против культа Лысенко, его сторонников.  Он – один из участников проекта преобразования цензуры (см. выше). Статья «Опасность термоядерной войны». Вскоре Сахаров становится ведущим деятелем борьбы за права человека. В ноябре 70 г. он – один из основателей международного Комитета прав человека. В марте 71 г. он адресует Брежневу «Памятную записку», в которой главной целью государства объявляется охрана и обеспечение основных прав граждан. По мнению Сахарова, защита прав человека выше всех других обязанностей, все действия властей должны основываться на законности, собюдение которой контролируется общественностью, чему содействует гласность. Требование свободы мысли и слова оказывается одним из главных в                       
      841
  комплексе идей Сахарова. В 73 г. он подписывает письмо 40 академиков в «Правду» Его голос звучит почти во всех протестах против беззакония властей. В 75 г. его награждают Нобелевской премией Мира. Выступая в Осло 10 декабря на вручении премии Сахаров говорит, что мир, прогресс, права человека неотделимы друг от друга: нельзя ограничиться чем-то  одним, пренебрегая другими. Пишет он письмо Брежневу, протестуя против вторжения советских войск в Афганистан в декабре 79 г. В связи с этим, да и по всей совокупности, его лишают всех правительственных наград и званий, ссылают в Горький. Возвращен оттуда в конце 86 г., уже при Горбачеве. В марте 89 г. избран депутатом верховного органа СССР. Почетный председатель правозащитного общества «Мемориал». Член академий США, Франции, Италии, Нидерландов, Норвегии, почетный доктор многих университетов. Обращение к Горбачеву с призывом освободить всех узников совести. Выступления о необходимости сокращения вооружений. Реакционные депутаты его захлопывают (стараясь аплодисментами заглушить его голос). Сердце не выдержало. 14 декабря 89 г. Сахаров умер.

 

 Начинало подтаивать и за рубежом, в странах Варшавского договора. Возникновение в 68 г. «Пражской весны». В начале года президент Навотный сменен, с согласия Москвы, Людвигом Свободой. 5 января первым секретарем ЦК компартии Чехословакии избран Александр Дубчек. К этому времени обстановка в стране в значительной степени радикализировалось. Опубликовано открытое письмо «Две тысячи слов», составленное писателем Л. Вацуликом. Его подписали 70 видных ученых и деятелей культуры. В письме критиковалась тоталитарная система, высказывались идеи демократизации, демократического плюрализма. Оно нашло широкий отклик в массах, в том числе среди коммунистов. Вокруг Дубчека сформировалась команда его единомышленников, в том числе людей более радикально настроенных. 8 апреля председателем правительства стал О. Черник. 18 апреля председателем Национального Собрания Чехословакии избран Й. Смрковский. В апреле же К.Рихта, А.Шик, П.Ауэсперг составили «Программу действий», с идеями плюрализации, реального федерализма, свободы слова. Речь шла и об экономических преобразованиях. Социалистическая основа объявлялась незыблемой. Путь капитализма отвергался. Но провозглашался своеобразный социализм, противопоставляемый советской модели, «социализм с человеческим лицом». Предлагаемые реформы должен был утвердить съезд партии. Он действительно собрался и утвердил, но уже нелегально, после вторжения войск пяти стран Варшавского договора.

 

  Советское  правительство напугано и  озлоблено происходящим: помимо прочего, страх (всегда существовавщий и преувеличиваемый), что события в Чехословакии могут стать «дурным примером» для других стран «народной демократии». Попытки нажать на правительство Чехословакии успеха не имели. Но они предпринимались. 23 марта на съезде компартий в Дрездене прозвучала резкая критика планируемых в Чехословакии реформ. 4 мая Брежнев принял в Москве чехословацкую делегацию во главе с Дубчеком и резко осуждал их политику.   15 июля отправлено письмо с предостережениями в ЦК компартии Чехословакии. 29 июля Брежнев встречался с Дубчеком в Чиерне над Тисой, где шли переговоры. Была еще встреча 17  августа в Комарно с венгерским лидером Кадаром, наиболее терпимо относившегося к событиям в Чехословакии. Кадар предупредил (предостерг): положение критическое. К этому моменту вопрос о вторжении уже
     842  решен. На нем настаивал, в частности, Андропов, игравший существенную роль в подавлении восстания в Венгрии. В ночь с 20 на 21 августа на маленькую дружескую страну было брошено около 200 тыс. оккупантов, войск Варшавского договора, преимущественно советских, 5000 танков (тогда ходили слухи, что войск было 800 000). Одна из моих знакомых, русская, жена чеха, так рассказывала о вторжении: ночью пришла взволнованная соседка: «говорят о каких-то советских войсках“; я включила московское радио; услышала передачу о рыбаках, потом легкую музыку; “ не может быть! — сказала я, — Какое там вторжение!?» А утром всю Прагу запрудили советские танки. В советских газетах объявлено: чехи обратились к Советскому Союзу за братской помощью (всегда в таких случаях братская помощь), и она была оказана.

 

      В один день превратили народ, с большой симпатией относившийся к СССР, во врагов. Знакомый чех-геолог, коммунист, учившийся в Ленинграде, работавший в то время в Африке, на вопрос местных детей: «есть ли в его  стране обезяны?» зло ответил: «800 000». Самосожжение в знак протеста против оккупации студента Яна Палаха. Оставив прощальное письмо, 16 января, он облил себя бензином на центральной Вацлавской площади, перед Национальным музеем и поджег бензин. Скончался от тяжелых ожогов 19 января. Палах стал национальным героем, а место, на котором произшло самосожжение, превратилось в место поклонения пражан. 300 000 жителей Чехословакии уехали в эмиграцию.

 

         В Москве всё было внешне спокойно. Мой сын, студент первого курса, отдыхавший в Крыму, услышав о событиях, примчался в Москву. Никакой реакции на происшедшее не было заметно. Запад негодовал, даже руководства некоторых коммунистических партий Европы выразили не очень активный протест. Но ни малейшей фактической помощи никто чехам не оказал. Советским властям это было заранее очевидно. Иначе, возможно, не было бы вторжения. Как всегда, советские люди толком ничего не знали. На партактивах сообщали «конфиденциальную информацию»: Запад готовил вторжение; если бы не вошли наши  войска, то войска «союзников» чуть ли не через несколько часов захватили бы Чехословакию. Многие честные люди, даже не принадлежавшие к официальной интеллигенции, поверили в это. Но далеко не все.

 

         25 августа 68 г., через несколько дней после вторжения, на Красной площади, около собора Василия Блаженного состоялась сидячая демонстрация (сидели на краешке тротуара у Лобного места). В ней приняли участие 8 человек. Павел Литвинов, Наталья Богораз, Вадим Делоне, Владимир  Дремьюга, Константин Бабицкий, Виктор Фейнберг, Наталья Горбаневская, Татьяна Баева (ей удалось избежать заключения: поэтому о ней мало помнят); протестовали против ввода войск в Чехословакию. Горбаневская пришла с коляской, в которой лежал недавно родившийся ее ребенок. Было два плаката, чешские флажки, сделанные накануне. Один плакат по-чешски: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия». Другой – русский, слова Герцена о Польше: «За вашу и нашу свободу». Когда часы начали бить полдень, развернули плакаты. Началась демонстрация. Стал собираться народ. А с края площади мчались те, кто должен был ликвидировать её. Рвали плакаты, даже не читая их. Били Фейнберга и Делоне. Кричали: «Это всё жиды», «Бей антисоветчиков», «Мы их освобождали», «Мы их кормили, а они…», «Мы их спасаем от Западной Германии», «Они сами просили ввести войска», «Что же, отдать чехов американцам?» Нецензурная ругань. Явно провоцировалась народная
       843  расправа. Но толпа не реагировала на призывы; на демонстрантов смотрела с удивлением, не понимая, кто они. Гебешники поднимали с земли участников и заталкивали их в машины. Горбаневскую с ребенком сперва не трогали. Малыш проснулся, но лежал тихо. Какая-то женщина помогла переодеть его. Горбаневская стала объяснять, что за демонстрация. Кто-то из толпы был «за», кто-то   «против», кто-то  , видимо, опасаясь за демонстрантов, твердил: «уходите скорее». Она собиралась сидеть до часу дня, как было договорено. Подъехала машина. Наташу посадили в нее. Туда же села «свидетельница», особенно усердствовавшая при разгоне демонстрации. Когда Наташа пыталась кричать: «Да здравствует свободная Чехословакия!», та била ее по губам, с ухмылкой приговаривая: «Кто вас бил? Вас никто не бил».  Длилась демонстрация несколько минут, пока милиция не затолкала участников в машины. Их арестовали, судили, двух участников (Горбаневскую и Фейнберга) посадили в «психушку», остальных приговорили к разным срокам заключения и ссылки. Можно сказать, что они, подобно Герцену, в свое время поддержавшему  польское восстание,  спасли  честь  русской демократии. Прошло с тех пор около 40 лет. И вдруг неожиданно, в связи с делом Сутягина, приговоренного к 15 годам заключения (см. главу о Путине) я вновь увидел знакомые имена. В «Документах по „делу“ Сутягина», рамещенных в интернете, среди подписей под обращением к «Международной амнистии» с призывом считать Сутягина политическим заключенным и провести международную кампанию в его защиту, я увидел имена Наташи Горбаневской (Париж) и Владимира Буковского (Англия. Нейрофизиолог и литератор; о нем позднее). Горбаневская после демонстрации сумела написать книгу о ней «Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади» (Париж, 1970). Материалы к этой книге она нам показывала в Тарту

 

     Позднее состоялся финальный хокейный матч на первенство мира — СССР — Чехословакия. Победили чехи. В стране был праздник: некоторый реванш за вторжение. Ликование чехов стало поводом для окончательного уничтожения остатков Пражской весны, образования марионеточного правительства (до этого президент Чехословакии Свобода настоял на сохранении правительства Дубчека).

   И всё же шестдесят восьмой год, Чехословакия, стали своего рода рубежом. Именно в конце 60-х — начале 70-х гг. присходит окончательное размежевание между правительством и либеральной интеллигенцией.

 

    На события 68 г. откликнулся Твардовский. Именно тогда им написаны строки, ставшие одним из эпиграфов к главе. События в Чехословакии затронулии и Тарту. Эстонцы, в основном, сочувствовали чехам (маленькая страна, оккупированная Советским Союзом, ассоциировалась в их сознании с собственной судьбой). В Эстонии мало кто поверил в официальную версию событий. Но у славистов Тартуского университета была особая причина болезненно переживать происходившее в Чехословакии. Кафедра русской литературы дружила со славистами Карлова университета в Праге. Дружба определялась и научными связями, и идейной близостью, и человеческими симпатиями. С некоторыми чехами старшее поколение нашей кафедры было знакомо еще по совместной учебе в конце 40-х гг в Ленинградском университете. С другими познакомились и сблизились во время поездок в Прагу, где бывали и я с моей женой, и Юрий Михайлович Лотман с Зарой Григорьевной Минц, и Валерий Иванович Беззубов, который провел в Карловом университете на стажировке довольно продолжительное время. Особенно
   844  сдружились мы с Мирославом Дроздой, крупным ученым, занимавшимся русской (советской) литературой, заведующим кафедры русской литературы Карлова университета   Дружба с пражанами была первым серьезным международным контактом нашей кафедры и, повторяю, основывалась она не только на научной близости. Тем острее переживали мы вторжение, определявшее и судьбу ряда лично близких нам людей. Юрий Михайлович в это время думал даже о самоубийстве. Зара Григоревна посвятила чешским друзьям вышедший выпуск исследования о Блоке А на всё это наслоились еще события начала 70-го года, обыск у Юрия Михайловича, допросы, вызовы многих из нас в КГБ. Об этом подробнее, может быть, смогу написать в мемуарах (вряд ли успею). Пока же отмечу, что и для нас лично, как и для многих неофициальных интеллигентов вообще, конец 60-х-начало 70-х гг. оказался неким  водоразделом. В период хрущевской «оттепели», для того времени сравнительно недавно, Зара Григорьвна и Борис Федорович Егоров, бывший наш заведующий кафедрой, вступили в коммунистическую партию. Всё-таки поверили в возможность плодотворных изменений. После 68-го года никакого места для иллюзий не осталось.

 

      как косвенный отклик на «Пражскую весну» в СССР усиливаются всякого рода репрессии, в том числе и цензурные. Власти решили и внутри  страны «поприжать» «распустившуюся» интеллигенцию. 4 ноября 69 г. Солженицына исключают из Союза писателей. В ноябре того же года Лев Копелев, Булат Окуджава, Лидия Чуковская получают предупреждение от Московского отделения СП за выступление в защиту Солженицына. Генеральный секретарь Европейского сообщества писателей Вигорелли  тоже протестует  против исключения Солженицына. В ответ Союз писателей СССР выходит из состава Европпейского сообщества писателей, а Твардовский соответственно покидает пост его вице-президента (начало 70-го года). Еще до этого, в конце 69 г., вынужденная отставка Твардовского с поста редактора журнала «Новый мир» и увольнение ведущих  сотрудников редколлегии (февраль 70-го г.). Заканчивается важный период в истории этого журнала. Через  два  года Твардовский умирает (18 декабря 71 г). В июне 71 г. отмечается его 60-летие, но пишут только о поэзии Твардовского, да и то выборочно, а не о редактированьи им «Нового мира». Подобные же оценки публикуются и после смерти Твардовского, в некрологах. В последние годы жизни о болезни его (кровоизлияние в мозг) не упоминается, интервью с ним запрещены. Некая видимость признания его заслуг соблюдалась. В июле 71 г. он заочно избран в президиум У съезда писателей и в Правление Союза писателей. Ему присуждается Государственная премия за сборник «Из лирики этих лет» (другой лауреат – Вадим Кожевников, один из ярых противников Твардовского, «Нового мира»). Попытка  канонизации Твардовского – статья в «Литературной газете» «Всегда с партией, всегда с народом». Такие попытки делаются на всем протяжении 70-х гг. (исключение – статья В.Лакшина в журнале «Юность»- 239). Но для властей Твардовский остается всё же фигурой сомнительной.  А в июле 71 г. он изымается из школьной программы. В 75 г. 50-летний юбилей  «Нового мира». Этой дате посвящен №  1-й журнала, но в нем нет ничего о значении «Нового мира“ в 60-е гг., когда им руководил Твардовский. Естественно, не упомянуты Солженицын, другие писатели — эмигранты, сотрудничавшие в журнале. Позднее (июнь 81 г.), к 70-летнему юбилею давно умершего Твардовского руководство Союза писателей, отмечая эту дату, пытается избежать упоминаний о том, что он был редактором
           845  “Нового мира». На его место назначен В.А. Косолапов, стремившийся превратить «Новый мир» в конформистское издание. Журнал не  стал реакционным, в нем печатаются иногда отдельные резкие статьи, интересные произведения, но   «Новый мир» при Косолапове –  совсем не такой, каким он был в 60-е гг., при Твардовском. Лишь в 74 г, когда редактором его назначен С. Наровчатов, журнал вновь «оживает». В него приходят Айтматов, Гранин, Тендряков. Сотрудники отзываются о Наровчатове, как о либеральном и мужественном редакторе, пытавшемся возродить репутацию прежнего «Нового мира». И сразу начинаются снова осложнения с властями, с цензурой в связи с публикациями в «Новом мире» произведений Абрамова, Трифонова, Аксенова и других (240). Но это уже в будущем, в другой отрезок времени. 

 

           Как завершение 60-х и начало 70-х гг. появляется Постановление Секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений литературы и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара». От 7 января 1969 г. Совершенно секретно. Кратко его можно было бы назвать «Об ошибках идейно-политического характера». ЦК отмечало, что в современных условиях значительно вырастает роль  средств  массовой информации, литературы и искусства  «в формировании мировоззрения, повышении  политического и культурного уровня  советского  народа». Говорилось об успехах в этой области, об активном участии работников печати, культуры и искусства в  «в выполнении решений ХХШ съезда КПСС» ХХ и ХХП съездах, где речь шла о «культе Сталина», уже не упоминается), Заявлялось, что партия высоко ценит их труд и постоянно заботится о них. В то же время указывалось, что в обстановке «обострившейся идеологической борьбы между социализмом и капитализмом» особое значение приобретает способность «более остро, с классовых, партийных позиций выступать против любых проявлений буржуазной идеологии, активно и умело пропагандировать коммунистические идеалы, преимущества социализма, советский образ жизни, глубоко анализировать и разоблачать различного рода мелкобуржуазные и ревизионистские течения». О том, что отдельные авторы, режиссеры, постановщики  «отходят от классовых критериев при оценке и освещении сложных общественно-политических проблем, фактов и событий, а иногда становятся носителями взглядов, чуждых  идеологии  социалистического общества». Постановлением возлагается особая ответственность на руководителей издательств, органов печати, радио, телевидения, кино, учреждений культуры и искусства за идейную направленность выпускаемых произведений, за публикацию «идейно порочных материалов». Именно эти руководители в первую очередь должны отвечать за «идейную направленность», не надеясь на цензуру, так как «в условиях социалистической демократии органы предварительного контроля существуют главным образом для предотвращения публикации сведений, составляющих государственную и военную тайну, а также различного рода дезинформации». Поэтому ЦК постановляет принять ряд мер, которые изложены в 7 пунктах, по повышению идейно-политического уровня произведений. Меры устанавливаются весьма серьезные. В том числе усиливается и роль Главлита. Замечания его работников «доводятся до сведения авторов произведений без ссылки на Главлит». .е. его вмешательство становится анонимным — ПР). Секретарю ЦК КПСС Демичеву поручается провести совещание секретарей ЦК компартий союзных
           846  республик, крайкомов, райкомов партии, занимающимся политическими вопросами, руководителей идеологических учреждений, творческих союзов, издательств, редакторов газет, журналов, радио, телевидения «в связи с принятием настоящего постановления». Уже на грани 70-х гг. «гайки закручиваются» весьма крепко и с всеобъемлющим охватом. Постановление было подготовлено на самом высоком уровне, членами Секретариата ЦК КПСС М.А.Сусловым, Д.Ф.Устиновым, Б.Н.Пономаревым, П.Н.Демичевым, М.С. Солиоменцевым, А.Я.Пельше.

 

         На Постановление быстро среагировал КГБ. Именно как такую реакцию можно рассматривать Записку КГБ в ЦК КПСС о распространении «внецензурной литературы» или «самиздата». 7 февраля 69 г. Секретно. Сообщается в порядке информации. Подпись: Председатель Комитета  госбезопасности Андропов. О том, что в последние годы среди молодежи «распространяются идеологически вредные материалы», в виде сочинений по политическим, экономическим, философским вопросам, литературных произведений, коллективных писем, воспоминаний «жертв культа личнсти», именуемые их авторами «внецензурной литературой» или «самиздатом» (везде кавычки текста -ПР.). «В этих материалах отдельные недостатки коммунистического строительства выдаются за типичные явления, извращается история КПСС и  Советского государства, выражается несогласие с мероприятиями партии и правительства в национальном вопросе, в развитии экономики и культуры, пропагандируются различные опортунистские теории об „усовершенствовании“ социализма в СССР, выдвигаются требования об отмене цензуры,  реабилитации лиц, осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду, измененении Конституции СССР». Как правило, такая литература распространяется путем машинописи, фото и ротатора. Для пропаганды «самиздата» используются полуофициальные диспуты, конкурсы песен, самодеятельные концерты. Чаще всего «самиздат»  печатается и распространяется в Москве. Но появление его фиксировалось и в Ленинграде, Киеве, Риге… в других городах и районах страны. В Записке перечисляется на двух страницах ряд имен авторов и произведений «самиздата». Среди них Григоренко, Литвинов, Богораз- Брухман, Якир и др. Отмечается и статья академика Сахарова «Размышления о прогрессе…», книга Роя Медведева «Перед судом истории». Утверждается, что материалы «самиздата» «широко используются разведками империалистических государств и зарубежными антисоветскими организациями в осуществлении идеологической диверсии против СССР».

 

    О том, что в последнее время империалистическая пропаганда  широко рекламирует статью Сахарова, произведения Солженицына и др. Упоминается сборник из 53 документов самиздата, изданный в США в августе 68 г. В числе авторов его называется и генерал Григоренко. В перечислении идет речь о «псевдонаучном исследовании» Л.Бородина «Закат капитала», в котором «подвергается критике вся общественно-экономическая структура Советского Союза и выдвигается программа осуществления революции против „диктатуры бюрократического аппарата“ (этот документ на 84 листах прилагается)»;   «империалистическая реакция стремится всемерно оказать поддержку действующим внутри страны авторам и распространителям политически вредных материалов». Увеличивается издание их за рубежом. «При участии разведывательных органов США создано, например, „Международное литературное содружество“, во главе с 
          847  известными специалистами по антикоммунизму Струве и Филипповым». Материалы «самиздата» засылают по разным каналам в СССР. «Учитывая, что распространение политически вредной литературы наносит серъезный ущерб воспитанию советских граждан, особенно интеллигенции и молодежи, органы госбезопасности принимают меры, направленные на пресечения деятельности авторов и распространителей „самиздата“». В 1968 г. значительное число причастных к  «самиздату» лиц «профилактировано с помощью общественности». «Несколько злостных авторов и распространителей документов, порочащих советский государственный и общественный строй, привлечено к уголовной ответственности» (Бох191-4). Таким образом, попятное движение при Брежневе к дохрущевским установкам отчетливо заметно уже в 60-е годы.

 

        Продолжается оно и в новом отрезке брежневского периода (1970-й — 1974-й гг.). Граница между ним и предыдущим несколько размыта. Её можно определить примерно таким образом: вторжение в Чехословакию, связанное с ней усиление правительственных репрессий, размеживание власти и интеллигенции, конец компромиссу, который в первые годы правления Брежнева кое-как по инерции соблюдался (68-71 г.). В связи с пражскими событиями усиливается страх партийного руководства перед любого рода интеллектуальной оппозицией, обвиняемой в стремлении к «контрреволюции». Резкое отторжение любой неконформистской культуры как подрывной, политически враждебной и «антисоветской». По мнению Кречмера, с этого момента происходит окончательный раскол советской культуры на официальную, подчиненную аппарату контроля, и неофициальную, уклоняющуюся от такого контроля, ориентирующуюся на «иную культуру» (Самиздата, Тамиздата и пр.). Думается, утверждение об «окончательном расколе» несколько прямолинейно. Существует пока  широкая промежуточная полоса. Но тенденция к  окончательному расколу намечается довольно отчетливо. В свою очередь сопротивление оппозиционной интеллигенции растет, превращается в довольно ощутимую силу. Ряд уголовно-политических процессов. — попытка подавления такого сопротивления. К 70-му году относится так наз.  «Самолетное дело» нем ниже).


    Дело Владимира Буковского. Вообще-то оно имело довольно давнюю предисторию. Буковского, как и многих других, «разбудил» доклад Хрущева на ХХ съезде КПСС о культе Сталина. 14-летний московский  школьник сделал из него серъезные выводы и стал убежденным противником коммунистической идеологии. Это отразилось уже в рукописном журнале, в издании которого он участвовал в 59 г. Его исключили из школы. Пришлось кончать вечернюю. Затем поступил в Московский университет, на биолого-почвенный факультет. Вместе со своими друзьями, Юрием Галансковым и Эдуардом Кузнецовым, стал проводить регулярные встречи мольдежи у памятника Маяковскому .наз. «Маяковка»). Там призносились далеко не официальные речи. Инициаторов арестовали. У Буковского же сделали обыск и предупредили о «возможных последствиях». В университете его не допустили к сессии, а в конце 61-го г. «отчислили из числа студентов». В 62-м г., во время суда над активистами  «Маяковки», возникает  угроза  привличение  Буковского  к уголовному делу. В составе геологической экспедиции он уезжает на пол года в Сибирь, чтобы не быть на виду. В мае 63-го года – первый арест, за попытку размножить (фото) в нескольких экземплярах книгу югославского правозащитника Милована Джиласа «Новый класс», запрещенную и на родин
        848  автора, и в СССР. Признан невменяемым (начинают работать по делам дессидентов «психушки»), помещен на принудительное лечение в Ленинградскую спецбольницу. Там познакомился с опальным генералом Петром Григоренко, тоже находившимся на «лечении». Освобожден в феврале 65 г., а в декабре того же года активно участвует в защите Синявского и Даниэля. Вновь задержан и насильственно госпитализирован. Освободился через полгода, в июле 66-го. И почти сразу, 22 января 67-го г., участие в организации на Пушкинской площади в Москве демонстрации протеста против ареста правозащитников Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова… Арестован вместе с другими участниками демонстрации, Вадимом Делоне и Евгением Кушевым. Судят их в Московском городском суде (30 августа-1 сентября). Приговорен к 3 годам лагерей по статье 190/3 (активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок). В заключительном слове отказывается признать себя виновным, произносит резкую обличительную речь, ставшую широко известной в «самиздате». Отбыв срок, в январе 70-го г. Буковский возвращяается в Москву. Становится одним из лидеров сформировавшегося в его отсутствии диссидентского движения. Чуть более года живет на свободе, работает секретарем у писателей, в том числе у Владимира Максимова, тоже вступившего позднее в «открытый конфликт» с властями, основатель и редактор журнала «Континент». Дает несколько интервью иностранным корреспондентам о политических заключенных, психиатрических репрессиях, делая тем самым предметом гласности тщательно скрываемую проблему карательной медицины. Официально предупрежден: если не прекратит заниматься подобными делами, будет привлечен к уголовной ответственности. За ним организована демонстративная наружная слежка. Но он не прекращает свою деятельность. Более того, в начале 71-го г. Буковский обращается с открытым письмом к зарубежным врачам-психиаторам, прилагая к нему копии судебно-психиатрических экспертиз диссидентов Петра Григоренко, Наталии Горбаневской, Валерии Новодворской. В марте 71-го г. его арестовывают в четвертый раз, в последний. Аресту предшествовала статья в «Правде», в которой Буковский назван «злобным хулиганом», антисоветчиком, врагом народа. Статья принесла ему всесоюзную и международную известность. Зато и получил он по полной мерке. 5 января 72 г. Московский городской суд огласил приговор: 7 лет заключения  (из них 2 года в тюрьме) и 5 лет ссылки. На  «полную катушку». Максимум, что можно было дать по его статье (ст. 70, ч.1). Срок Буковский отбывал во Владимирской тюрьме  (здания бывшего монастыря; позднее туда водили экскурсантов, смотреть кельи и камеры),.затем в пермских лагерях для политических заключенных. Возглавлял там акции арестованных против произвола администрации. Вместе с солагерником Семеном Глузманом (врач-психиатор) написал «Пособие по психиатрии для инокамыслящих». В 74-м г. администрация лагеря возвратила его во Владимирскую тюрьму как  «злостного нарушителя режима». Международная кампания в защиту Буковского. В декабре 76-го г. его обменяли на самого известного политзаключенного Запада, лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана (власти не могли отказаться от предложенного обмена после многократных советских выступлений в защиту Корвалана). Буковского в наручниках доставили в Швейцарию, где и произошел обмен. Вскоре он был принят президентом США Дж. Картером. Ныне живет в Англии. Закончил Кембриджский университет, по специальности невро-физиология (опыт психушек пригодился!). По
                849     поводу его обмена, с ориентацией на формулировки  «Правды», сочинили частушку:

 

                        Обменяли хулигана

                        На Луиса Корвалана.

                        Где найти такую б….,

            Чтоб на Брежнева сменять?

 

        В эпоху перестройки Буковский был реабилитирован. Ему воизвратили советское гражданство, которого он был лишен. Он написал книгу воспоминаний   «И возвращается ветер. Письма русского путешественника»   (1990), переведенную на многие языки. Продолжает участвовать в правозащитной деятельности. Один из организаторов бойкота Олимпиады 80-го г., после вторжения советских войск в Афганистан. В 83 г. вместе с В.Максимовым и Э. Кузнецовым участвовал в создании международного общества «Интернационал сопротивления», избран его председателем. Вел переговоры по освобождению советских солдат, захваченных в плен моджахедами в Авганистане.

 

    В 1992 г., когда в Конституционном суде России готовили к слушанью дело КПСС, его попросили выступить свидетелем. Он приехал в Москву, получил доступ к документам КПСС из архива Горбачева. По этим материалам создал книгу «Московский процесс». В 94 г. Буковский отказался от российского гражданства. Причины мне неизвестны, но, думаю, можно о них догадаться, вспомнив о событиях 93 г., расстреле парламента и пр. Рассказ Буковского о том, как он копировал материалы секретного архива (см. интервью «Я вооружился копиями» // «Новая газета», 2004, №  93, от 20-22.12. Интернет-адрес документов: http://www.2nt1.com/archive/buk-rus.html). PS. Его кадидатуру выдвинули при подготовке к выборам в 2008 г. призидента России. Он согласился, чтобы получить возможноть высказать свои взгляды на проиходящее в стране. Естественно, к выборам его не допустили и высказать взгляды не дали  (ПР)

 

  Вернемся к событиям конца 60-х — начала 70-х гг. В декабре  69 г. состоялась конференция председателей творческих союзов. На ней секретарь по идеологии ЦК КПСС  П.Н. Демичев  формулировал  идеологическую позицию партийного руководства: процесс разрядки в отношениях СССР с Западом вовсе не должен вести к стиранию идеологической границы между ними, как было при Хрущеве; его надо проводить в духе наступательной политики партийности. Таким образом, отношение к периоду Хрущева оказалось открыто пересмотренным. Ориентируясь на эти установки, председатели творческих союзов в своих выступлениях ставили знак равенства между эстетическими отклонениями от нормы, так называемом «модернизмом», стремлением к художественной индивидуальности и политической оппозицией, подрывом боевой готовности социалима в борьбе против идеологической диверсии Запада.  Кулиджанов  (руководство кино) потребовал не допускать, чтобы снимались фильмы, «отравленные и искаженные» воздействием буржуазных идей; по его словам, не следует сводить партийность к школьной дидактике, но идеологические принципы и познавательные задачи  соцреализма не должны быть забыты. Хренников  (руководство музыкой)  сказал:  хотя идейная основа советской музыки, «ее неразрывная связь с народом и жизнью советской страны» исключает такие кризисы буржуазного сознания,
       850  которые характерны для Запада, но и в СССР нельзя игнорирывать «нездоровые тенденции» у некоторых молодых композиторов, их «отрыв от жизненных вопросов современности», преувеличенный интерес к техническим экспериментам и.т.п. С. Михалков (руководство литературой), выступая на конференции, напомнил об «угрожающих сигналах» из советских школ и вузов: ученики и студенты лучше разбираются в проблемах театра абсурда, романа без героя, в реакционых буржуазных течениях западной литературы, искусства, чем в классическом и современном искусстве  своей  родины; обладая шатким «идейно-эстетическим фундаментом», молодые люди питаются информацией из разных  «мутных источников», стараются найти истину в разных путанных и модернистских «измах», которые привели литературу и искусство буржуазных обществ к расколу и гибели; современное западное «бизнес-искусство» «неизбежно ведет к порнографии и стриптизу», — заявил Михалков, потребовав оградить молодёжь от этого тлетворного влияния.

 

       Михалков «старался», делал карьеру. Как раз в 70-м году, вскоре  после того, как Твардовского сняли с поста главного редактора   «Нового мира», Ленинский лауреат  С.Михалков становится  первым секретарем  Союза писателей РСФСР (вместо Л.Соболева). До этого он был первым секретарем Московского отделения Союза писателей, успел себя зарекомендовать, но хотелось большего. Соболева сочли недостаточно активным и решительным в деле искоренения «крамолы», особенно после его выступления на Ш съезде писателей в марте 70 г.). Михалков же вполне годился на нужную роль.

 

        Вскоре, на ХХ1У съезде КПСС, в марте 71 г. Брежнев высказался об идеологических проблемах еще более резко, чем Демичев. Речь шла уже не о борьбе, а об идеологической войне. С начала 70-х гг. всё отчетливее заметна милитаризация культурно-политического словаря официальных выступлений. Это отразилось в печати, особенно армейской. Призывы дать отпор «размыванию» идеологии раздаются и на П съезде кинематографистов, и на пленуме правления Союза композиторов в мае 71 г. Всё проходит под флагом необходимости новой идеологизации, резкого отмеживания от всех «либеральных» концепций. Власти надеялись таким образом добиться стабилизации системы.

 

        Всякое отклонение от партийной идеологии, в любом направлении, в том числе консервативном, представляется правящей верхушке подозрительным и крамольным. В 70-72 гг. меры, осуществлявшиеся ЦК и культурной бюрократией, должны были  помочь, по замыслу властей, в преодолении идейного раскола в советской литературе,  культуре, угрожающего стабильности. Поэтому  репрессии проводились не только против либерального  «Нового мира», но и против неосталинистского «Октября», национально-консервативного комсомольского журнала  «Молодая гвардия», издания примерно такого же направления «Наш современник». Кречмер скрупулезно анализирует детали сложной литературно-журнальной борьбы начала 70-х гг., отношение к ней властей. Оказывается, что при всем разнообразии оттенков, направлений, к каждому из  которых идеологические инстанции относятся с подозрением, главным противником, чье влияние пытаются прежде всего нейтрализовать, остается журнал «Новый мир», как важнейший центр антисталинской, отрицающей соцреализм литературы, всё же отчасти сохранившей лучшие традиции 60-х гг.

 

        851    Орудием партийно-идеологического контроля всё в большей степени становится официальная литературная критика. Уже на ХХ1У съезде КПСС, говоря о культурной деятельности партии, Брежнев сетовал на недостаточное внимание к критике, как нормативной контролирующей инстанции в культурном процессе, в деле долгосрочной политики уравновешивания (47). Творческие союзы «откликнулись» на призыв. В правлении Союза писателей состоялась дискуссия о положении в литературной критике. Аналогичные обсуждения происходили и в других творческих Союзах. Ожидали особого Постановления о критике, содержащего «ясную директву». Говорили о необходимости создания в правлении Союза писателей  «небольшого, но действенного аппарата по литературной критике». Решение о создании нового журнала «Литературное обозрение», где можно будет сосредоточить в одном месте литературно-критические статьи (47). Такой журнал начал выходить с 73 г. (главный редактор Ю.Суровцев) (55).

 

        Отмечена необходимость проводить регулярные обсуждения журналов и совещания по «коренным вопросам литературного процесса»; решено «усилить роль критики как очага воздействия на литературный процесс», путем «партийного влияния в творческих организациях»; потребовали превратить Секретариат Союза писателей в «творческую, политическую организацию», которая, под руководством ЦК КПСС, «занимается серьезными вопросами литературной политики» и  определяет, что достойно публикации, а что нет (еще один вид цензуры — ПР) (48). Подобные решения приняты и в правлении Союза композиторов, где тоже создан журнал «Советская музыка». Кроме того начал издаваться   журнал «Советское искусство».

 

           В январе 72 г. выходит давно ожидаемое постановление ЦК «О литературно- художественной критике», несколько расплывчатое и противоречивое: там и призывы к бережному отношению к писателям, и требование бескомпромиссного осуждения нежелательных  явлений (50). На  пленуме Правления Союза писателей  положения Постановления были уточнены.  Подробно говорилось о либеральных и консервативных уклонах 60-х – начала 70-х гг, осужденных и нейтрализованных партийным Постановлением, об отходе некоторых писателей от задач идеологической,  воспитательной функции литературы, что показывалось на примере «недостаточно героичных» военных романов Василия Быкова; отмечалось, какой вред нанесли литературе теории дегероизации и абстрактного гуманизма, которые ведут к искажению  подлинного облика советского человека, противоречат природе  «социалистического  гуманизма». Все  подобные высказывания были направлены в адрес либерально-демократического лагеря.

 

         Но осуждались и консервативно-националистические тенденции,   создающие «искаженное представление о нашем современнике». Отвергалось восхваление патриархального образа жизни, противопоставление деревни городу, проповедь внеклассовой морали, «что прямо противоречит лозунгам марксизма-ленинизма» (52). Одновременно шла критика «чуждых» западных идеологических и эстетических  концепций,  порицались теории    «конвергенции», «творческой свободы», «коммунизма с человеческим лицом». Осуждались попытки  преуменьшить  значение  революционно — демократических  и социалистических традиций прошлого. Речь шла и об отношении к «сложным» писателям 20-х гг, о появлении книг и статей о них, где «замалчивались противоречия», «апологетически восхвалялся“ идейно-творческий путь таких писателей как Цветаева, А. Белый.

 

       852       Против чуждых концепций» на пленуме особенно резко выступал литературовед А.Дымшиц. По его словам, борьба, которую ведут против демократии, социализма и коммунизма «наши политические враги», «беспощадна, коварна и имеeт много обличий»; в этой борьбе мы не имеем права занимать оборонительные позиции; «мы обязаны нападать, и мы нападаем. Мы должны постоянно улучшать стратегию и тактику идеологической борьбы!». Дымшиц призывал нанести решительный удар по буржуазной идеологии, «идеологии неофашизма, антикоммунизма, антисоветизма, разным шовинистическим „концепциям“, по белому и желтому рассизму, а также по „провокационным теориям и действиям господ сионистов“»  (напомним, что Дымшица иронически называли еврейской секцией мракобесно-погромного «Союза русского народа»).

 

      В первую половину 70-х гг. усиливаются и конкретные репресси КГБ и руководства Союза писателей против интеллектуальной оппозиции. Изгнание и преследования членов Союза писателей. Так называемая третья эмиграция. Ряд ее причин: 1. рост сопротивления оппозиционной интеллигенции, вызванного ужесточением культурной политики властей. 2. возросшая активность движения за права человека, влияние его на людей искусства 3. начавшийся в 70-х гг. выезд евреев в Израиль; заявления о выезде обычно приводили к репрессиям КГБ, проработке на собраниях, исключению из творческих союзов, к требованию «отмежеваний». Т.е. возникает  ряд причин, вызывавших противодействие  правящей системы и ведущих к карательным мерам и «органов», и руководства Союзов. Продолжается история Солженицына. 4 ноября 69 г. его исключили из СП (Рязанская писательская организация). Многочисленные нападки  на него в  газетах и журналах (248). 15 июня 70-го г.  письмо Солженицына  в защиту Жореса Медведева, которого отправили в психиатрическую больницу (еще одно проявление всё более активного использования властями «психушек» как способа борьбы с инакомыслием; печально «знаменитый» институт им. Сербского и его заключения по делам диссидентов: «Вяло текущая шизофрения. Направить на принудительное лечение»). Секретари Союза писателей Марков и Воронков требуют от Верховного Совета высылки Солженицына за границу. Резко  враждебные выступления по поводу Солженицына Сергея Михалкова. В октябре 70-го г. Солженицыну присуждена Нобелевская премия, что несколько задержало принятие против него карательных мер. На письмо Солженицына М.Суслову с требованием опубликовать его запрещенные произведения (писатель думал, что это облегчит вручение премии) власти ответили новыми нападками, в духе нападок на Пастернака в 58 г. Намекали на возможность ареста. Издательства отклонили  публикацию романа   «Август  четырнадцатого». Тогда Солженицын в июне 71 г. авторизовал   текст романа  и опубликовал его во Франции (до этого Мстислав Ростропович и Галина Вишневская безуспешно старались добиться  публикации романа, используя свои знакомства с секретарем ЦК КПСС Демичевым и с министром культуры  Фурцевой). Чтобы избежать лишения гражданства, Солженицын не  поехал  на  вручение Нобелевской премии. СССР и страны восточного блока объявили о бойкоте премии.

 

      Ряд выдающихся деятелей искусства выразил солидарность с Солженицыным. Когда тому не разрешили оставаться в Рязани и отказали в праве жить в Москве, виолончелист и дирижер Ростропович дал ему приют на даче. Власти ответили отменой всех концертов,  зарубежных гастролей Ростроповича и Вишневской, под
    853  предлогом невыполнения ими «трудовых обязательств» как преподавателей Московской консерватории. В Большом театре в феврале 71-го г., по инициативе партийного комита театра, снята фотография Ростроповича из стенгазеты, посвященной 50-летию театрального симфонического оркестра.  Запрещения участвовать Ростроповичу в выступлениях оркестра, исполнять произведения, посвященые Ростроповичу. Выездные концерты Ростроповича в провинции, по распоряжению  Министерства  культуры,  проводились без официальных объявлений о них (249). Незадолго до эмиграции Ростроповича состоялся его концерт в Тарту, превратившийся в триумфальную встречу. Слушатели горячо  приветствывали  не  только великого музыканта, но и оппозиционного общественного деятеля. Он был взволнован. Исполнял на бис множество произведений, не входивших в программу.  Получилось третье отделение. Слушатели не хотели отпускать Ростроповича. И исполнитель был щедр. Концерт длился очень долго и  стал, вероятно, одиним из прощальных.

 

            28 марта 74 г, Ростропович обратился к Брежневу  и  Демичеву  с просьбой разрешить трехлетнее пребывание за границей. В тот же день ему сообщили о согласии (торопились  выпроводить). В мае 74-го г.  Ростропович и Вишневская  уехали. В 76-м г.  разрешение  было  продлено  в советском посольстве в США  до марта 78 г. В марте 78-го г., несмотря  на  заверение советского посольства во Франции, где Рострапович в то время находился, что в Москве их ожидает продление визы еще на 3 года, они без предупреждения были лишены советского гражданства (249).

 

  Новая волна нападок на Солженицына, угрозы ГБ. 3 апреля 72-го г. интервью Солженицына газете «Нью-Йорк Таймс». В апреле 73-го г. не удалась попытка передать Солженицыну Нобелевскую премию в его квартире (представителю Шведской Академии, который должен был вручить премию, не дали визу). К этому времени, по мнению Солженицына, принято окончательное решение об его аресте или высылке, при первой возможности. Летом 73-го г.  апогей репрессий против Солженицына и Сахарова. Обширная кампания в печати, которая в сентябре внезапно оборвалась, после резко негативной оценки ее на Западе. К тому времени, уже в августе 73-го г, когда после 5- дневного допроса сотрудницы Солженицына В. Д.Воронянской (она затем покончила самоубийством) была обнаружена рукопись «Гулага». Автор оказался вынужденным ускорить публикацию его на Западе. 24-го сентября 73 г. первая жена Солженицына, Наталия Решетовская, сообщила ему, что ГБ предлагает разрешить печатать  «Раковый корпус» в обмен на прекращение публикации «Гулага». Солженицын отказался. В конце 73-го г. первый том «Гулага» вышел в парижском издании YMCA-press. Затем, в 74-м г., появились его переводы и второй том. 19 января 74 г. в «Правде» напечатана передовая с резкими нападками на Солженицына, перепечатанная всеми центральными и местными газетами. Последовал поток яростных писем с осуждением Солженицына (среди них писателей К.Симонова, Расул Гамзатова, режиссера Г.Товстоногова). Через два дня Серг. Михалков заявил, что никто не собирается удерживать  Солженицына, если он хочет уехать туда, «где он и его работа будут служить борьбе против социализма и коммунизма» (62). 8 и 11 февраля 74 г. Солженицына дважды вызывали в Генеральную прокуратуру. Он не явился туда. 12 февраля его арестовали, вечером того же дня в следственной тюрьме КГБ ему предъявили обвинение в государственной измене,
          854    Солженицын был лишен советского гражданства, а 13-го февраля «выдворен» из СССР и доставлен в ФРГ.

 

            Переполох в лагере властей по поводу выхода «Гулага». Начинается широко развернутая кампания, с привлечением не только внутренних, но и зарубежных средств воздействия на массы. Постановление Секретариата ЦК КПСС о разоблачении антисоветской кампании в связи с выходом книги А.И. Солженица «Архипелаг Гулаг». 4 января 74 г. Сов. секретно.1.Утвердить текст телеграммы советским послам. 2.Опубликовать в «Правде», «Литературной газете» статьи, вскрывающие антисоветскую суть «злостных писаний» Солженицына, подлинные цели поднятой на Западе шумихи вокруг романа. 3.Поручить ТАСС, АПН, Гостелерадио в оперативном порядке распространить материалы, в которых показать подлинные политические цели враждебных делу мира и социализма писаний и деятельности Солженицына, раскрыть суть антисоветской кампании, направленной против разрядки международной напряженности. 4.ВААП изучить вопрос о возможности применения правовых санкций против нарушения Солженицыным норм советского законодательства и доложить ЦК КПСС. 5.Средствам массовой информации активизировать работу по разоблачению антинародной сущности буржуазного демократизма, расизма, аморализма, буржуазной культуры, в  особенности  буржуазного диктата по отношению к деятелям  демократической  культуры. Принято единогласно  на  заседании Секретариата ЦК КПСС.  Подписано  шестью секретарями ЦК, от Суслова до Устинова. Таким образом, делом Солженицына непосредственно занимались самые высшие партийные инстанции.   В приложении к Постановлению давался  текст  письма, разосланного  шифром КГБ послам 16 стран (Берлин, Прага, Будапешт, Варшава, София, Улан-Батор, Гавана, Париж, Бонн, Лондон, Брюссель, Рим, Копенгаген, Вена,  Буэнос-Айрес, Нью-Йорк). Послам  предлагалось  встретиться с «представителями руководства  друзей»  .е. с руководителями зарубежных компартий — ПР)  и  передать следующее. Далее шел текст сообщения советского руководства – инструкция  «друзьям»:  «Реакционная печать, прежде всего в США и во Франции, начала, как вам известно, новую антисоветскую кампанию в связи с выходом книги Солженицына „Архипелаг Гулаг“. Момент выхода этой книги совершенно очевидно выбран с таким расчетом, чтобы нанести ущерб дальнейшему развитию разрядки напряженности. Одновременно книга Солженицына, носящая антисоветский и антисоциалистический характер, направлена на дискредитацию Октябрьской революции, социализма как системы и лично В.И.Ленина, бесспорно будет использована антикоммунистами, чтобы  нанести ущерб всему  нашему движению, интересам революционной классовой борьбы».

 

      О том,  что с  «нашей стороны» будут приняты меры политического и пропагандистского характера, чтобы дать спокойный, аргументированный ответ на клеветническую  кампанию. Там будет  подчеркнуто,  что книга направлена не против отдельных сторон, а против социалистического строя в целом, против самой идеи социалистической революции, коммунизма, и в более полной форме, чем ранее, «раскрывает суть контрреволюционных, по сути белогвардейских, воззрений ее автора».

 

         По существу возвращаясь к установкам сталинского времени, власти не решались полностью отказаться от постановлений хрущевского периода, по крайней мере, на словах и в тех случаях, когда приходилось иметь дело с 855зарубежными компартиями. В обращении к ним по поводу Солженицына говорилось:  «КПСС, как хорошо  известно товарищам, еще на своем  ХХ съезде твердо и определенно подвергла критике нарушения социалистической демократии и законности, имевшие место в прошлом, в 30-40-х годах, и заявив, что ничего подобного впредь  никогда допущено  не  будет.  Это наша принципиальная позиция, которую вновь подтвердил и ХХ1У съезд КПСС, и она последовательно проводится в жизнь». Это – для «внешнего употребления». Успокоив «товарищей», авторы Постановления обращали их внимание «на новую антисоветскую кампанию» и высказывали пожелание, «чтобы ваша партия в подходящей для нее форме дала на нее ответ. Мы исходим из того, что, как неоднократно подчеркивалось в документах вашей партии, борьба против антисоветизма является  общим делом коммунистов». Таким образом, в обращении к компартиям содержался призыв начать международную коммунистическую травлю Солженицына и даже намечались конкретные обоснования такой травли. Отдельно для Парижа было вписано от руки: «В Москве с удовлетворением обратили внимание на статью т. Лейрака в „Юманите“<…> Думаем, что взаимодействие наших партий в этом случае, как и во многих других, может сыграть действенную роль в борьбе с противниками социализма». После текста стояло: «Исполнение телеграфируйте». Т.е. не только давалась инструкция, но и требовался отчет об исполнении ее. Вот и говори после этого об отсутствии якобы выдуманной «руки Москвы». В комментариях отмечается, что материал ВААПа и подготовленная на его основании справка Отдела Пропаганды ЦК КПСС свидетельствовали о невозможности применить к Солженицыну «санкции советского законодательства об охране авторских прав», так как он передал «Гулаг» зарубежным издательствам более чем за полгода до введения в силу нового закона и все договоры оформил в  соответствии с юридическими нормами (согласно новому закону все операции по изданию произведений советских авторов за границей осуществлялись только через ВААП-ПР) (Бох 203-205,616).

 

           Мы не останавливаемся на других репрессиях против писателей, на акциях КГБ (см. о них подробно у Кречмера, с.59 -70). Только назовем некоторые события и имена (разгром «Хроники текущих событий» в 72 г. – первый масштабный опыт подавления диссидентского движения; «самолетное дело», дело Буковского, дело Марамзина и Хейфеца, меры против   «тамиздатовских» публикаций, Шаламов, Галич, Окуджава, Гладилин, братья  Стругацкие, Максимов, Л.Чуковская, В.Некрасов, Войнович и др.). О некоторых из них мы уже упоминали, о других будем писать далее.

 

           Преследованиям подвергались  даже  писатели,  имевшие  довольно официальную репутацию. 29 апреля 71 г. Главлит посылает   в ЦК КПСС Записку о зарубежных выступлениях К.М. Симонова, направленных против  советской цензуры. Секретно: При контроле иностранной литературы, поступившей в СССР, установлено, что в германской реакционной печати и в  передачах антисоветской радиостанции «Немецкая волна»  сообщается о выступлении Симонова 22 апреля 71 г. в Западном Берлине (приводятся цитаты из газет и «Немецкой волны». В приложениях  выходные данные газетных статей и текста радиопередачи). В сообщениях утверждается, что Симонов «сделал заявления в защиту Солженицына, а также осудил действия советской цензуры, которая не допустила опубликование одного из произведений К.Симонова». Во всех
         856   сообщениях приводятся слова Симонова из выступления 22 апреля: «Я не намерен скрывать, что у нас существует цензура, и было бы странным, если бы я, как писатель, сказал, что люблю ее. Однако она нужна.  Она была введена Лениным на трех условиях: не допускать к печати ни контрреволюционной, ни мистической, ни порнографической литературы. Тогда, когда цензура  выходит из рамок этих ограничений, она мне совсем не по душе». Ссылаются на признания Симонова в том, что цензура задерживает одно из его произведений войне), на утверждения писателем своей правоты: «Я вел себя как коммунист и обратился в партию. Я убежден, что окажусь правым». Симонов говорил, что мог бы переслать свое произведение на Запад, как это было с Солженицыным, но знает, что в таком случае «его произведение было бы использовано на Западе против Советского Союза» (такого он, дескать, допустить не может -ПР). Трудно истолковать такие заявления Симонова как антисоветские, направленные против цензуры. Скорее наоборот. Но и они не нравятся Главлиту и он «сигнализирует» в ЦК.

 

    В этом же сообщении указывается, что Симонов «не впервые» высказывает свое отрицательное отношение к «контрольным органам». В выступлении на 1У съезде писателей он утверждал, «будто у писателей существуют трудности „во взаимоотношениях с некоторыми учреждениями, причастными к  печатанию или, наоборот, к непечатанию наших книг и с некоторыми из причастных к этим учреждениям людей…“». Судя по выступлению на съезде. Симонов считал возможным преодолеть эти «трудности» «без апелляции к мнимым друзьям советской литературы за границей и к буржуазному общественному мнению»; но если изложения выступления Симонова в Западном Берлине верны, «то оно дало возможность реакционной буржуазной пропаганде организовать новую антисоветскую кампанию и утверждать о так называемой несвободе творчества писателей в СССР, о столкновении писателей с цензурой, о жестком руководстве литературой и искусством  в Советском Союзе и  о „преследовании“ Солженицына вплоть до исключения его из Союза писателей».

 

    Обращается внимание на то, что  «в эту кампанию первыми  включились наиболее реакционные газеты, которые  за  систематическую  публикацию антисоветских и антисоциалистических материалов в соответствии с существующим порядком ограничены для общего пользования в нашей стране».

      В Записке речь идет и о неопубликованных  заметках Симонова «Сто суток войны». В сентябре 66 г. редакция «Нового мира» представила их в Главлит. Они содержали существенные ошибки, касающиеся освещения первого периода войны, подготовленности партии и страны к ней, что было доложено в ЦК КПСС. По указанию ЦК автору в разных его отделах даны разъяснения о причинах, по которым его произведение не могло быть напечатано. Симонову, который  в свое время редактировал  «Литературную газету» и  «Новый  мир»,  хорошо известно, что все существенные замечания по политическим вопросам, в том числе и по его произведениям, сообщаются Главлитом по согласованию и с санкции партийных органов. Поэтому сообщения об его   выступлении о цензуре и Солженицыне могут расцениваться  «как апелляция к западному общественному мнению по вопросам, которые касаются внутренней политики нашей партии в области руководства литературой и искусством». Записка Главлита подписана его начальником П.Романовым. По возвращении  в Москву, Симонов был вызван в ЦК КПСС, где с ним «проведена беседа» (Бох 195-98, 615).

 

         857   Иногда властям приходилось идти на некоторые компромиссы для успокоения Запада и противодействия  «самиздату» и  «тамиздату». В этом плане можно рассматривать постановление Секретариата ЦК КПСС о переиздании художественных произведений М. Волошина, О.Мандельштама, Вяч. Иванова, Н.Клюева, М.Булгаков, других писателей 20-х гг. 7 июня 72. Совершенно секретно. Оно состоит из трех неполных строк: согласится с предложениями Отделов культуры и пропаганды. Подписано высоким партийным начальством: Сусловым, Пельше, Пономаревым, Устиновым, Яковлевым… Оно принято «в соответствии» с более ранним (28 июня 71 г.) постановлением ЦК о мероприятиях по противодействию нелегальному распространению антисоветских и других политически вредных материалов. Здесь же приведено предложение двух отделов ЦК, о которых шла речь выше: издать в 73-75 г. «ограниченными тиражами» произведения перечисленных писателей. Кроме указанных в названии имен в список включены И.Северянин, Б.Пильняк, Г.Алексеев, А.Белый, А.Ремизов. Издание явно для Запада и для «избранных».

 

    Предполагается выпуск сборников «Поэзия 20-х годов» и избранных статей, исследований по истории  русской советской литературы двадцатых годов. Каждую книгу или сборник приказано издавать со вступительной статьей и комментариями,  дающими   «марксистско-ленинскую  оценку творчеству и общественной деятельности автора или группы авторов». Предлагается привлечь к этому делу видных советских писателей, специалистов-литературоведов, критиков. Дело поручается издательствам   «Советский писатель»  и «Художественная литература», контроль – Комитету по печати Совета Министров. Подписи: В.Шауро и А.Яковлева. 31 мая 72 г. (Бох201-2). 

 

    С ориентацией на общественную реакцию и действия американского правительства решался в СССР вопрос об эмиграции евреев. Рост антисемитизма и ощущение относительной слабости властей вызвал стремление большего количества евреев уехать из СССР в Израиль, на свою историческую родину, как говорили в то время. Власти всячески противились отъезду. Заявления о выдаче виз отклонялись ОВИРОМ. Многие, желающие уехать, долгие годы оставались в статусе отказников. Их обычно выгоняли с работы, прорабатывали на собраниях. Требовали служебных  характеристик (полная нелепость: какую характеристику можно было писать покидающему навсегда Советский Союз, «предающего Родину»?). Надо было оформить и согласие родственников, остающихся в СССР. В 70-м г. возникло так называемое «самолетное дело» – провокация, организованная ГБ. Группа евреев собиралась захватить самолет и улететь на нем на Запад. Органы прекрасно знали о «заговоре», сами его инсценировали, готовившие побег были арестованы, их судили, руководителя (Кузнецова) приговорили к расстрелу, других – к разным длительным срокам заключения. Лишь негодование на Западе по поводу всей этой авантюры спасло Кузнецова от расстрела. В мае 72 г. Брежнев достиг с амeриканским президентом Никсоном соглашения о том, что советское правительство будет разрешать эмиграцию евреев, а американское предоставит СССР режим наибольшего благоприятствования. Тогда власти придумали другую аферу. 3 августа принят закон «О возмещении гражданами СССР, вызжающими на постоянное жительство за границу, государственных затрат на обучение», согласно которому советские евреи имели право эмигрировать, но должны были заплатить государству деньги, потраченные на их образование. Постановление об этом Совета
      858  Министров, сопровождалось инструкцией о применении закона, где конкретизировались суммы уплаты. Они были фантастически высокими. Выпускник Московского университета должен был заплатить 12200 руб. (при средней зарплате 130-150 руб. в месяц; (шутили: пускай меня обменяют на мешок американской пшеницы). На первый взгляд казалось, что требование справедливо: потратили на твою учебу деньги – заплати их. Но цена была больно несуразная. Да и «отъезжанты» за годы работы в СССР давно оплатили её: они обязаны были три года после окончания работать по обязательному распределению, отрабатывая плату за учебу. Снова негодование Запада. И тогда принято решение: закон о плате за отъезд сохранить, но в некоторых случаях (по сути, обычно) делать вид, что его не существует, ограничивая при этом число выдаваемых виз. Такое решение принято и потому, что в американский Конгресс в 73 г. была внесена поправка к Конституции сенаторов Джексона и Ванника, увязывающая прием СССР в Всемирную Торговую Организацию (Советский Союз давно туда стремился), режим наибольшего благоприятствования с уровнем еврейской эмиграции. Сперва к поправке в СССР не отнеслись всерьез: «возня махрового антисоветчика Джексона». Но вскоре пришлось пересмотреть такое отношение. Джексон сумел опередить Никсона, который должен был внести в Конгресс законопроект о предоставлении Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования, и его поправка должна была поэтому рассматриваться до законопроекта Никсона. (см. «Новую газету», номер 18, от 13 марта 06 г.. публикация А. Меленберга). Надо было срочно реагировать на это. И 20 марта 73 г. состоялось заседание Политбюро в узком составе. Протокол заседания под грифом «Совершенно секретно», составленный в единственном экземпляре, позднее стал известным: присутствовали Брежнев, генеральный секретарь ЦК КПСС, Косыгин, председатель Совета Министров, Андропов, председатель КГБ, Щелоков, министр Внутренних дел, Мжаванадзе, первый секретарь ЦК компартии Грузии, Добрынин, посол СССР в США. Обсуждение называлось: «К вопросу о выезде за границу лиц еврейской национальности». Говорил, в основном, Брежнев. Он сообщил, что в США «в последние месяцы разгрелась истерия вокруг так называемого образовательного налога на лиц, выезжающих за границу». Против самого налога Брежнев не возражал. Но он высказал мнение, что нужно делать вид, будто такого налога не существует. Брежнев сетовал, что налог продолжают повсеместно взымать, несмотря на отданные ранее распоряжения, которые должны были имитировать свободу эмиграции. Брежнев предлагал обманывать общественное мнение Запада, создать видимость, что с отъездом евреев всё обстоит благополучно, оставляя сущность антиэмиграционной политики в прежнем состоянии. По его словам, нужно выпустить без требования платы группу человек в 500, тех, кто не имеет никакого отношения ни к секретной работе, ни к партийным учреждениям, всего 500 из 39 000 подавших заявления. Предлагал Брежнев и другие «послабления»: «А почему не дать им маленький театрик на 500 мест, эстрадный, еврейский, который работал бы под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тетя Соня поет там еврейские свадебные песни. Я не предлагаю этого, а просто говорю. А что, если открыть школу? <…> язык как язык., а остальное все по общей программе. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа всё та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподается. Что от этого изменится? <..> Я эту дерзкую мысль задал сам себе <…> а что если разрешить
     859   еврейскую еженедельную газету?<…> Не все ее прочтут на еврейском. Прочтет еврей старый Абрамович, прочтет, а там-то, что ТАСС передает <…> не надо давать письменных указаний, надо вызвать работников и сказать им». В этих высказываниях ощущается, что Брежнев сам опасается своей смелости, не уверен, как к ней отнесутся другие члены Политбюра. Он старается объяснить им, что эти меры вынужденные, что сущности они не изменят. Чувствуется здесь и презрение к ним, евреям, и привычка к обману общественного мнения, и советского, и зарубежного. Уловка не сработала. В декабре 74 г. американский Конгресс принял поправку Джексона — Ванника. Действие её сохранилось до настоящего времени, хотя она была отменена для Украины как раз в марте 06 г.

 

  Отступая иногда из-за тактических соображений, ориентируясь в отдельных случаях на общественное мнение Запада, правительство СССР в целом продолжало политику репрессий. В том числе и в сфере искусства. Отчетливо это видно на примере отношения власти к неофициальным художникам. Преследования их проводились и раньше, в хрущевское время. С наступлением эпохи Брежнева они продолжаются, все более усиливаясь. Кампания по «обострению идеологической борьбы» свела в СССР к минимуму выставки современного западного искусства. Да и вообще отдел живописи ХХ в. в Эрмитаже (третий этаж) был закрыт для обычных посетителей. Демонстрировалась лишь небольшая часть имеющихся картин. Почти прекратились и частные выставки советских современных независимых художников.  Через 2 дня после открытия, КГБ закрыло выставку собирателя картин и литератора А. Глезера в московском «Доме дружбы» (73). В западной печати появились сообщения об этом. В ответ журнал «Московский художник» резко осудил «так называемое» творчество  подобных художников: оно идеологически чуждо, совершенно неприемлемо для советского общества, советского искусства; такие вредные, «безыдейные произведения», искажающие нашу действительность, не нацеливают советских людей на выполнение тех задач, которые поставлены перед народом партией и правительством; напротив, они противоречат советскому искусству в области «идеологической пропаганды». Художников- неформалов обвиняли в том, что они ведут подпольное существование. Резко критикуется Глезер, который, официально работая в клубе организатором выставок, собрал вокруг себя кружок «непризнанных гениев» и выставляет их картины, а  «не то, что нужно»; он покупает  абстрактную живопись, устраивает подпольные выставки; его деятельность можно обозначить как «политический и идеологический саботаж». Позднее Глезер вынужден эмигрировать. Ему удалось вывезти часть своей коллекции картин (73-4).

 

       Тем не менее выставки продолжались. Одна из них, более ранняя, открылась в мае 62 г., в Тбилиси, в залах дома художников Грузии, и была закрыта через 4 дня. 10 марта 69 года выставка в Московском институте экономики закрыта через 45 минут (74). По словам Глезера, в это время вышло неопубликованное  постановление Московского горкома  партии, где ответственность за все будущие выставки возлагалась на Московское отделение  Союза художников. Проводится  решительная борьба  с «контрабандными» выставками за границей. Наконец, в 71 г. выставка Олега Целикова в Московском доме Архитектора была закрыта через 15 минут (74).

 

      Преследуя художников-неформалов, власти совсем не прочь захватить в свои руки доходы, которые можно получить от продажи их картин за границей. Записка
         860  отдела Культуры об организации за рубежом выставок советских художников формалистических направлений, адресованная в ЦК КПСС. 2 марта 72 г. Секретно. Она составлена на основании Записок КГБ от 2 марта и 22 декабря 71 г. О том, что комитет Госбезопасности  (Андропов, Чебриков) информирует  «о возрастающей  заинтересованности буржуазных  органов пропаганды и спецслужб противника в популяризации за рубежом формалистических произведений некоторых советских художников». Как пример, называется большая выставка в Лугано  (Швейцария). ГБ предлагает поручить Министерству культуры, Союзу художников и Академии художеств разобраться в вопросе о возможности и условиях реализации создаваемых художниками-модернистами произведений для зарубежного потребителя. Такая мера «способствовала бы закрытию канала нелегальных сделок наших граждан с зарубежным покупателем и установлению более широкого контроля  за вывозом произведений искусства за кордон».

 

         О том, что Министерство культуры (Фурцева, Воронков) информирует о согласованных с Союзом художников и Академией художеств предложениях, направленных  «на предотвращение самовольной  отправки    некоторыми художниками своих работ за границу и участия  этих художников в зарубежных модернистских выставках». Сложившееся положение обсуждалось на заседаниях руководства Союза художников. Проведены индивидуальные и групповые беседы с художниками,  «допускающими в своем  творчестве отклонения от реалистического метода». Упорядочена система продажи художественных произведений за границу: только через специализированный салон Художественного фонда и только тех произведений упомянутых художников,  «которые отвечают целям пропаганды за рубежом достижений советского искусства». Сообщается, что вопрос о поведении художников — участниках модернистских выставок  рассматривается в различных инстанциях, причем речь идет даже о тех, кто не являются членами Союза художников. Министерство финансов изучает вопрос об их доходах и о  «возможностях налогового обложения заключаемых ими частных торговых сделок», а Главное таможенное управление «изыскивает пути усиления таможенного контроля» за вывозом произведений изобразительного искусства. Как собака на сене: и вредное, уродливое, и вывозить не смей.

 

           В примечаниях сообщается, что в Записках КГБ названы поименно 9 художников, принимавших участие в зарубежных выставках (Зверева, Калинин, Кандауров, Крапивницкая и Крапивницкий, Немухин, Плавинский, Радьин, Харитонов), но добавляется «и др.» Отмечается, «что вывоз картин из СССР производился нелегальным  путем». Используется Записка  Министерства культуры от 21 июня 71 г. за подписью Фурцевой, где дается подробный обзор искусства авангардного направления, говорится о «подпольных» выставках в Москве, других городах, предлагаются репрессивные меры, которые следует применить к художникам; называются имена Э.Неизвестного, Б.Жутковского, Ю.Соболева, В.Янкилевского, И.Кабакова, Ю.Соостера, А.Брусиловского, Э.Белпютина, Л.Нусберга. В то же время Министерство заявляет о недопустимости официальной продажи картин авангардистских художников за границу, так как это войдет в противоречие «с задачами пропаганды лучших реалистических образцов советского изобразительного искусства за рубежом» (Бох198-200,615- 616). По крайней мере, в данном случае последовательность проявили преследованиях
          861    художников-нефомалов в более позднее время, их борьбе за право устраивать выставки мы будем говорить во второй части восьмой главы -ПР).

 

      С проблемой цензуры связано все творчество гениального советского режиссера Андрея Арсеньевича Тарковского (1932-1986). Оно, в основном, относится к эпохе Брежнева, хотя и выходит за ее рамки. Закончив в 61 г. с отличием режиссерский факультет ВГИК, Тарковский начинает свою деятельность режиссером на киностудии «Мосфильм». Уже при поступлении во ВГИК началась как бы предистория его дальнейших мытарств. В год приема (54-й) набирали группу к известному режиссеру М.Ромму. Приемная комиссия была согласна с кандидатурами всех, выбранных режиссером из составленного заранее списка и рекомендованных им. За исключением двух: Василия Шукшина и Тарковского. Первого отвели из-за того, что он слишком мало знает: настолько темный человек, что не знает, кто такой Толстой, никогда не читал его произведений, вообще ничего не знает. Тарковского же решили не принимать потому, что он все знает. В комиссию входили представители райкома партии, которые следили за принимаемыми, будущими идеологическими работниками. И в эрудиции Тарковского они, видимо, учуяли что-то  подозрительное. Он производил какое-то неприятное впечатление. Серая серединка была предпочтительнее. Но Ромм отстоял кандидатуры обоих и не ошибся (Болд113-14).

 

  На первых порах Тарковскому повезло. Случайно ему доверили поставить полнометражный (девяносто семь мин.) фильм «Иваново детство». На киностудии снимали фильм «Иван» по одноименному рассказу В.Богомолова (сценарий его и М. Папавы). Молодой режиссер Э.Абалов, которому поручили ставить фильм, с задачей не справился. Затратили много денег, а фильм не получался. Надо было что-то   предпринять, чтобы компенсировать затраты. Тогда фильм отдали Тарковскому осенью 61 г. Фильм снят им за пять месяцев, даже с экономией средств. Тарковский превратил фильм из банальной истории о «сыне полка» в трагическую поэму, затронувшую сердца многочисленных зрителей, имевшую огромный успех. Режиссер Сергей Параджанов, посмотрев «Иваново детство», сказал, что Тарковский сам не понял всей гениальности созданной им карины (117). Фильм обратил внимание Сартра, писателя с мировым именем, который посвятил ему статью «По поводу ''Иванова детства''». В итальянских и французских газетах появились статьи о том, что фильм – специфически русский. «Иваново детство» сравнивалось с произведениями знаменитых режиссеров, Годара, Антониони, одновремено противопоставляясь им.. В 62 г. фильм выпущен в свет и отправлен на Венецианский кинофестиваль, где получил Гран-при – «Золотой лев Святого Марка». «Иваново детство» удостоино более десяти наград и на других зарубежных фестивалях США, Мексике и пр.). Ему присвоена высшая категория, выпущено тысяча пятьсот копий (для сравнения: фильм  «Зеркало» сделан в семидесяти трех копиях).   Восхищенные отзывы в газетах. Но уже тогда, особенно позднее, появились и завистники, обвинявшие фильм в пацифизме. Это слово обычно сопровождалось эпитетом  буржуазный и означало осуждение (126).. Вскоре, в 64 г., выходит фильм Параджанова, режиссера во многом близкого Тарковскому, «Тени забытых предков», со сходной концепцией жизни, как прекрасной, завораживающей, трагической мистерии. Начало формироваться нечто вроде направления (Болд130).

 

     В 66 г. Тарковский создает фильм «Страсти по Андрею» ( «Андрей Рублев»). В двух сериях (86+99 мин.). Сценарий Тарковского и А.Михалкова-Кончаловского.
        862  Вернее, фильм создавался с 66 по 71 гг., запрещался, перерабатывался, лежал на полке (135). Начинаются страсти по двум Андреям, Рублева и Тарковского. Возникает и сотрудничество с Тарковским артиста свердловского театра Анатолия Солоницына, прочитавшего сценарий «Рублева» в журнале «Икусство кино», восхитившегося им, специально приехавшего в Москву и сыгравшего роль Андрея Рублева  (136).

 

     С самого начала, уже с приема сценария «Рублева», начались придирки. Фильм обвинили во всех возможных грехах, в натурализме, изображении обнаженной натуры, цинизме, жестокости, чуть ли не в садизме. Именно  «Рублев» стал переломным фильмом в судьбе Тарковского. Как только не измывались над фильмом чиновники! В итоге он был законсервирован на пять лет и пролежал в киноархиве. Лишь утечка его на Запад и бурный там успех, в том числе у элиты, причем не как фильма диссидентского, а патриотического, прославляющего Россию и величие русского человека, заставили власть задуматься и выпустить в 71 г. в несколько урезанном виде фильм на экран. Пять лет ожидания, отчаяния, оскорбленности, безработицы, почти нищеты, но и изнурительной, тщетной, напряженной борьбы за фильм. Время созревания режиссера, повзросления, осознания, что он обречен пройти свой путь один, и путь этот будет страдальческим. Воспоминания свидетеля о просмотре «Рублева»: «Я никогда не забуду, наверное, самый первый, открытый для професионалов, просмотр ''Андрея Рублева'' в большом зале ''Мосфильма'', переполненном коллегами, друзьями, знакомыми и работниками студии. Свет погас, и напряженная тишина поначалу зависла в зале. Но по мере того, как начали возникать сцены, уже охарактеризованные во время съемок в какой-то газетенке как ''жестокие и натуралистические'', над залом поплыл гул как будто бы ''добропорядочного'' возмущения, взрывавшийся время от времени прямо-таки улюлюканьем''. Еще до просмотра, на фоне известной заметки пополз слушок, что Тарковский на съемках чуть ли не умышленно едва не сжег Успенский собор, поджигал коров и ломал ноги лошадям, отрезал ноги собакам, чтобы они естественнее ковыляли на снегу и пр. Так что общественное возмущеие, нараставшее в зале, было заранее подготовлено. Его высказал громко один из хозяйствянников Мосфильма: ''Это не искусство – это садизм!'' Тарковский после просмотра стоял одинокий, напряженный, бледный, прислонившийся где-то  у выхода из зала. Выходившие прятали глаза, старались его обойти. Рассказчик считает, что с этого момента окончательно разладились отношения Тарковского с недавним другом и соавтором сценария ''Рублева'' Андроном Кончаловским. Тот ушел, даже не кивнув головой, не скрывая своего полного разочарования картиной. Где-то вскоре в разговоре с Тарковским он признался, что считает сценарий загубленным, чрезвычайно замедленным, затянутым до невозможности ритмом картины. Тарковский не мог согласиться с такой точкой зрения, не поверил в искренность Кончаловского, считая, что тот предал его из шкурных интересов. Их отношения никогда не наладились» .Суркова). Сам Тарковский вспоминал через много лет в беседе с иностранными. журналистами другой просмотр, на коллегии Комитета кинематографии. Там фильм оживленно хвалили,  «И это меня поддержало». И тут же после этого картину положили «на полку», где она пролежала пять с полвиной лет. Что же произошло? Тарковский об этом рассказывал так: «Картина уже находилась на таможне в Шереметьево для отправки на фестиваль в Канны, когда один советский режиссер дозвонился до Демичева и сказал: ''что-де
                863  вы, товарищи, делаете? Вы посылаете на западный фестиваль картину антирусскую, антипатриотическую и антиисторическую, да и вообще – ораганизованную ''вокруг ''Рублева'' в каком-то западном духе конструирования рассказа о личности''. Убей меня Бог, я до сих пор не понимаю, что эти упреки означают.. Но именно их потом на все лады склоняли гонители фильма, начиная с Демичева. Картина была возвращена с шереметьевской таможни. После этого мне несколько лет не давали ничего снимать». В комментарии Болдырева называется режиссер, позвонивший секретарю ЦК Демичеву: Серг. Герасимов.

 

   Тарковскому пришлось оправдываться. В письме председателю Госкино А.Романову в феврале 67 г. режиссер как бы подводил итог нападкам на «Рублева» и на все свое творчество: «Вся эта кампания со злобными и беспринципными выпадами воспринимается мною ни более и не менее как травля. И только травля, которая причем началась еще со времени выхода моей первой полнометражной картины ''Иваново детство''». О том, что успех этой картины был практически намеренно сорван, что к нему приклеили ярлык «пацифизма», хотя никаких аргументов и серьезных обоснований при этом не приводилось. Далее в письме шла речь о «Рублеве», о спровоцированной статье в «Вечерней Москве», являющейся инсинуацией и следующих за нею событий. Атмосфера, в которую попали авторы «Рублева»,  «настолько чудовищна по своей несправедливой тенденциозности, что я долчен обратиться к Вам как к руководителю за помощью». Просьба сделать все, чтобы прекратить «эту беспрецедентную травлю» (265-66). Тарковский приводит примеры такой травли: трехлетнее сидение без работы после фильма «Иваново детство»; двухлетнее прохождения сценария «Андрея Рублева» по бесконечным инстанциям и полугодовое ожидание оформления сдачи фильма ( «отсутствие до сих пор акта об окончательном приеме фильма»), бесконечные к нему придирки, отмена премьеры в Доме кино, не напечатанный ответ в «Вечернюю Москву», где опубликована клеветническая статья о «Рублеве», «странная уверенность в том, что именно противники картины выражают истинное, а не ошибочное к ней отношение». В письме говорится о том, что все предложения Романова были режиссером учтеы, и тем не менее происходит аннулирование достигнутых соглашений, отмена согласованных документов о приеме фильма. Репертуарная комиссия прислала новый список поправок. «Они просто делают картину бессмысленной. Они губят картину – если угодно…» (267)

 

  Тарковский отвергает обвинения в натурализме (ссылаясь на фильмы «Броненосец ''Потемкин''»,  «Они защищали Родину»), в приверженности к обнаженной натуре  (опираясь на пример «Земли» Довженко, фильма «Тени забытых предков» Параджанова). Он задает одни и те же вопросы: «Так почему же в тех фильмах это можно, а в моем нельзя?!», «Опять – там можно – мне же нет. Хотя я не знаю ни одного зрителя, который не был бы тронут целомудрием и красотой этого очень важного для нашего фильма эпизода». О гуманизме своего фильма, хотя он «выражается не лобово»: «Он – результат конфликта трагического со светлым, гармоничным. Без этого конфликта гуманизм не доказуем, а риторичен и художественно неубедителен». Люди, предъявляющие подобные обвинения, сравниваются Тарковским с человеком, требующим изъять из мозаичного панно черные кусочки, оскорбляюшие вкус, чтобы исправить произведение. «Нет слов, чтобы выразить вам то чувство затравленности и безысходности, причиной которого
       864   явился этот нелепый список поправок, призванный разрушить все, что мы сделали за два года» (268). Оправдания тщетны. Они не приносят никакого результата.

 

    Через семь месяцев Тарковский отправляет письмо о том же генеральному директору «Мсфильма». Там идет речь об открытом партсобрании, на которое Тарковский не пригласили, где вновь склоняли его имя, обвиняли в неблагодарности по отношению к студии. Тарковский перечисляет придирки, предъявленные ею: «А что, собственно говоря, сделала для меня студия? Дала возможность за 7 (!) лет снять две картины?! Не цинично ли это звучит? Студия не отстаивала интересы автора ''Иванова детства'', нелепо и безграмотно обвиненного в пацифизме (что и Вы повторяли в некоторых своих выступлениях). Не помогла в продвижении сценария об ''Андрее Рублеве''. На это ушло тоже несколько лет. Зарезали смету <…> Толкнули группу на заведомый перерасход и обвиняли ее в дурном хозяйствовании…». О похвалах фильму при обсуждении на Коллегии, в Комитете, несколько раз на студии, а затем об отказе от ранее сделанных поздравлений, не считаясь даже с приличием: «Сейчас я остаюсь в одиночестве, ибо струсили и продали свою точку зрения все, кто ранее рукоплескал фильму, и Вы в том числе<…> и теперь Вы толкаете меня на свидание с начальством в ЦК <…> Вы говорите, что существуют и отрицательные мнения начальства о ''Рублеве''. Ну и что же?» (269-71). Тарковский напоминает, что итальянский режиссер Дзурлини, разделивший с ним в Венеции в 62 г. «Золотого льва», снял шесть фильмов, пока «я ''пробивал'' ''Рублева''»; «Мы разбазариваем себя с божьей помощью и работаем с КПД в 10%. Это ли не трагедия? А Вы о заботе…» (272).

 

   Тиранили Тарковского до осени 71 г., еще в апреле требовали новых поправок, когда фильм собирал за границей полные залы взволнованных зрителей, пресса восторженно писала о нем;  «Рублева» неоднократно награждали, начиная с Главного приза журналистов на фестивале в Канне в 69 г. Режиссер О.Тенейшвили, содействовавший показу «Рублева», писал позднее: сообщение, что фильм будет показан вне конкурса, вызвало возбуждение среди журналистов. Вместить всех желающих на запланированные две демонстрации оказалось невозможным. Договорились еще о двух показах на следуюший день, в воскресение, рано утром и поздно вечером. Это несколько сняло накал страстей. «И все же в зале негде было упасть и гвоздю. Сидели в проходах, на лестницах, на сцене. Я наблюдал за залом в течение демонстрации фильма. Такого напряжения зрителя, и зрителя весьма специфического, избалованного всеми чудесами кинематографии, я ни до, ни после никогда не видел. Когда закончились кадры с иконостасом и гарцующими жеребцами на зеленом лугу, начался шквал оваций, слышались восклицания ''фанатастико'',''жениаль'', ''формидабль'',''белиссимо'', ''грандиозо''… Я ждал хорошего приема, но такого?! Дух перехватывало от радости, от восторга. Алекс Москович и Сержио Гамбаров не стесняясь плакали. Да, бывают в жизни людей минуты откровения и счастья. И такое с нами случилось благодаря рождению на белый свет фильма Андрея Тарковского» (273-74). То же продолжалось на других показах. Восторженные отзывы французских, английских, итальянских, испанских, немецких газет. Инициаторов показа разрывали на части покупатели, желающие приобрести фильм. Здесь были представители кинобизнеса всех частей света. Фильму единогласно присужден Главный приз киножурналистов мира. И только печать СССР молчала. Хотя в Канне присутствовали корреспонденты  «Правды», «Известий», «Литературной газеты» (позднее они будут писать о своем «героическом
        865  участии» в судьбе фильма.). В конце концов договорились о праве демоннстрации «Рублева» за космическую цену с крупным представителем компании в Западной Европе. И тут лавина телефонных звонков из Москвы на предмет премьеры фильма в Париже, хотя требующие этого не имели никакого права после продажи фильма фирме «ДИС». Пришлось посылать телеграмму, объяснять. А Москва продолжала настаивать, требовать. В конце лета премьера «Рублева» в Париже. В ряде кинотеатров одновременно, с аншлагом в течении всего года. Похвалы Бергмана, который признался, что смотрел «Рублева» не менее десяти раз, называл Тарковского первым режиссером мира и пр.

 

  А секретариат ЦК КПСС еще 24 августa 74 г. разбирал вопрос о «Рублеве» и принял постановление, состоящее из трех строчек (совершенно секретно) о кинофильме «Андрей Рублев»: согласиться с предложением отдела культуры ЦК и Комитета кинематографии при Совете Министров. В приложении приводится секретные записки Комитета кинематографии и Отдела культуры 22 июля и 13 августа 71 г. Комитет кинематографии сообщает о завершении работы над фильмом и предлагает выпустить его на экран. В августе 70-го г. Отдел культуры докладывал в ЦК, что вследствие просчетов идейного и художественного характера выпуск на экран фильма приостановлен; предложено продолжить работу над ним; доработка велась на Мосфильме, с участием ведущих мастеров: Бондарчука, Герасимова, Кулиджанова, Наумова – художественного руководителя Мосфильма; режиссер Тарковский внес существенные сокращения и изменения, исправил эпизоды со скоморохами, языческими праздниками, ослеплением в лесу художников, новелл  «Нашествие» и «Страшный суд», в ряд других частей; изъяты многие натуралистические моменты. Все сделанное меняет картину в лучшую сторону, «хотя некоторых недостатков преодолеть не удалось. Режиссер А.Тарковский в целом правильно относился к высказываемым замечаниям и, несмотря на провокационную шумиху за рубежом, вел себя достойно». Учитывая проделанную работу, нежелательную реакцию части творческой интеллигенции на задержку (произведение закончено в 66 г.) Отдел культуры считает возможным поддержать мнение Кинокомитета о выпуске фильма на экраны ограниченным тиражом в августе-сентябре 71 г. Целесообразно бы опубликовать в печати материалы, содержащие «принципиальный анализ кинофильма, его достоинств и недостатков». Тогда фильм на экраны не выпустили. Осенью 74 г. вопрос о фильме был поднят снова и ограниченный тираж «Рублева», наконец, вышел на экран. На полке он пролежал с 66 по 74 г. (Бох205-6).

 

     Уразумев, что «Рублева» на экран все же придется выпустить, руководители Госкино старались приписать себе заслугу производства фильма, подчеркивая помощь, якобы оказанную Тарковскому его врагами, завистниками, противниками, сделавшими все, чтобы  «Рублев» не вышел на экраны. Но и при этом они фиксировали внимание на недостатках, на необходимости обсудить их, на том, что фильм следует выпустить лишь ограниченным тиражем. Именно на них лежит вина за то, что Тарковского после постановки «Рублева» лишили работы, что он вынужден был уезжать на заработки в Одессу и Кишенев, чтобы прокормить себя и семью.

 

    В 72 г. выходит двухсерийный фильм по одноименному роману С.Лема «Солярис», над которым Тарковский работает с 70-го г. Сценарий Тарковского и Ф.Горенштейна (79+88 мин.). Судьба этого фильма складывается благополучнее,
    866  чем предыдущего. Но и он дался режиссеру не легко. Тарковскому сообщили, что требуется внести 42 поправки уже в смонтированный фильм. В начале 72 г он записывает в дневник: «Вчера Н.Сизов сообщил мне претензии к ''Солярису'', которые исходят из различных инстанций: от отдела культуры ЦК, от Демичева, от Комитета, от главка. 35 из них я записал… Если бы я захотел их учесть (что невозможно), от фильма ничего бы не осталось. Они еще абсурднее, чем по ''Рублеву''». Тарковский перечисляет эти претензии. Некоторые из них: 1.Показать яснее, как выглядит мир в будущем. Из фильма это совершенно не ясно. 2.Не хватает натурных съемок планеты будущего. 3.К какому лагерю принадлежит Кельвин – к социалистическому, коммунистическому или капиталистическому? 5.Концепция Бога должна быть устранена. 11.Мотив самоубийства Габаряна должен заключаться в том, что он жертвует (?!) собой во имя друзей и коллег. 15.Сцена с матерью – лишняя.16. ''Постельные сцены'' – сократить. 17. Сцены, где Крис бегает без штанов, – вырезать и.т.д. Все эти многообразные придирки заканчиваются словами, которые можно воспринимать как насмешку: «Других претензий к фильму не имеется» (249). Тарковский в негодовании: «Можно сдохнуть, честное слово! Какая же провокация. Чего они вообще хотят от меня? Чтобы я вообще отказался работать? Почему? Или чтобы я сказал, что со всем согласен? Они же знают, что я этого никогда не сделаю. Я совершенно ничего не понимаю».

 

 Когда «Солярис» вышел на экраны, его демонстрировали во второстепенных кинотеатрах. В начале 73 г. запись в дневнике Тарковского: «5 января ''Солярис'' пойдет в Москве. Премьера в ''Мире'', а не в ''Октябре'' или ''России''. Начальство не считает, что мои фильмы достойны быть показанными в первых кинотеатрах города. Зато они смотрят в ''России'' слабоумного Герасимова. Я никого ни о чем не буду просить и не пойду на премьеру<…> Несмотря ни на что, я остаюсь Тарковским. А Тарковский лишь один, в отличие от Герасимовых, чье имя легион… Моя задача – делать фильмы, если дадут. И у меня нет никакого желания участвовать в тщеславных разборках так называемых художников». Утопические мечты о том, что кто-то  заключит с ним пятилетний договор, который дал бы возможность снять столько фильмов, сколько он бы сумел: «Я бы не потерял времени и наверняка смог бы за эти пять лет снять семь фильмов», «Прежде всего тех фильмов, которые хочу снять» (255). В отчаяньи Тарковский идет к председателю Госкино и устраивает скандал, требуя обеспечить его работой, дать возможность создавать по два фильма в год и не относится как к подпольному режиссеру. В конце марта ему внезапно сообщают, что  «Солярис» принят и его посылают на Каннский фестиваль.

 

  Тарковский все более убеждается, что подлинное искусство и требования властей несовместимы. В том же январе 73 г. запись: «Как все же печальна жизнь!. Завидую всем, кто может делать свою работу, не завися при этом от государства. Да почти все, кроме кино и театра телевидении говорить не хочу – не считаю его за искусство), – свободны. От заработка, конечно, тоже. Но они могут по крайней мере работать. Что за примитивный, бесстыжий режим! Неужто он вообще не нуждается в литературе, поэзии, живописи, музыке, кино? В том-то и дело! Сколько бы проблем тогда исчезло с пути нашего руководства! <…> Но ведь я хочу всего лишь – работать, и больше ничего! Работать! И разве это не гротеск, что режиссер, названный в итальянской прессе гениальным, сидит без работы? Честно говоря, мне кажется, что все это не более, чем месть посредственностей, прокладывающих себе путь к власти. Ведь посредственность ненавидит художников. А наша власть сплошь состоит из 
           867
   посредственностей» (255-56). Горькие мысли, что он не нужен никому, что он чужд своей культуре, что он ничего для нее не сделал (почти цитаты из филиппик Хуциева, критиковавшего Тарковского). «Но когда в Европе или где-нибудь  в мире спрашивают: кто лучший режиссер Советского Союза? Тарковский. У нас же ничего, кроме молчания» (256). Тарковский и на самом деле был чужд советской культуре, насквозь идеологизированной. И власти хорошо это чувствовали. Отношение к нему с этой точки зрения было закономерным. А режиссер, при всем своем отчаянии, думал о дальнейшей плодотворной работе. Он хочет подать, в частности, заявку на сценарий фильма о Достоевском.

 

   В 73 г. поездка в Уругвай и Аргентину. Начало съемок  «Зеркала“. В 74 г. фильм закончен, состоялась его премьера в Центральном Доме кино. Ни один фильм не вынашивался Тарковским так долго, как “ Зеркало». Замысел его возник сразу после окончания «Иванова детства», в 63 г. Рассматривая любительские фотографии Игнатьева, где Тарковские жили до войны, Тарковский сказал сестре: «Никому не показывай эти снимки. В Игнатьеве я хочу снимать фильм» (Болд 142). И вот, после запрещения «Рублева», когда работы не было, весной 68 г. Тарковский с молодым писателем Мишариным уединились на полтора месяца в Доме творчества в Репино и сочинили сценарий фильма из    28 эпизодов, сюжетно не связанных между собой. К 74 г. от этой основы почти ничего не осталосъ (Болд 143). Первый вариант сценария «Белый, белый день» с точки зрения замысла оказался весьма неясным. Необходимо было искать конструктивную идею, которая вышла бы за рамки лирических воспоминаний. Возник мотив сравнительного ощущения прошлого матерью и рассказчиком. Затем появился образ Жены рассказчика, которой не сушествовало ни в сценарии, ни в замысле. В конце оформилась идея перетасовать в монтаже эпизоды прошлого рассказчика с его настоящим. Желание продемонстрировать, какой хрупкой, живой, все время меняющейся структурой явяется сценарий, показать, что фильм возникает лишь в тот момент, когда работа над ним завершается полностью. Эти творческие установки видны и в других фильмах Тарковского, но именно в «Зеркале» они получили наиболее полное выражение. Ориентировка на незапланированность, на то, что фильм может организоваться как бы сам собой, в зависимости от съемок, контактов с актерами, строительства декораций и пр. Импровизация (146 -52). И особого рода автобиографизм. Он у Тарковского заметен во всех фильмах, но в «Зеркале» особенно концентрирован, лежит в основе сюжета всего фильма. Автобиографические мотивы усиливалась стихами Арсения Тарковского в исполнении автора. Как бы кусок личной и общей жизни, отраженной в зеркале. С голосом от автора .Смоктуновский). Смещенность и неопределенность границ. Сплетение прозаически-реального и нереального, образов искусства и образов жизни. Целая вереница зеркал, в которых происходит некая самостоятельная жизнь, не зависящая от функции прямого отражения. Своего рода гофманиана (не случайно у Тарковского имелся замысел фильма под таким названием).

 

      И снова столкновения с начальством. Так, председатель Госкино требовал убрать кадры перехода Советской Армии через Сиваш (наступление 1943 г.), чрезвычайно важные для фильма: «Мне пришлось пересмотреть много тысяч метров пленки, прежде чем я натолкнулся на военные документальные кадры перехода Советской Армии через Сиваш <…> Когда на экране передо мною, точно из небытия, возникли люди, измученные непосильным, нечеловеческим трудом, страшной и трагической
     868
 судьбой, то мне стало совершенно ясно, что этот эпизод не может не стать самым центром, самой сутью – нервом и сердцем нашей картины, начинавшейся всего-навсего как интимное лирическое воспоминание. На эране возник образ поразительной силы, мощи и драматизма» (144 -45). А высокопоставленный чиновник ничего в этом не понял. Эпизод показался ему излишним, очерняющим; он потребовал его удаления, непонятно даже чем руководствуясь. Возможно, ему показалось, что лучше не касаться таких страшных, мрачных, мучительных сцен. И опять обвинения: фильм: непонятен, ориентирован на элитарного зрителя, слишком сложен. С такой точки зрения нападала на фильм Фурцева, министр культуры, о грубости и невежественности которой расказывались анекдоты. А массовый зритель, которому непонятно, валом валил на фильм.

 

      «Зеркало», в отличие от «Рублева», выпустили на экран, но оно вызвало еще  больший скандал. При первом просмотре в Доме кино напор толпы, по словам одной из участниц, был такой, что ее телом буквально вышибли стеклянную дверь. И это элитарные зрители. Поляризация мнений. Одна из современниц вспоминала, как объясняли Таркoвскому, какой неправильный фильм «Зеркало». На обсуждении в Художественном совете только режиссер Л.Арнштам пытался защищать фильм, отвергая обвинения, что он непонятен. Тарковский сидел, не отвечая ни на один выпад: «это было похоже на убийство, где и палачи и жертва знали, что происходит» (249). На коллегии Госкино секретарь Союза кинематографистов Г. Чухрай говорил: «Эта картина у Tарковского – не удавшаяся. Человек хотел рассказать о времени и о себе. О себе, может быть, и получилось, но не о времени…» (249- 54). Но коронную фразу произнес Ермаш, стоявший во главе Госкино. После просмотра он хлопнул себя по ноге и воскликнул: «У нас, конечно, есть свобода творчества! Но не до такой же степени?!». 27 июля 74 г. Тарковский записывает: «Вчера Ермаш не принял ''Зеркало''. Вынося оценку, он нес такую околесицу, что было совершенно ясно: он ничегошеньки не понял. Да и как можно было ждать от него другого? Я устал. Нужно найти возможность быстро заработать немного, чтобы уехать в деревню и жить там». Начинается длительная кампания пробивания «Зеркала»: письма в высокие инстанции, подпольные показы фильма сильным мира сего. Когда «Зеркало», несмотря на противодействие начальства, было почти готово, в Мосву приехал директор фестиваля в Канне Бесси для официального отбора конкурсных картин. Но по-настоящему его интересовал к тому моменту только новый фильм Тарковского. Он хотел его обязательно получить в конкурсную программу. Тарковский уже собрал картину. Речь шла о необходимости небольших доработок. Но Госкино, лично Ермаш, ни за что не хотели этого. Даже Сизов, директор Мосфильма, старавшийся, когда можно, помогать Тарковскому, ничего не мог сделать, получив приказ свыше: «держать картину и никуда ее не пускать ни при каких обстоятельствах». Просто отказать Бесси было невозможно. Приказано, в том числе Тарковскому, показать материал Бесси и заверить его, что фильм к фестивалю никак невозможно закончить, при всех благих намерениях. Пришлось разыграть почти детективную комбинацию, чтобы Бесси узнал истину. После просмотра надо было улучить момент и тайком от имени Тарковского попросить у Бесси секретного свидания. О.Суркова позднее рассказывала об этом. Ситуация оказалась небезопасной. Все понимали, что гебешники не будут спускать с Бесси глаз. Все же на повороте одного из коридоров Бесси передали просьбу Тарковского: «Надо сказать, что наш западный друг совершенно не удивился, быстро предложив встречу
      869  
поутру в гостиннице ''Россия''». Не лучший вариант, так как там было полно агентов ГБ. Все же удалось встречу устроить. В ней участвовала жена режиссера Лариса и второй режиссер Тарковского Юра Кушнерев. Бесси объяснили, что картина почти готова, что ее намеренно скрывают, что не нужно доверять заверениям руководства, а показ картины на фестивале жизненно необходим для Тарковского, так как только международный успех может ему обеспечить реальную возможность дальнейшей творческой жизни в СССР. Затем на свидании у Сизова, утверждавшего, что фильм не готов, Бесси возражал: он, как профессионал, после просмотра показанных ему отрывков, совершенно убежден, что фильм будет готов после незначительной доработоки. Сизов уверял, что это невыполнимо, предлагал на конкурс другие фильмы, один за другим, на выбор. Бесси был непоколебим. Ермаш – тоже. Он специально организовал в трех огромных кинотеатрах Москвы изобретенный им «пробный проект» (якобы для определения тиража), чтобы доказать, демонстрируя «Зеркало», что фильм – элитарный, который не понятен народу, не пользутся успехом. Кинотеатры оказались переполненными. Все билеты проданы. Пришлось устраивать дополнительные сеансы, рано утром и поздно вечером. Три недели залы ломились от желающих, а затем Ермаш приказал прекратить просмотр, «за отсутствием зрителей». После этого фильму присвоили самую низкую категорию (от этого зависела оплата) и напечатали несколько копий. Советский Союз впервые довольно скандально не участвовал в фестивале в Каннах, так как отказался послать на него «Зеркало» (253). Ермаш же решил провести еще одну общественно-профессиональную акцию, направленную против Тарковского. Намерение закопать его усилиями коллег. Гибель «Зеркала» была заранее запрограммирована. Выбраны две пары фильмов: пример положительных – «Сталевары» Карасика и «Романс о влюбленных» Кончаловского, отрицательных – «Зеркало» Тарковского и «Осень» Андр. Смирнова. Принцип «разделяй и властвуй» сработал. Замысел Ермаша оправдался. «Зеркало» ругали. Фильм на время похоронен. Всякое позитивное упоминание о нем изымалось на уровне цензуры. Позднее, во времена перестройки, Ермаш утверждал, что «Зеркало» – его любимый фильм и он всячески содействовал его успеху. .

 

                А Тарковский в то время, с 77 г., работал над двухсерийным «Сталкером» (65+96 мин., по сценарию братьев А. и Б. Стругацких, по их повести «Пикник на обочине») и в 79 г. закончил фильм, который выпущен на экраны (152). Тарковский им относительно доволен: возможно он «будет моим лучшим фильмом» (167). «Сталкер» хорошо встречен зрителями, он привлекал какой-то тайной, интриговал своей загадочностью.

  По мнению Болдырева, «Сталкер» – первый фильм Тарковского с обнаженным религиозным содержанием. Начали снимать его в Таджикистане. Там как раз произошло сильное землетрясение. Съемки перенесли в Таллин. Трагическая неудача: значительная часть фильма снята на испорченной пленке. Тарковский просит выделить средства, чтобы переснять фильм и сделать  «Сталкера» двухсерийным, существенно изменив его концепцию (сперва предполагался научно-фантастичеслий фильм; Тарковский превращает его в нравственно-философско-религиозную притчу). Заседание ходожественного совета «Мосфильма», на котором обсуждается просьба Тарковского. Конфликт с оператором Георгием Рербергом (158-60). Начальству все это не по душе. Возникает ряд вопросов: почему евангельская притча?. Тарковский ссылается на Евангелие от Матфея, ХШ, 10-87011,13 тех, кто видя не видят и слыша не слышат и не разумеют; те же, кто имеет уши слышать, тот услишит). Вопрос о Зоне: «Откуда она взялась? Огороженная колючей проволокой, с вышкой и пулеметом – не похожа ли она на концентрационный лагерь?» Тарковский сразу же отреагировал: «Не понравились мне эти оговорки фрейдистские – вместо фамилии Солоницын говорили Солженицын, огражденная зона – это концлагерь». Все же решили продолжать съемку картины, но одновременно потребовали провести работу над сценарием, выделить из многих проблем основную тему, уточнить происхождение и характер Зоны (158-60). Мучительное перетягивание каната. Встреча у Ермаша. Долгий разговор, подспудно -напряженный. Ермаш придирался к репликам исправленного сценария. Тарковский огрызался, нападал в ответ. Решили: картину делайте, но сценарий надо освободить от «претенциозной многословности». Множество замечаний. Тарковский игнорировал большинство из них. Все же в конце концов сценарий утвердили, видимо опасаясь международного скандала (162,164-65). Все это давалось Тарковскому не легко. Уже весной 78 г., на съемках «Сталкера», у него начинает «прихватывать сердце». Инфаркт.

 

    Мысли об отказе от кино, о создании книги о детстве. Но и замысел фильма по «Идиоту» Достоевского. На встрече с кинолюбителями в Ярославле в октябре 81 г. Тарковский говорил и о своих сомнениях, и о надеждах: «А в принципе что-то  не очень хочется снимать кино. Конечно, я буду снимать, мне некуда деваться. Но пока не хочется. То ли я устал от кино… Не знаю <…> Знаете, очень трудно работать в кино, если хочешь делать в нем свое, снимать те картины, которые тебе хочется снимать. В этом случае ты должен истратить энергии и времени в десятки раз больше, чем их уходит на сьемки фильма по сценарию из портфеля главной редакции ''Мосфильма''. И вот нет-нет да и задумаешься: а кому все это нужно? Зачем я бью головой стенку? Ради чего? Если бы не было писем от зрителей, я, может быть, перестал бы снимать кино. Но письма приходят, их много, и они всё ставят на место…» (279). И здесь же о планах сценария  «Идиота», о фильме «Ностальгия»: «Но это все в будущем, все это не сейчас».

 

  Окончание сценария «Сталкера». Сложности с ним. Как раз в это время помощь из Италии. В  «хождении по мукам» Тарковского наступил временный перерыв. Тонино Гуэрра, поэт и киносценарист, соавтор Де Сики, Феллини, Антониони полюбил фильмы Траковского, их создателя. Он специально приехал в Москву (его жена — русская), познакомился с Тарковским и подружился с ним. В конце 76 г. Тарковский пишет в дневнике о том, что его хотят пригласить месяца на два в Италию, между «Сталкером» и «Гамлетом» (который он ставил в московском Ленкоме), и там вместе снять фильм  «Путешествие по Италии». Осуществить замысел удалось лишь в 79 г., когда Тарковкий получил короткую командировку в апреле и двухмесячную в июле-августе. В 78 г. режиссер пишет об идеях, которые он мог бы реализовать за границей: «Кагал», «Доктор Фаустус», «Гамлет» – фильм и театральная постановка, «Преступление и наказание», «Отречение», «Новая Жанна д'Арк»,  «Двое видели лисицу», «Иосиф и его братья», «Гофманиана», «Путешествие по Италии». Перечень – свидетельство и широты творческих замыслов, и того, что они связаны с заграничными планами, что Тарковскому надоела унизительная борьба с властями и он на них более не ориентируется. Поездки по Италии, восхищение увиденным: «Италия чудесна», «Пейзажи и старинные города на холмах – сказочны. Давно не было таких сильных впечатлений»,  «Сказочно
             871   прекрасная поездка <…> Переполнен впечатлениями». Знакомство и встречи со знаменитыми итальянскими режиссерами: Антониони, Рози, Феллини. Замысел фильма, который будет называться  «Ностальгия». Работа с Гуэрра. С ним вместе Тарковский пишет сценарий «Ностальгии». Огорчают лишь известия, доходящие из Москвы: «О фестивалях не может быть и речи. Ермаш отказал Канну, сказав, что картина настолько хороша, что он хочет ее выставить на московском фестивале (??)…“. “ Разумеется, это была ложь», – комментирует приведенную запись Болдырев (285). Через несколько дней возмущеная запись Тарковского: «Они не показали в Москве ''Сталкера'' Лиццани. При том, что он директор Веницианского кинофестиваля!..». В начале октября  возвращение в Москву. Смерть матери. Горестные переживания. Ощущение беззащитности, страшного одиночества. И это – ощущение, вызванное не только личным горем, но и всей окружающей обстановкой: «Боже мой! Что за смертная тоска! До дурноты, до петли. Чувство невероятного одиночества <…> Все меня предали или продолжают предавать<…> жить не хочется. Страшно. Жизнь становится невыносимой'» (288).       

 

    Но работать нужно. И в начале декабря 79 г. режиссер студии «Мосфильм» Тарковский составляет свой рабочий план. В нем названы замыслы фильмов «Идиот», «Бегство» последних днях Толстого), «Смерть Ивана Ильича», «Мастер и Маргарита», «Двойник» (фильм о Достоевском, по мотивам его биографии и прозы). Трудно сказать, верил ли режиссер в возможность постановки названных им кинокартин на «Мосфильме», но мыслы о них явно прсутствовали в его сознании. И все более крепнет уверенность в необходимости коренного изменения жизни. В дневнике он пишет: «трудно думать о дальнейшей жизни; я и в сегодняшней-то полностью заблудился. Знаю одно, так как жил до сих пор, жить больше не хочу <…> Больше не могу… Так вот, попусту растрачивая время, жить больше не могу…». В это время начальство решило ему «бросить кость». «Кажется, они успокоились, – пишет с горечью Тарковский, – определив мне камер-юнкерский мундир (народный артист РСФСР)» (288). Ориентация на судьбу Пушкина. Конечно, не эта подачка нужна была Тарковскому. Надежды на работу не появились: «Я устал от ожиданий. Бесплодных, изнурительных ожиданий».     

 

  С апреля по сентябрь 80 г. вновь Италия, работа над фильмом «Время путешествия Андрея Тарковского и Тонино Гуэрры» и над сценарием «Ностальгии». Замысел постановки фильма тремя режиссерами: Бергманом, Тарковским, Антониони. Замысел не состоялся. Бергман ообщил, что очень заинтересован проектом, но до 83 г. он занят, очень хотел бы встретиться с Тарковским. Выход на зарубежный экран «Сталкера». Запись в дневнике 13 мая 80 г.: «Очень важная весть сегодня, 13 мая покзывают ''Сталкер'' в Каннах – от одного французского прокатчика, купившего фильм за 500 000 долларов (!)». А через два дня: «У ''Сталкера'' ошеломительная пресса во всех газетах. Ронди оценивает фильм как гениальный и предрекает ему наивысшее признание. Даже неудобно повторить все, что он сказал». Это за границей. А дома: «Лара сказала, что, когда она спросила Сизова, не знает ли он, как прошел ''Сталкер'' в Каннах, он ответил: ''Фильм провалился. Зрители толпами уходили из зала''» (288-90). Опять наглая ложь, даже не претендующая на правдоподобие. Начало 81 г. Снова Москва. Запись о намерении написать письмо в президиум конгресса кинодеятелей, который должен состояться в марте: не забыть о смешном (крайне малом -ПР) количестве прокатных копий, полном отсутствии обсуждений фильмов, показа их на фестивалях; «ни уважения, ни приглашений от
           872   Госкино»; «я даже не могу прокормить семью. Нуждается ли вообще во мне кто-то  ?». Ощущение полной ненужности.

 

   В том же году посещение Англии, Шотландии и Швеции. Совсем другие впечатления. Ряд почетных предложений. Тарковский с удовлетвоением пишет о них: Шекспировский театр предложил поставить Гамлета; национальная киношкола – прочесть курс лекций или взять класс режиссуры, в Оксфорде – прочесть курс лекций о кино и пр. (293). А в Советском Союзе все по-прежнему. И Тарковский приходит к все более обобщающим критическим выводам. Осенью того же года он пишет: «здесь невозможно жить. Так изгадить чудесную страну, превратить ее в нечто покорствующее, сгорбленное, жалкое, совершенно бесправное» (294). И о печатной продукции: «…В наше информацонное время люди обречены проглатывать множество бесчувственных слов, и потому люди более глубокие испытывают нстоящий духовный голод. Однако вместо всего этого нам надо прислушиваться к тому, что дух открывает в самых простых словах, а не убивать их» (297-98). Отчаяние и разочарование во всех прежних формах жизни. В каждой фразе  «Мартиролога» как бы крик – «нет! нет! нет!», «Не хочу! Не могу, не подлинное, не настоящее, не то, не то…»;  «Отвержение, протест, восстание» (299). И мечты о жизни в Италии или Швейцарии, о каких-то чудесных переменах: «Последние год-два живу как на чемоданах, в постоянном ожидании каких-то чудесных событий, которые радикально изменят мою жизнь. И я знаю, что это ожидание не напрасно. Я в этом убежден». Поездка в Грузию. Запись о Параджанове, как и он гонимом, братом по таланту и по судьбе, преследуемом властями: «Параджанов – удивительный человек, обворожительный, умный, остроумный и тактичный. Лариса и тяпа от него в восхищении. Он живет в страшной бедности, однако никто из его частых гостей, с готовностью соглашающихся принять от него подарки, не пошевелил пальцем, чтобы помочь ему с квартирой. У него нет ни воды, ни газа, ни ванны, а он болен. Невероятно добрый, милый человек…» (296-7). Последние впечатления в родной стране. А 6 марта 82 г.Тарковский вылетает в Италию как режиссер. «Мосфильма», по контракту с итальянским телевиденьем, чтобы снять фильм «Ностальгия» и завершить  «Время путешествия…». Тарковский уезжает один. Жена присоединилась к нему в конце года. Сын и теща на длительное время остались заложниками. Не ясно, предвидел ли режисер свою дальнейшую судьбу (298). Но тема ухода, бегства занимает в последние годы основное место в его замыслах: «Бегство» последних днях Толстого), «Смерть Ивана Ильича», фильм о бегстве в пустыню святого Антония, фильм о Христе.

 

   Влюбленность в Италию, простых ее людей. Немногочисленные, но верные друзья. Но и здесь Тарковский не находит успокоения. Режиссер Иоселиани позднее вспоминал слова Тарковского, что на земле нет рая и человек рожден, чтобы быть несчастным, обречен на несчастья, страдания, печаль. Тарковского всё больше привлекает восточная цивилизация, с ее обращенностью внутрь человека, желанием раствориться; больше, чем западное стремление заявлять о своих чувствах, как о чем-то  главном, важном. Он говорит о власти денег на Западе, о трудности там работать. И вспоминается «Мосфильм» как родной дом, где легче, удобней, спокойней работается (326). Запад для режиссера оказывается чужим, как и жизнь в Советском Союзе. Восток – это, конечно, не СССР, а мир этически-религионых веровний Индии, Японии, других стран Дальнего Востока. Все это отразилось и в фильме «Ностальгия».

 873    Фильм представлен Тарковским на Каннский фестиваль 83 г. Режиссер возлагал на него огромные надежды. Кроме приза, в котором он очень нуждался, успех, по мнению Тарковского, мог помочь продлить командировку, привлечь благосклонное внимание западных киноспонсоров, производителей фильмов. Сразу же по приезде в Канн Тарковский узнал об участии в фестивале знаменитого режиссера Робера Брессона, о чем его заранее не известили. Брессон ни разу не претендовал ни на одну награду, приехал на фестиваль впервые, в год своего 75-летия. Он сразу заявил журналистам, что откажется от любой награды, кроме главной, «Золотой пальмовой ветви». Тарковский лично не знаком с Брессоном, но в высшей степени уважает его, называет любимым кинорежиссером. Возникло трагически трудное положение. В любом варианте Тарковский проигрывал. Брессон привез фильм «Деньги», Тарковский – «Ностальгию». Он решил, что примет решение в зависимости от впечатления о фильме Брессона. Фильм ему не понравился, и Тарковский решил не снимать «Ностальгию» с конкурса, тоже заявив, что и ему нужен главный приз, либо ничего. Жюри оказалось в чезычайно трудном положении. А тут еще приехал входивший в состав жюри Серг. Бондарчук. Тарковский уверен, что тот люто его ненавидит и приехал специально, чтобы загнать его в угол и вернуть в Москву. Последнее, по крайней мере, соответствовало действительности. Бондарчук и в самом деле яростно сражался против того, чтобы премию дали Тарковскому. В итоге жюри приняло решение: дать главный приз японскому режиссеру, а Тарковского и Брессона наградить специально придуманными призами «За вклад в киноискусство». Страшный удар. При вручении приза Тарковский едва кивнул Брессону (позднее они подружились), сказал только одно слово «мерси», при выходе приз выпал из его рук и упал на пол  (333).

 

   И сразу с подачи советской прессы по Москве поползли слухи, что «Ностальгия» потерпела в Каннах сокрушительное поражение. Медоточивые речи чиновников, напоминающих, что срок командировки режиссера истек, что его ждут на родине с распростертыми объятиями. А тем временем 28 мая 83 г. Тарковского уволили с «Мосфильма». В июне он пишет директору Госкино Ф.Ермашу официальную просьбу о продлении срока командировки на три года, чтобы поставить в Англии оперу «Борис Годунов» и отснять «Гамлета». Он просит выпустить за границу и сына с тещей. Пишет и в другие инстанции Отдел культуры ЦК…). Никакого письменного ответа. Но неоднократные устные заверения: приезжайте в Москву, здесь поговорим и решим ваши дела к вашему благу (333). Верить таким заверениям было бы наивно.

 

 На Тарковского оказывется грубое и прямолинейное давление. Вернувшись из поездки в Америку, он находит на столе письмо отца с призывом вернуться: «Я очень встревожен слухами, которые ходят о тебе по Москве. Здесь, у нас, ты режиссер номер один, в то время как там, за границей, ты никогда не сможешь реализовать себя, твой талант не сможет развернуться в полную силу. Тебе, безусловно, надо обязательно возвратиться в Москву; ты будешь иметь полную свободу, чтобы ставить свои фильмы. Все будет, как ты этого хочешь, и ты сможешь снимать все, что захочешь. Это обещание людей, чьи слова чего-то  стоят и к которым надо прислушаться <…> Как может быть притягательна чужая земля? Ты сам хорошо знаешь, как Россия прекрасна и достойна любви <…> Не забывай, что за границей, в эмиграции самые талантливые люди кончали безумием или петлей» (334). Совершенно понятно, что письмо написано под давлением или под диктовку.


         874  Сам Ермаш не отрицал, что дважды встречался с Арс. Тарковским. Дочь его, Марина, вспоминала: «Мне говорили, что папа писал письмо и плакал. Стыдно, наверное, было директору Мосфильма, сидевшему рядом с ним в маленькой комнате дома ветеранов кино» (334-35. см. «Осколки зеркала»). Андрей Тарковский не заблуждался в том, кто стоял за плечами отца. И ответ его адресован не столько Арсению, сколько его вдохновителю. Там шла речь прямо об Ермаше, который «еще вынужден будет ответить за свои действия Советскому правительству». Режиссер перечисляет гонения, которым он подвергался: из двадцати с лишним лет работы в советском кино он около семнадцати был «безнадежно безработным»; «Госкино не хотело, чтобы я работал! Меня травили все это время, и последней каплей был скандал в Канне…». Речь идет и о Бондарчуке, который, по наущению начальства, старался сделать все, чтобы Тарковский не получил премии за «Ностальгию» ( «я получил их целых три»). О том, что считает фильм «в высшей степени патриотическим <…> Желание же начальства втоптать мои чувства в грязь означает безусловное и страстное мечтание отделаться от меня, избавиться от меня и от моего творчества, которое им не нужно совершенно» (335). Тарковский, возможно. еще надеется на возвращение. Во всяком случае, он делает вид, что возлагает вину только на Ермаша, на киноначальство. Он говорит, что не собирается уезжать надолго, что после постановки оперы «Борис Годунов» в лонданском театре «Ковент Гарден» и окончании фильма «Гамлет» он вернется в СССР, выражает уверенность, что правительство продлит ему командировку, разрешит приезд сына с бабушкой. О том, что написал письмо-просьбу в Госкино и в Отдел культуры ЦК, но не получил до сих пор ответа; «я уверен, что правительство не станет настаивать на каком-либо другом антигуманном и несправедливом ответе в мой адрес. Авторитет его (правительства — ПР) настолько велик, что считать меня в теперешней ситуации вынуждающим кого-то на единственно возможный ответ просто смешно: я не могу позволить унижать себя до крайней степени, и письмо мое – просьба, а не требование» (336). Тарковский пишет о своих патриотических чувствах, уверенности, что все кончится хорошо и он скоро вернется в Москву. И вновь о надежде, что правительство не откажет в его скромной просьбе. Но и скрытая угроза: в случае невероятного (если ему откажут), «будет ужасный скандал», которого он не хочет.

 

     С осени 83 по лето 84 г. время проходит в изнурительной и бессмысленной переписке с московскими бонзами, встречах с их агентами. Тарковский находится под двойным давлением: острым сознанием невозможности возврата и чувтвом эфимерности своего положения на Западе, хрупкости практической стороны дела. Острая тоска по сыну, чувство вины перед ним. В феврале 84 г письмо К.Черненко, сменившего Андропова на посту Генерального секретаря. Те же доводы. Наивная вера в возможность пробиться к «человеческой сущности» нового хозяина Кремля. Вновь просьба о трехлетнем отпуске, о разрешении выехать на этот срок тринадцатилетнему сыну и теще.  «Надеюсь, что, осуществив свои замыслы, я бы сумел приумножить славу советского киноискусства и таким образом послужить родине» (338). Жалобы на Ермаша. Попытка все же договориться с властями. Нежелание эмигрировать. Длинный список обид. В письме и о важных проблемах, и о мелких проявлениях недоброжелательства начальства. Многое наивно. Но очень уж наболело. Заканчивается список самым важным для Тарковского в тот момент, последней обидой: «На кинофестивале в Канне в 1982 году Госкино не только не поддержало меня как советского режиссера с фильмом ''Ностальгия'', но сделало все,
     875  чтобы разрушить ее успех на фестивале. Произошло это не без активной помощи советского члена жюри, сециально для этого посланного на фестиваль. ''Ностальгию'' я делал от всего сердца – как картину, рассказывающую о невозможности для советского человека жить вдали от Родины и в которой многие западные критики и функционеры усмотрели критику капитализма. И с вполне резонными основаниями для этого, я полагаю». О том, что враждебность и необъективность советского члена жюри стали поводом  «совершенно излишнего шума в зарубежной прессе. Чем дальше, тем нетерпимее и невозможнее становится эта травля <…> Естественно, что в силу всего сказанного я никак не могу рассчитывать не только на объективное, но даже попросту человеческое отношение к себе со стороны своего кинематографического руководства, которое попросту истребляло меня в течение многих и многих лет» (337-41). Просьба о помощи. Никакого результата. Kак и безрезультатны петиции, отправленные в Москву от различных зарубежных организаций, ходатайствующих за Тарковского, за освобождение его семьи. Создан даже европейкий Комитет по воссоединению семьи режисера. Все было напрасно.

 

 Следовало предпринять что-то  решительное, взорваться. Идею предложил Мстислав Ростропович. Запись Тарковского: «сегодня позвонил Слава Ростропович. Он сказал, что мы должны <…> устроить скандал, чтобы о нем узнал весь мир и чтобы нашего сына востребовали международные организации и самые высокие политические круги Запада. Он посмеялся над нашими надеждами на Берлингера и Андреотти  (итальянские лидеры левого толка -Н.Б.) и сказал, что наша единственная возможность – устроить скандал и оказать давление. Такой компромисс, как сейчас, им только удобен. Он предложил помочь нам денежно…» (341-42). Тарковский просит парижанина, Владимира Максимова, главного редактора журнала «Континент», организовать пресс-конференцию. Она состоялась 10 июля 84 г. в Милане и Тарковский на ней заявил о разрыве с московским режимом и о своем невозвращении. Мучительное состояние. Позднее Тарковский скажет: «Это самый отвратительный момент моей жизни». Кадры кинохроники показывают лицо, искаженное смертельной мукой, полностью растерянного человека. Ростропович произнес вступительное слово, которое закончил словами: «…Я желаю своему великому другу успехов! И я уверен, что своими страданиями этот человек еще не один раз обессмертит свой народ». В выступлении Тарковский перечислил пережитые им мытарства. Он говорил о сильных потрясениях, которые пережил в своей жизни: «Сегодня я переживаю очередное потрясение, и может быть, самое сильное из всех: я вынужден остаться за пределами своей страны пo причинам, которые хочу вам объяснить <…> Потерять родину для меня равносильно какому-нибудь  нечеловеческому удару. Это какая-то месть мне, но я не понимаю, в чем я провинился перед советской культурой, чтобы вынуждать меня оставаться здесь на Западе?!» Позднее он высказаывался более резко. В одном интервью у него спросили, не Бондарчук ли предопределил его решение. Тарковский ответил: «Дело не в нем, а в том, что будучи членом правительства, председатель Госкино продемонстрировал, что Тарковский не нужен Советскому Союзу, что Тарковский сделал картину на Западе, которая не удалась… Когда перед лицом всего мира в Каннах советское правительство говорит мне, что, мол, мы прекрасно обойдемся без Тарковского, что он говно, что он к нам не имет никакого отношения, то я понимаю, что вернуться в СССР – как лечь в могилу… Меня унизили, унизили не как художника, а как человека; мне просто плюнули в лицо…» (342-43). Все эти события,
       876   шум в печати, петиции видных деятелей культуры, даже крупных политиков Запада, на Кремль никакого впечатления не произвели. Жизнь загоняла режиссера в страшный угол. Сына, падчерицу и тещу освободить было можно лишь жертвоприношением. Дело не в том, что Тарковский специально заразил себя раком. Но похоже, что причины рака у него – ментальные. Идея жертвы, жертвоприношения – любимая идея Тарковского. Идея спасения души через жертвоприношение все настойчивее посещает режиссера, а в последние два года жизни она становится доминирующей. Как бы проект «жертвоприношения», в котором жизненно-бытовая, художественная, религиозно-экзистенциальная задачи слились воедино. В одном из интервью Тарковский говорил: «Я думаю, что верующий – прежде всего тот, кто готов принести себя в жертву… Несомненно, что в глазах других Александр потерян, но совершенно ясно, что он спасен» (345). Эти слова относятся к герою фильма «Жертвоприношение» (86 г.), но и к самому Тарковскому. Жертва его была не напрасна. В декабре 85 г. он узнал свой смертельный диагноз, а 19 января 86 г. Андрюша и Анна Семеновна были уже в Париже и сидели у его постели. Чудо жертвопринашения. Но и трезвый расчет советских властей, узнавших о болезни Тарковского и решивших проявить гуманность. Тем не менее имя режиссера, его фильмы были в СССР еще долгое время под запретом. Все невозвращенцы считались изменниками, врагами Советского Союза. Лишь с началом перестройки, в числе других, его реабилитировали.

 

   В заключение разговора о Тарковском остановимся на вопросе, можно ли считать фильмы Тарковского диссидентскими, антисоветскими. Такие обвинения выдвигались многократно. Для ответа на них уместно привести полемику Солженицына и Тарковского по поводу «Андрея Рублева». В  84 году, когда Тарковский уже заявил о невозвращении в СССР, против него с возмущенной отповедью выступил Солженицын. Он обвинил режиссера в том, что тот-де исказил историческую правду в угоду сиюминутным соображениям успеха у зрителей. Будучи диссидентом, Солженицын на любой предмет смотрел со своей точки зрения и воспринял фильм как диссидентский. По Солженицыну, его авторы пытаются «излить негодование советской действительностью косвенно, в одеждах русской давней истории или символах из нее <…> Такой прием не только нельзя назвать достойным, уважительным к предшествующей истории… Такой прием порочен и по внутреннему смыслу искусства…». Тарковский, как правило, не вступавший в публичную полемику, на этот раз счел необходимым ответить: «…Солженицыну, конечно, известно, что любое произведение следует рассматривать исходя из концепции автора. Для того, чтобы критиковать произведение, нужно хотя бы понять, о чем авторы хотели сделать свой фильм. Солженицын пишет совершенно ясно, что Тарковский хотел снять фильм, в котором критикует советскую власть, но в силу того, что не может сделать это прямо, пользуется историческми аналогиями и таким образом искажает историческую правду. Должен вам сказать, что я совершенно не ставил задачу критиковать советскую власть таким странным способом. Во-первых, никогда не занимался никакой критикой советской власти; меня как художника эта проблема не интересует, у меня другие внутренние задачи… Но, начиная свою статью с этого тезиса, Солженицын сразу ставит себя в позу человека, который не понял замысла авторов, и, следовательно, вся его критика в общем-то неуместна и неточна в высшей степени. Наша цель в картине была
             877  рассказать о незаменимости челвеческого опыта…»; «В общем, какая-то странная статья, сбивчивая, неясная, но главное, что огорчило, – уровень, на котором разговаривает Солженицын. Причем многие его претензии я уже слышал в Москве – от своего кинематографического начальства, как это ни странно (260-6). Критики советской власти в фильмах Тарковского действительно нет, но есть что-то  горькое, тревожное, в чем можно найти истоки и русской естественно-природной внемирности, и холопства, первобытно-жестокого варварства, всего, что определяет национальный менталитет. Критики нет, но нет и приятия. Фильмы явно не в духе принципов социалистического реализма. Уже это делало их неприемлемыми, враждебными для властей, чужими. Да и вообще советская власть всегда умела делать себе врагов.

 

  Не менее трагически разворачивалась история и другого кинорежиссера, А.Я. Аскольдова, создавшего в Советском Союзе всего один фильм, „Комиссар“.Фильм сразу положили на полку, где он и пролежал многие годы. Судьба Аскольдова завершается относительно благополучно, но для этого ему пришлось покинуть родину. История Аскольдова начинается со средины 60-x гг. (родился в Киеве в 32 г. Отец в 37 г. расстрелян как “ враг народа», мать, врач по профессии, арестована и выпущена из заключения перед началом войны, затем снова арестована. За пятилетним малчиком должны были вернуться сотрудники ГБ, но он почувствовал опасность и убежал. Несколько месяцев его скрывала многочисленная еврейская семья, приятели родителей (все они позднее расстреляны гитлеровцами в Бабьем Яру). Затем его взяла бабушка. Позднее он учился на филологическом факультете Московкого университета. Работал учителем, в одно время стал строителем в бригаде плотников. Потом оказался чиновником, весьма высокопоставленным, референтом Фурцевой. Открылся путь к служебной карьере, но она не привлекала его. Оказался чуть ли не единственным в своей среде, «белой вороной». Увлекся Булгаковым, познакомился с Еленой Сергеевной, его вдовой, помогал ей оформлять архив мужа. Аспирант Литературного института. Окончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров Госкино. В 64 г. Аскольдов прочитал рассказ В. Гроссмана «В городе Бердичеве». Гроссман стал его кумиром. Основой выпускного фильма Аскольдов решил сделать этот рассках. Фильм «Комиссар», о гражданской войне. Дегероизация ее. О комиссаре, беременной женщине, Вавиловой, нашедшей убежище, во время захвата города белыми, в многодетной еврейской семье Магазинников. Начинающему режиссеру удалось подобрать на главные роли первоклассных артистов. Комиссара Вавилову играет Нонна Мордюкова, Магазинника — Ролан Быков), его жену Марию — Рая Недашковская. Музыка к фильму написал Альфред Шнитке. Фильм антивоенный, гуманый, антитоталитарный, о семье, человечности, любви. С ориентацией на будущее, на германский не только германский) фашизм. Эпизод, которого не было в рассказе Гроссмана: евреев гонят на казнь, тема Бабьего Яра, Холокоста, она ясно не выражена, закомуфлирована; ее нзывают условно «проход обреченных». Считают, что Аскольдов первым в кино затронул эту тему (фильм Спильберга «Список Шиндлера» вышел несколько позднее и его режиссер просил у Аскольдова разрешения использовать некоторые приемы из «Комиссара»). Снимать фильм было трудно (не сработавшаяся группа артистов, опасение евреев сниматься в таком фильме; Мордюкова их укоряла и успокаивала: «Мы снимем очень хорошую картину, и она обязательно выйдет». Уже при съемках начальство всячески
            878    тормозило работу, приезжали разные комиссии, присылали из Москвы грозные телеграммы из центра. Фильм закончен и один раз  (курсив мой — ПР) показан в сетябре 67 г., в студии им. Горюкого, под свист и улюлюканье зрителей (по словам Аскольдова, такого не бывало со времен постановки «Эрнани» Виктора Гюго, а затем «Чайки» Чехова). Со следующего дня три четверти коллег перестали с ним здороваться, в том числе все евреи. Во время обсуждений требовали многочисленных поправок; главная — снять   «проход обреченных“. Предлагали переделать евреев в татар (поистине еврей “ хуже татарина» — ПР) Аскольдов не принял ни одной. Считал, что согласие с одной из поправок приведет к необходимости принять и остальные. Показ картины запретили. Аскольдова уволили со службы, из-за «профессиональной непригодности». Исключили из партии. Первый секретарь горкома партии Москвы Гришин сказал начальнику милиции; «Он не работает» (тогда как раз вышел закон о тунеядцах, по которому Аскольдова можно бы привлечь: давали до десяти лет). Когда Аскольдов говорил, что ему не дают работы, отвечали: «Пойдите в дворники». Пришлось уехать из Москвы, устроиться в бригаду плотников. Различные другие работы не по специальности. На Аскольдова подали в суд «за хищение государственных средств в особо крупных размерах» (деньги, потраченные на постановку фильма? -ПР). Следствие длилось четыре года. До Аскольдова дошел слух, что сжигают (или смывают) пленку фильма. Через секретаря Суслова письмо к нему с просьбой о защите. Тот направил записку Романову (председателю Госкино): «прекратите безобразие с Аскольдовым». Но часть фильма была  все же уничтожена, сохранились отдельные отрывки. Письмо Андропову, встретившее благоприятную реакцию. Но тот умер, и все пошло в обратном направлении. Восстановился в партии, а затем (20 11.86) вновь исключен из нее: «За нарушение Ленинских норм жизни». На бюро, на котором исключали, не ходил: «Я вашей партии неподсуден, верю только в свою правоту, в то, что эта картина, которая говорит о деформации межнациональных отношений, необходима нашему государству, народу и партии». Эрнст Неизвестный, один из друзей Аскольдова, считал, что он «коммунист в романтическом стиле»; таким не место в партии, «как девственнице в бардаке». Ролан Быков говорил об его судьбе: «и нас всех били, но так жестоко не били никого». Знаменитый мунтипликатор Ю. Норштейн выражал ту же мысль: «самая трагичная картина нашего кино — это Аскольдов». Годы проходил за годом. На смену Брежневу после кратковременного правления Андропова и Черненко пришел Горбачев, затем Ельцин, запрещенные фильмы снимали с полки, выпускали в прокат, а «Комиссар» продолжал оставаться под запретом. Некоторый просвет появился в 87 г. — Московский международный кинофестиваль. На него прибыли звезды мирового кино: Де Сантис, Стенли Крамер, Габриэль Гарсия Маркес, Ванесса Рейдгрей. Председательствовал Роберт Де Ниро. Аскольдов решил пойти туда и все рассказать. Он знал, что фильм частично сохранился. Копию фильма спасла сотрудница архива Галина Караева, спрятав ее в куче хлама, а затем передав Аскольдову. Вход на пресс-конференцию был строго по приглашениям, но милиционер почему-то пропустил Аскольдова в зал.Один из журналистов спросил Элема Климова, в то время Первого секретаря Союза кинематографистов СССР, все ли «полочные фильмы» выпущены на экран? Тот ответил, что с порочной практикой покончено (специальная комиссиа рассекречивала «полочные фильмы»). Тогда Аскольдов, наступая на ноги сидящих, добрался до президиума, отобрал у ничего не понимавшей Рейдгрей микрофон и 
            879
   сообщил присутствовавшим, что 20 лет назад снял картину, которая до сих пор «на полке» ; он попросил присутствующих посмотреть ее и решить, чего она стоит. Климов шипел: «Вы знаете, что Горбачев против вашей картины и сказал,что она никогда не выйдет» И тут Аскольдов, который, по его словам, не любит ненормативной лексики, ответил: «А мне на вашего Горбачева…». Всё это произошло 9 июля. Затем звезд принимал Горбачев и те потребовали показать им фильм Аскольдова. А потом появилось объвление, незаметное, в половину тетрадной страницы, о том, что 11-го в Доме кино состоится просмотр фильма «Комиссар». Успех был триумфальным, зал полным, люди висели на люстрах, Редгрейв сидела на полу (возможно, здесь есть и преувеличения, но суть событий они отражают -ПР). 13-го в американской газете «Нью-Йорк Таймс» появился похвальный отзыв. После просмотра на пресс-конференцию пришла телеграмма: «Есть разрешение. Картина „Комиссар“ выйдет в прокат». Начальство действовала весьма оперативно, хотя и несколько неуклюже. 9-м июлем 87 г. помечена записка отдела культуры ЦК КПСС ( «с согласием секретарей ЦК КПСС») «о выпуске на экраны кинофильма „Комиссар“, снятого в 1967 г.», «О письме драматургов А. Штейна, Л. Зорина, А.Борщаговского». Те ходатайствуют о восстановлении Аскольдова в партии и выпуске на экран его фильма «Комиссар“». Полторы с лишним страницы из двух содержат ругань Аскольдова и его фильма финансовую дисциплину нарушал, и злоупотреблял служебным положением, проявлял грубость и высокомерие, игнорировал мнение партийной организации, и фильм его «содержит серьеезные идейные просчеты»). И в то же время предлжение Госкино «в сложившейся ситуации <…>принять фильм „Комиссар“ и выпустить его ограниченным тиражем». Все вышестоящие инстанции согласились с таким решенем и повелели «Собщить о согласии» (Бох219-21). На широкий экран «Комиссар» так и не вышел. Изредка его показывали по телевиденью его видел и считаю превосходным; и, конечно, совершенно неофициальным). Мало кому удалось его посмотреть в России. Но кинотеатры мира он обошел, везде имея успех. Получил множество высоких наград. Демонстрировался в 126 американских городах. На Тайване, в Сингапуре «Комиссар» — первая советская кинокартина. Аскольдову присвоили звание Почетного члена «Интерфильма» Всемирного союза церквей (всего их трое). О «Комиссаре» идет речь во всех мировых киноучебниках. Очень высокий рейтинг его (8.6 баллов). В американской энциклопедии фильм называют  «шедевром иноискусства». В Британской энциклопедии Мордюкову за ее игру в «Комиссаре» называют в числе десяти лучших киноартисток мира в ХХ-м веке. Сам же Аскольдов с семьей большую часть времени проживает в Германии. Его попросила год там поработать. По истечении срока попробовал вернуться на родину. Встретили его настороженно. Работы не было. Пришлось возвращаться в Германию, где легче и работать, и жить. Всеобщее признание, везде, кроме родины. Недавно 75- летний юбилей. Ряд интервью. Горячие похвалы. Но немало и. недоброжелательных звонков. Типа: какая ваша настоящая фамилия?. Режиссер отвечает: Аскольдов. И предки были Аскольдовыми. А один журнал заявил, что Аскольдова нужно привлечь к суду за разжигание межнациональной вражды по этой статье дают десять лет).

 

  О событиях своей жизни, деятельности сам Аскольдов, его жена рассказывают в ряде интервью, в начале ХХ1 века, в частности в связи с его 75-летним юбилеем (Галина Цымбал// газета «Бульвар Гордона“, 06.11.07; Андрей Сотников// журнал
             880  “Новый берег», 04, N 4, Алла Боссарт// «Новая газета» 21.06.07; Алексей Бенедиктов//радио «Эхо Москвы», 24.03.01. См. интернет Аскольдов А.). Иногда в интервью встречается небольшие разночтения, но главная суть вопроса освещается верно. Мне представляется, что основная неточность воспоминаний Аскольдова о прошлом связана с некоторой идеализацией его при сопоставлении с настоящим: он говорит об утере той солидарности, которая существовала среди работников кино и отчасти киноначальстванв 20-e годы, в какой-то степени сохранилась в очень трудные 30-е и безнадежно утеряна с 40-х. Враждебность государственной и партийной власти Аскольдов признает. Он вспоминает о беседе с Горбачевым: я ему говорил о пролетарском интернационализме, о том, что такое Карабах. А он мне: ты ничего не понимаешь. Жена Аскольдова, вероятно отражая мнения мужа, вспоминала: «Ну а демократ Ельцин буквально его задушил». И все таки Аскольдов считает: «мою картину убили коллеги, а не власть; серьезно покалеченных судеб могло бы не быть», «меня задушили в подворотне». Коллеги, конечно, хороши. Они и свистели, и улюлюкали, но музыку заказывали не они и обстановка менялась не по их велению. Они были пешками, выполнявшими предписанное сверху.

 

    Кратко о судьбе еще одного талантливого, может быть гениального, режиссера, художника, декоратора, мастера на все руки, человека солнечного, доброго, веселого, ренессансного типа, как бы пришешего в современныю мир из эпохи возрождения, непрактичного и выделяющегося из общепринятого уровня, непохожего на других, тоже загубленного средой, Сергея Иосифовича Параджанова (1924 – 1990). Родился он в Тбилиси. О кино вначале не думал. Учился на вокальном отделении тбилисской консерватории и одновременно на строительном факультете института железнодорожнего транспорта. В 49 г. отправился в Киев и устроился на киностудию им. Довженко, где работал до 60 г. Учился во ВГИКЕ, окончил режиссеский факультет в 52 г. В 65 г. на киевской студии сделал по мотивам М.Коцюбинского, классика украинской литературы, фильм  «Тени забытих предков», непривычный, романтический, в стиле фэнтэзи, в чем-то  перекликающийся с картинами Тарковского. Фильм имел успех, получил ряд международных премий. Еще больший успех и неприятие властей вызвал фильм «Цвет граната» (69 г.), об армянском поэте Саят Нова. С большим трудом фильм пробился на экраны и сделал имя Параджанова всемирно известным. Но не в СССР. Фильмы Параджанова, как и Тарковского, не были антисоветскими, но очень уж они отличались от канонов «социалистического реализма», отношения к которому Параджанов не скрывал. Как и отношения к советскому начальству. Он приехал на премьеру спектакля Ю. Любимова «Владимир Высоцкий», вылез на сцену и высказал кое-что из своих взглядов.

 

  Параджанов был бисексуалом. Он любил красоту, и женскую, и мужскую. И не скрывал, что его благосклонности добивалось около двух десятков членов ЦК (это напечатала датская газета). Может быть, и преувеличивал для красного словца, как и в других случаях. Но такое не прощалось. В декабре 73 г. Параджанов арестован. Его обвинили «в изнасиловании члена КПСС», за распространение порнографии (нашли игральные карты, принадлежавшие его приятелю), за торговлю иконами. Все, присутствовавшие в зале суда, хохотали, когда показание давал «изнасилованный», дюжий парень, на голову выше Параджанова. Позднее Параджанов иронизировал: он-де «изнасиловал 300 членов КПСС», а живет, продавая алмазы, которые ему присылает папа римский.

 

  881   Но на самом деле ему было не до смеха. Наказание он отбывал в лагерях строгого режима, среди матерых зеков-уголовников. Приговор «за изнасилование» еще более обострял положение. Правда вторая его часть «члена КПСС» вызывала симпатию заключенных. Да и веселый нрав, умение мастерить из любого, попадавшегося под руку материала, забавные безделушки, создавали ему авторитет среди уголовников.  В лагере Параджанов пробыл четыре года и 12 дней. Был создан Международный комитет борьбы за освобождение Параджанова. Лиля Брик (ей в это время было более 80 лет) любила Параджанова. Она упросила Луи Арагона вступиться за него. Тот на спектакле, в правительственной ложе Большого театра, попросил Брежнева освободить Параджанова. «А кто он такой», – последовал вопрос. Два месяца его разыскивали (он значился под номером, а не под именем). Наконец нашли и освободили. В декабре 77 г., за год до истечения срока. Жизнь в Тбилиси, без прописки, постоянных средств к существованию. О ней говорит Тарковской. Ряд замыслов, сценариев, отвергнутых властями. В феврале 82 г. новый арест. Обвинение в даче взятки (спровоцированной). Приговор – 5 лет (реально – 11 месяцев). А все же сумел сделать еще два превосходных фильма: «Легенда о Сурамской крепости» (84 г.) и «Ашик Кериб» (88 г.), по мотивам поэмы Лермонтова.

 

   В конце жизни, в связи с перестройкой, Параджанова, наконец, оценили. Ему покровительствует первый секретарь ЦК компартии Армении. В январе 88 г. в Ереване устраивается его персональная выставка, которую он сам оформляет. К этому времени его фильмы завоевали 60 золотых медалей. На выставке была комната, посвященная Тарковскому. Принято решение о постройке для Параджанова трехэтажного дома на месте, которое он сам выбирает. Параджанов мечтает, как украсит его собственными картинами. Не суждено. Как и у Тарковского, диагноз – рак. Безуспешная операция в Москве. Лето 90 г. (21 июля?) – смерть.

 

   В лагере, подобрав крышечку от кефира, Параджанов выдавил на ней гвоздем портрет Пушкина. Эта крышечка попала к Феллини. Тот отлил по ней серебряную медаль. Чтоб награждать ею режиссеров талантливых фильмов.

 

    Только упомяну еще об одном фильме, пролежавшем на полке около
15 лет (71-85): «Проверка на дорогах» А.Ю. Германа.
  Еще одним примером превращения в врага отнюдь не оппозиционного советского писателя является судьба Виктора Платоновича Некрасова (1911 – 1987). Он родился в Киеве. Раннее детство провел в Швейцарии, где училась и работала его мать. В 1915 году семья возвращается в Киев – город, с которым связана бо'льшая часть жизни Виктора Некрасова. Однако умер он в Париже и был там похоронен. Последние тринадцать лет писатель прожил в изгнании. Он был «выдворен» из СССР и 12 сентября 1974 навсегда покинул родную страну.

 

  В 2004 г. музей М.Булгакова в Киеве, «Дом Турбиных», издал книгу «Виктор Некрасов. Возвращение в Дом Турбиных» (составитель Т. А. Рогозовская, автор вступительной статьи А. Парнис). По моему мнению, книга превосходная, основанная на многочисленных документальных материалах, на письмах, записях писателя,  сперва благополучного, затем гонимого. Именно из этой книги я буду приводить, с разрешения составителя, сведения, относящихся к жизни и творчеству Некрасова.

 

  Публикация книги тесно связана с выставкой о Некрасове «Киев – Сталинград – Париж. В жизни и в письмах», с ее участниками, создателями,  «без которых невозможно было бы издание этой книги». К сожалению, тираж ее слишком мал,
       883   всего 500 экземпляров. Все же настоятельно советую при возможности познакомиться с нею.

 

 Судьбы Некрасова и Булгакова, несмотря на разделяющее их время, оказались во многом близки. Не случайно на выставке имелся раздел: «Перекличка: Некрасов и Булгаков». Именно Некрасов, напечатав в журнале «Новый мир» (67, N 8) эссе  «Дом Турбиных», сделал музей знаменитым для всей страны, для других стран. Отклик на эссе Е.С.Булгаковой (из дневника): «Звонки без конца о статье Некрасова. Все в восторге <…> Паша Марков зато в восхищении непритворном: Я за последнее время не читал такой прелести! И другие тоже <…>все мои друзья и подруги, все звонят: вы читали?» (22)

 

 Казалось на первый взгляд, что Некрасов – обычный советский писатель, популярный, охотно печатаемый. Известность к нему пришла во вторую половину сороковых годов, в период партийных постановлений о литературе и искусстве.

 

 Во время войны, осенью 41 г. его призвали в армию. Участвовал в боях в Сталинграде, на Украине, в Польше. В Сталинграде вступил в 43 г. в коммунистическую партию. Дважды тяжело ранен. В 44 г., после второго ранения и лечения, демобилизован. Награжден медалью «За отвагу» и орденом  «Красной звезды». Его повесть «Сталинград» ( «В окопах Сталинграда») напечатана в журнале «Знамя» в 46 г. (номера 8-9, 10). В 48 г. она издана Воениздатом. Стала чрезвычайно популярной. Награждена Сталинской премией второй степени. Многократно переиздавалась (более 130 раз), огромными тиражами, переводилась на многие языки, по ней был сделан кинофильм. В 47 г. Некрасов стал членом Правления и президиума Союзов писателей СССР и УССР. Как будто бы типичная судьба процветающего советского писателя. Но уже в то время, когда Некрасов находился в зените славы, он был не совсем обычным автором социалистического реализма. Он писал честно, стремился к правде, и эта правда звучала в его повести о Сталинграде. В этом плане его можно сравнить с В. Гроссманом.

 

 Не случайно официальным критикам уже в повести «В окопах Сталинграда» не все понравилось. Об этом идет речь в письме Некрасова Сурису начала 47 г.: «критик говорит – ''это недостаточно идейно''. А за очень малым исключением они говорят именно так». В письме идет речь об обсуждении повести в Москве на Президуме Союза писателей, а затем в военной секции его: «мол, все хорошо, только идейности не хватает»; и об одном персонаже, мечтающем о покое в послевоенной жизни: «Это не советский человек<…> Разве может советский человек больше всего любить покой?» (40).

 

  Чем дальше, тем нападок больше. В журнале «Новый мир» (1954, N 10,11) напечатана повесть Некрасова «В родном городе“: (“ ''Идейно ущербное произведение'', по мнению официозной критики») (45). Это записъ 53 года, года смерти Сталина. Поизведения Некрасова, несмотря на придирки, всё же продолжают печатать. В 57 заканчивается работа над фильмом по повести «В окопах Сталинграда». Его показывают маршалу Жукову. Неодобрительные замечания. Маршал говорит, «что в армии, мол, не принято критиковать начальство <…> и в начале слишком много оборванцев в отступлении». Некрасов считает, что фильм все же выйдет на экраны не в исковерканном виде: «От всех переделок я отказался требовал их не более не менее как нынешний гость в Индии)» ( «гость в Индии» – видимо, Жуков). В 58 – 60 гг. в журнале «Москва» опубликован рассаз Некрасова «Судак», в «Новом мире» – очерки «Первое знакомство». По мотивам повести «В

884  родном городе» сделан фильм «Город зажигает огни». Готовится однотомник произведений Некрасова в издательстве «Советский писатель». Редакция «Нового мира» собирается печатать рассказ «Первое знакомство“. Некрасову предлагают даже выступить посредником в деле В. Гроссмана: “ (По ''делу'' Гроссмана меня специально вызывали из Киева в Москву, в ЦК. Считалось почему-то, что я могу повлиять на Гроссмана)» (48-9). Вроде бы всё в порядке.

 

  Но уже в конце 50-х гг. Некрасов вступает во все более резкий конфликт с властями. В журнале «Искусство кино» (59, N 5) напечатана его статья «Слова ''великие'' и простые», направленная против ложного пафоса в искусстве. Официозная критика обвинила писателя в подрыве основ социалистического реализма. В том же году в «Литературной газете» (10 октября) опубликована статья Некрасова «Почему это не сделано?», с резкой критикой власти за пренебрежение к памяти жертв Бабьего Яра. Писатель посмел коснуться одной из самых запретных тем, антисемитизма. Но его пока еще печатали. В журнале «Новый мир» (62, NN 11, 12) опубликованы путевые очерки Некрасова «По обе стороны океана», написанные на материале поездок в Америку и Италию. Последовали репрессии. Еще до этого Некрасова не переизбрали в руководящие органы Союзов писателей СССР и УССР (50). После путевых очерков в газете «Известия» (63, 19 января) появилась редакционная статья Мэлора Стуруа «Турист с тросточкой». И имя автора статьи (Стуруа – один из наиболее влиятельных в то время журналистов, выступавший по главным политическим вопросам, выражавший обычно точку зрения Кремля), и то, что она была редакционной придавало ей официальное значение отклика самых  высоких инстанций. Она и на самом деле ориентирована на встречи Хрущева с творческой интеллигенцией в декабре 62 г. в Манеже и в Кремле. Так её и восприняли. Одиннадцатый номер «Нового мира» перестали выдавать читателям. Можно было сказать: «Начало травли и первое персональное дело» (55).

 

 Хрущев непосредственно дважды обрушился на Некрасова, на встрече с писателями 8 марта и на пленуме ЦК КПСС 21 июня 63. Хрущев обвинял Некрасова за распространение «небылицы о жизни в родной стране», за хвалебный отзыв о фильме М. Хуциева «Застава Ильича» ( «Мне двадцать лет»). На пленуме сказано, что Некрасов «погряз в своих идейных заблуждениях и переродился», а «партия должна освобождаться от таких людей». Всё это было перепечатано в «Правде», в «Литературной газете», во всех толстых журналах, в том числе в «Новом мире». Начались персональные партийные дела, различные проработки. Хрущева давно вывели на пенсию. Вождем стал Брежнев. А травля Некрасова всё продолжалась. На него было заведено три партийных дела (7). Первые два завершились стогими выговорами. Третье дело, начатое в 72 г., закончилось исключением Некрасова из партии. Запланированное издание его двухтомника остановлено. Имя его запретили упоминать в печати. Он был лишен литературного заработка. Последней каплей, переполнившей чашу терпения писателя, оказался обыск в его квартире и в квартирах его друзей 17 января 74 г. Незадолго до отъезда за границу Некрасов написал памфлет «Кому это нужно?», появивщийся в эмигрантских газетах и переданный по радио «Свобода». Писателя заставили сделать свой выбор, эмигрировать. После отъезда Некрасова приказом Главлита все его книги были запрещены и изъяты из библиотек (7).

  Совершенно очевидно, что преследования Некрасова вызваны не только восприятием властями его творчества (хотя и оно было не по нутру), но и его

        884     правозащитной деятельностью, борьбой против антисемитизма. Проблема Бабьего Яра, памятника расстрелянных фашистами в Киеве евреев, которую Некрасов затрагивает уже с конца 50-х гг., становится одной из основных в его жизни. Хроника его выступлений по этой проблеме: «21. 6.1966. Виктор Некрасов в клубе архитекторов в Киеве, где обсуждаются планы памятника в Бабьем Яру <…> 29 сентября 1966 г. на митинге в связи с 25-летием Бабьего Яра Некрасов произнес речь. Новое персональное дело, второй строгий выговор» (63); «12.6.70. Виктор Некрасов клеймит осквернение кладбищ» (66; еврейских — ПР). Вопрос об антисемитизме, насаждаемом сверху, тревожит его многие годы. Наиболее отчетливо взгляды Некрасова по этому вопросу отражены в его статье «Об антисемитизме», написанной в эмиграции. Но они определяют и его позицию до отъезда из СССР; эта позиция советским властям была хорошо известна.

 

      Статья Некрасова «Об антисемитизме» – о трагедии Бабьего Яра, косвенно связанная с фильмом  «Holocaust», который «всех всколыхнул». Возвращение к прошлому: расстрел фашистами в Бабьем Яру евреев, «может быть, самый чудовищный за всю историю человечества». Но статья не только о нем, а о том «как старательно пытались вытравить из памяти человеческой всё, что касалось и напоминало об этих трагических событиях». О памятнике, который наконец поставили и который затушевывает происшедшее. Гид объяснит вам: «На этом месте немецко-фашистские варвары уничтожили около ста тысяч ни в чем неповинных советских граждан“. “''Евреев?'' –спросите вы. ''Стариков, женщин, детей… И военнопленных всех национальностей'', – не глядя в глаза, ответит гид». Некрасов пишет о том, что в этом овраге, действительно, расстреливались не только евреи, «но основная масса, семьдесят тысяч, расстреляна была 29, 30 сентября и 1 октября 1941 года. И это были евреи. Только евреи… Варфоломеевская ночь – детская забава по сравнению с тем, что произошло на этой окраине Киева в те три, памятные всем дня…». А далее, по словам Некрасова, власти сделали всё, чтобы о расстреле забыли. На его месте устроили свалку… и говорили: «Что вспоминать? Героев? Здесь нет героев! Люди сами добровольно пришли, вот их и расстреляли. Сами виноваты. Нечего было идти…». О памятнике и думать не хотели: «Нет! Забыть! Стереть с лица земли! И названия чтобы не было! Есть Сырецкий Яр, и всё. Нет Бабьего Яра. Нет и не было…Забыть!». Решили намыть грунт, чтобы и яра (оврага — ПР) не осталось. Затем устроить на этом месте парк, с танцевальными площадками, буфетами, ресторанами. Мощные насосы несколько месяцев заполняли овраг жидкой смесью песка и глины. А в устье оврага поставили две земляные плотины. И вторая трагедия обрушилась на Бабий Яр весной 1961 года. Плотины не выдержали и вся масса не застывшей смеси песка и глины, высотой в десять метров, обрушилась на Куреневку, одну из окраин Киева. Количество жертв тщательно скрывалось, «в газетах, конечно, ни строчки… только ''Правда'' дала на следующий день репортаж из Киева о том… как киевляне провели свой выходной. И мирную фотографию Подола, куда входит Куреневка»

 

  Через пять лет на этом месте собрались люди: 25 лет со дня расстрела, пришли многие, может быть, несколько тысяч. «Двадцать пять лет! И ни памятника, ни камня, пустырь, бурьян… А под ним кости». Некрасов выступал на митинге и говорил, что памятник обязательно будет. «Но появилась вдруг милиция и попросила всех разойтись. Не положено. Расходитесь, чего собрались? Идите по 
                885   домам. А вы, товарищи, которые что-то  там снимали, отдайте нам пленку. Так будет лучше. И отобрали пленку. А директора киностудии потом сняли с работы».

 

    Позднее прорабатывали Некрасова: зачем выступал? Почему не посоветовался? Через некоторое время на месте расстрела появился камень. Потом выстроили трибуну, откуда секретарь Шевченковсого райкома партии ежегодно говорил о производственных успехах, «обязательно упоминал о зверствах сионистов в далеком Израиле. Потом исполнялся гимн и митинг объявляли закрытым». Людей, которые приносили венок с бело-голубой лентой или непонятными русскому буквами, «просили проследовать в эту стоящую здесь неподалеку машину, а если будете упрямиться, поможем». В конце-концов воздвигли памятник «могучим, гордым и несгибаемым борцам“, стоящий на месте, где 35 лет назад погибли старые, больные беспомощные евреи. Думаю, даже Гитлер вместе с Геббельсом не могли бы придумать подобного – на месте несуществующего Бабьего Яра соорудить памятник существующему, неистребимому антисемитизму».

 

  Некрасов призывает, в связи с фильмом о Холокосте, «что-то  вспомнить. И напомнить. Еще раз. Напомнить, что самая страшная форма антисемитизма, это насаждаемая сверху. И что только в одной стране на всем свете это сохранилось до сих пор – и эта страна Советский Союз». «А ''мозги'' уезжают. Один за другим. И многих из них я видел в Израиле. Работают, приносят пользу стране, которая, правда, и не вскормила их, но не преследует, не клеймит позором на собраниях и не заглядывает тебе в разные отверстия, когда ты пересекаешь границу – не засунул ли ты туда бабушкино колечко, оно ведь не бабушкино, оно народниое. Виктор Некрасов. 7 марта 1979 г.» (18-21).

 

     Сам Некрасов писал о себе: «Я русский. Во всех поколениях (что-то  с материнской стороны, среди прабабушек, было ''заграничное'' – шведское, итальянское). Всю жизнь прожил на Украине, в Киеве <…> И родился, и учился, и влюблялся (самой красивой, кстати, была чистейшей воды украинка, Наталка), и воевал, и первый танк увидел на берегу Оскола, а ранен был на Донце.<…> А Украину люблю, потому что люблю Украину“. И еще о себе – “''Почетный еврей Советского Союза'' – сказал Давид Маркиш в некрологе» (13)

 

     68 год. Вторжение войск Варшавского договора в Чехословакию. 4-го декабря: «Виктор Некрасов заступается за незаконно осужденных за протест против вторжения в Чехословакию» (64). Начало 73 г.: «В связи с тем, что Некрасов подписывает несколько писем в защиту преследуемых инакомыслящих, новое персональное дело. Исключен из партии ''за то, что позволил себе иметь собственное мнение, не совпадающее с линией партии''» (67). Сохранился черновик письма Некрасова Генриху Бёллю, написанный в начале 74 г. Некрасов выражает полную солидарность со статьей Бёлля в защиту Солженицына и Сахарова, напечатанной в немецкой газете  «Ди Цейт» и переданной по радио. Как раз в это время, в связи с высылкой Солженицына, с публикацией за границей «Архипелага Гулаг», в советской печати разразилась вакханалия лжи и клеветы. В газете «Правда» была напечатана статья И.Соловьева «Путь предательства». Всё это и опредилило выступление Бёлля. В ответ на его статью, на защиту Солженицына в европейской печати «Правда» писала в «Откликах на статью»: «Злобные отклики вызвала статья ''Правды'' в некоторых из наиболее махровых реакционных органов империалистической пропаганды. Это вновь подтверждает, что антисоветчики и
       886    антикоммунисты за рубежом, как и их креатура, вдохновляются из одних и тех же источников».

 

   Письмо Некрасова – гневная отповедь тем, кто называет Солженицына и Сахарова «врагами народа». Писатель связывает такую травлю с давней устоявшейся: традицией советских властей: «Скольких прекрасных людей называли в свое время и предателями\и преступниками/ и врагами народа. Ну, а теперь Солженицына… Не ново! И приемы не новые. Плевать на то, что читатель<…> и понятия не имеет о чем идет речь, и никогда не читал и не прочтет Солженицынские ''пасквили'' и ''варева'', да и вообще в большинстве своем, /увы\, даже не знает, кто такой Солженицын. Враг – и всё! <…> Бессмысленно оспаривать гнусные обвинения никому не известного Соловьева в ''Правде'' по адресу Солженицына. Они настолько лживы, злобны и беспомощны, что не требуют даже аргументации. Горько другое – ''Правда'' всё-таки есть ''Правда'' и читают её миллионы, и многие верят. К сожалению, но это так <…> Вот это, действительно, ужасно. Десятки, сотни тысяч людей верят /у нас\, что Солженицын и Сахаров действительно сторонники ''холодной войны'' и против разрядки <…> ведь все существующие в нашей стране средства информации к их услугам – газеты, радио, телевидение, лекторы, инструкторы, агитаторы <…> Вот в этом весь ужас происходящего… Верят, хотя и не понимают» (68 — 70)

 

     Черновики писем к Беллю (74 г.) прямо с письменного стола «попали в архив КГБ», а через несколько дней, 17 января  «к Некрасову явились девять сотрудников КГБ с ордером на обыск, продлившийся 42 часа. В протоколе на 60 страницах – 100 пунктов» (71)

 

  В марте журналист Генрик Смит сообщал в американскую газету «Нью-Йорк Таймс» о том, что Некрасову, по его словам, сказали: «его работы не будут больше публиковаться до тех пор, пока он не примет участия в осуждении Александра И. Солженицына и Андрея Д. Сахарова». Сам Некрасов писал: «Конечно, никто и не думает, что порядочный человек может позволить себе принять участие в этой позорной кампании клеветы, пролитой на головы самых достойных людей нашей страны – Сахарова и Солженицына» (71).

 

  21 мая 74 г. Некрасов направил Брежневу письмо, в котором перечислял свои мытарства и просил дать разрешение уехать за границу, ему и его семье: «Все эти факты, значительные и более мелкие – являются цепью одного процесса, оскорбительного для человеческого достоинства, процесса, свидетельствующего об одной цели – не дать возможности спокойно жить и работать <…> Я стал неугоден. Кому – не знаю. Но терпеть больше оскорблений не могу. Я вынужден решиться на шаг, на который я никогда бы при иных условиях не решился. Я хочу получить разрешение на выезд из страны сроком на два года» (72). Указанный срок, два года, был, конечно, символическим. Это понимали обе стороны. В тот же день правление Киевской писательской организации исключило Некрасова из Союза писателей, «как опозорившего высокое звание советского писателя антисоветской деятельностью и аморальным поведением» (73). А 12 сентября того же года Некрасов с женой навсегда оставили Советский Союз.

 В аэропорту Борисполь призошла заминка. На таможне полковник-пограничник, взяв в руки коробочку с боевыми наградами, спросил, почему нет удостоверения на медаль «За оборону Сталинграда». «Потерял в сорок пятом, на праздновании Дня Победы», — попытался отшутиться Некрасов. «Так не пойдет, – строго сказал полковник, – без удостоверения медаль не выпустим!» Некрасов испугался не на              
           887  
шутку: медаль была самой дорогой памятью о Сталинграде. И вдруг он сообразил, бросился к ящику с различныни изданиями его книги, схватил одну, торопливо пришпилил медаль к титульному листу, прямо на названии «В окопах Сталинграда'', и протянул её пограничнику: „Вот мое удостоверение. Подходит?“ Полковник вдруг улыбнулся: „Подходит! Забирайте свою медаль!“ (4. Виктор Кондырев. Париж. Октябрь 2004).

 Когда В. Некрасов оказался за границей, в парижском „Фигаро“ появилась статья о новом эмигранте. В ней, между прочем, написано: „Личный друг Сталина, член ЦК, миллионер в рублях“. Миллионером и Членом ЦК Некрасов никогда не был. С „личным другом Сталина“ оказалось сложнее. См. об этом в беллетризированной автобиографической повести Некрасова „Саперлипопет“. Здесь важно оба слова в характеристики повести: её нельзя рассматривать как документ, но она все же автобиографическая.

 

наверх